Три судьбы. Часть 2. Нежить

– Заварим, Мариночка, все сделаем. Ты ужинать зови его.

– Не пойдёт. Не ест ничего уж два дня. Воду только глушит, вёдрами прямо. Луш, боюсь.

Пока Маринка уговаривала мальчика, Луша пошла в сарай, посмотреть не окотилась ли коза, да и Машу встретить. Во дворе была такая ночь, что захолонуло сердце – казалось, что это бриллиантовое сияние снега отражается в фиолетовой черноте неба, а приглядишься – нет, не снег, мелкая россыпь звёзд. И у Луши впервые со дня смерти Андрея немного ослабла дикая боль внутри, как будто вытащили спицу. Вытащили… Но рана осталась…

Маши нигде не было, и Луша пошла в сарай, где у натопленной буржуйки который час мучалась коза, никак не могла окотиться. Они весь день бегали к ней по очереди, а сейчас уж пора было вмешаться. Луша вбежала, да и обмерла на пороге – коза лежала на боку и тяжело дышала, а у ног её, запутавшись в тряпках, вытянул ноги мертвый козленок. Луша в сердцах толкнула ногой ведро, оно загремело и покатилось, и пока она его доставала из под полатей, в сарай зашла Маша. Ойкнула, бросилась перед козленком на колени.

– Маш, он дохлый. Не дышит. Козу давай подымать.

Но Маша матери не ответила. Она положила обе руки на голову козленку, вытянулась в струнку, так что её тонкое тело затрепетало, издала странный, клокочущий звук и замерла. Потом глубоко вздохнула, закрыла лицо узкими ладонями и Луша, вздрогнув, уставилась на козленка – он пытался в встать и дёргал длинными, ломкими, как соломинки, ногами.

Глава 5. Дар

Маша сидела на маленьком диванчике в своей комнате, расчесывала волосы частым гребнем, доставшимся ей ещё от бабки Пелагеи, смотрела на себя в зеркало и думала. «А и вправду, откуда у меня такие волосы чёрные, брови эти, глаза? Мать вон светленькая, отец тоже не особо тёмным был, странно. Тётя Марина? Ну да, может быть, но совсем ведь другая она – маленькая, круглая, как шар. Да и это еще… Что за сила на нее находит – неуправляемая, страшная, необъяснимая, торкает изнутри, разрывает душу. И становится тогда она, Маша, всесильной. И не знает она тогда границ, захлестывает эта сила её волной, поднимает на гребень и несёт без остановки, без удержу. С этим жить трудно, без этого – не получается. Само оно…

Потерявшись в мыслях, Маша даже не заметила, что кто-то вошёл в её комнату, встал за спиной, согрел тёплым дыханием затылок. Маша обернулась – Колька. Бледный, с золотыми кучеряшками густых волос, вставшими вокруг круглого лица, как лучики у солнца, смотрит на Машу остановившимся взглядом пустых, голубых глаз, а на полных розовых губах красивого мужского рисунка, повисла слюнка, как будто замёрзла.

– Что, Коленька, спросить чего пришёл? Или скучно тебе? Вон, гляди – мячик у меня есть, возьми, иди поиграй.

Но Колька не обращал внимания на Машины слова, он подошёл ближе, отнял у неё гребень и начал чесать её чёрные пряди – медленно, размеренно, качаясь из стороны в сторону китайским болванчиком. Маша попыталась тихонько отобрать у парня гребень, но он, не выпутав крупную прядь из частых зубьев, вдруг дёрнул сильной рукой так, что Машина голова чуть не отлетела от рывка, парень чудом не вырвал у неё из головы клок волос.

И в этот момент Маша впервые почувствовала по-настоящему, как ЭТО возникает в ней. Сначала огнём обжигает кожу, потом холодом накатывает волна где-то в области сердца, она разливается внутри, сначала теплеет, а потом начинает палить. В голове вдруг сжимается, а потом выстреливает пружина, и тогда с глаз, как будто падают шоры, и мир становится другим. В этом мире она уже не Маша с чёрными, длинными косицами, а воительница, колдунья – в длинном, серебристом платье, с распущенными чёрными волосами до пят, всесильная, непобедимая, страшная. И тогда перед ней расступаются горы, высыхают реки, падают ниц леса..

Маша, почти не понимая, что делает положила обе руки, объятые пламенем, на голову Кольки и спокойно смотрела, как занялись желто-красным огнём его кучеряшки, как он начал дёргаться, как будто через него пропустили ток, как медленно кровь начала покидать его тело, превратив кожу в серый лёд, как он начал оседать на пол, мягко, плавно, вроде из него разом вытащили все кости.

– Маша. Что ты делаешь?

Визгливый крик Марины замер, оборвавшись на полуслове, Луша накрепко зажала ей рот и придавила к стене. Сестры, как в жутком сне смотрели – Маша полностью закрыла бездыханного парня водопадом иссиня-черных волос, раскрыла руки, словно огромные крылья, что-то говорила, быстро, утробно, непонятно. Потом встала на колени и, вдруг, повалилась на пол рядом с Колькой, скрутилась в клубок, поджав ноги и забилась, затрепетала, как птица, попавшая в силки.

– Стой, Марин. Не лезь. Нельзя.

Еще через минуту, Колька порозовел, открыл глаза и вдруг прямо, явно узнавая, уставился на Марину. Та оторвалась от Луши, медленно пошла к парню, попыталась его поднять, и он встал. Сначала на колени, потом поднялся, обнял Маринку за плечи, припал и что-то говорил тихонько, повторял – «Мама, мама… мама»

Луша присела рядом с дочерью, приподняла её голову, заставила сесть, заплела ей волосы в одну толстую косу, обтерла платком вспотевшее лицо. Маша потихоньку пришла в себя, встала. Потом они втроём уложили Кольку спать – у парня не было сил даже снять рубаху и пошли вниз, на кухню, поставили чайник.

И пока закипал чайник, Луша принесла из комнаты фото старое, потрескавшиеся, жёлтое. С него улыбалась Маша, и её за плечи обнимал молодой, плечистый, статный мужик – дед Аким..

–Мам. Откуда там я? Это же старая фотография, люди какие-то незнакомые…

Луша внимательно разглядывала фото, гладила пальцем лица, потом подняла на дочь глаза, полные слез.

– Это, девочка, не ты. Это бабка твоя, и прадед. Кровь наша родная. Спрячь фото у себя. Помни их. Бабушку свою особо. Да она и не даст тебе, вижу, себя забыть. Не даст…

…

Димка слушал, что рассказывает Маша внимательно, молча. Они остались в классе последними, завтра уже новогодний вечер, а осталось дорисовать стенгазету, лучше Димки в классе никто не рисовал. За окном валил снег, тяжёлые, здоровенные хлопья ляпали по волглой, отмякшей земле, такая оттепель была редкостью перед Новым годом. Димка вырисовывал елку, а Маша старательно обводила фотографии одноклассников белым карандашом (на фоне темно-синего неба получалось очень красиво) и говорила, говорила. Наконец Димка поднял голову, ласково глянул на Машу, улыбнулся.

– Я, Машунь, мало верю в эти штуки. Никак, сын учёного. Сам хочу в небо, летать буду, вот как мне верить в чудеса небесные? Небо покорять надо. Выдумщица ты.

– Я и сама не верю, Димк. Сама хочу в медицинский идти, на курсы в райцентр собираюсь. А тут такое..

– Вот и забудь. Придумала ты все, фантазия у тебя такая, сильная. Пройдёт.

Маша кивнула согласно, взяла нож и начала точить свой белый карандаш, но в этот момент кто-то постучал в окно. Димка глянул, оторпело постоял и пошёл открывать дверь

– Маш, мать домой зовет. Ужинать ждут тебя, второй раз кашу в печь ставили. Пошли. Димка, хочешь с нами?

На пороге, ясно и светло глядя на ребят голубыми глазами, улыбаясь радостно, стоял Колька. Он держал в руках авоську, из которой торчал селедочный хвост и кулёк с печеньем. Немую сцену он нарушил, схватив Машу за руку и потянув её в сторону раздевалки

– В магазин вон ходил. Успел, ура. А то б мать заругалась

Глава 6. Снегурка