Три судьбы. Часть 2. Нежить

Луша с трудом открыла дверь сарая, ещё до сих пор не потемневшие, хорошо оструганные Андреем, доски от тридцатиградусного мороза аж пели на разные голоса, облако пара вырвалось из натопленного нутра, и инеем осело на пушинках тёплого козьего платка, превратив его из серого, скучного в белый, снежный. Луша корову жалела, сарай подтапливала в холода, и хорошо кормленная, с гладкими боками Даренка благодарила её, как могла – и молоко было сладкое,, жирное и телок Мишаня – здоровый, мощный, сильный. Хозяйство у них с Маринкой было справное, работали не покладая рук, а теперь ещё и дети помогали – и Маша и Колька труда не жалели, не ленились, порядок любили и поддерживали. Но все равно, отсутствие мужской руки чувствовалось, то там сломается, то там отвалится, Колька хоть и старался, но все равно ж – мальчишка. Сестры не жаловались, жили дружно, вот только Луша… Забыть Андрея она никак не могла, сжалась вся внутри, окаменела, осыпалась душа золой в прогоревшем очаге, да и очаг остыл совсем. Если бы не дочь, легла бы она тогда рядом с Андрюшей своим, руки сложила, глаза закрыла – сыпьте земельку и на меня, люди, не пошевелюсь, слова не скажу. Тогда она и петлю вешала и с обрыва хотела в омут, но останавливалась вовремя, на кого дочь оставить? Так и жила. Как во сне.

Луша поставила ведро с молоком на снег, выпрямилась, подставила лицо солнышку, несмотря на мороз, оно грело ласково, и иней на платке и завитках её золотых волос заискрился, оттаял и превратился с миллионы капелек, в каждой из которых отразилось маленькое, белое солнце.

– Девушка. Я Лукерью Степановну ищу. У неё дочка Маша, черненькая такая, с косами. Я сюда попал?

Луша прервала грустный поток своих мыслей, подставила узкую ладошку лодочкой, чтобы солнце не мешало рассмотреть гостя, но свет резал глаза. Тогда она взяла ведро, пошла навстречу голосу. И тут кто-то сильный забрал у неё ношу. Луша, развернувшись против солнца, почти столкнулась с мужиком лицом к лицу, отпрянула и, наконец, разглядела кто пришёл. На узкой, прокопанной в высоких сугробах тропинке, смешно оставив в сторону руку с ведром, стоял невысокий, крепкий мужичок в нарядной, модной рыжей дубленке, мохнатом шарфе и смешной кепке с круглым козырьком, из под которой выглядывала солнечная, под цвет дублёнки, прядь . У гостя была настолько сияющая, белозубая, молодая улыбка, что Луша неожиданно для себя улыбнулась в ответ и, вдруг, сама не понимая почему, смутилась.

–Это я. Здравствуйте.

Мужичок ещё шире улыбнулся, глаза у него оказались серые, лучистые, и очень добрые, как большого, преданного пса.

–Надо же. Не думал, что вы такая молодая. Да ещё и красивая, глаз не оторвать. Я к вам. Меня зовут Вадим

Он помолчал секунду и добавил, порозовев, от чего его смуглая, загорелая кожа стала мальчишеской

– Владимирович. Можно просто Вадим. Я отец Дмитрия, одноклассника вашей Маши. В дом пустите?

Луша пошла вперёд, с трудом разминулась с Вадимом, от чего тот покачнулся и плеснул молоком из ведра на снег, вздохнула чуть горький мужской аромат смеси табака, кожи и ещё чего-то незнакомого, открыла дверь в сени и посторонилась, пропуская его вперёд.

…

– Мам, ты где? Я собралась, глянь, а? Красиво?

Луша с удовольствием смотрела на дочь, крутящуюся перед зеркалом. Хрупкая фигурка, плотно затянутая в талии в шёлковое платье с серебринкой, которое расширялось колоколом и мягкими складками стекало к узким щиколоткам стройных ножек в туфельках на невысоком каблучке рюмочкой. Косы Маша связала на затылке затейливым узлом, от его тяжести её красивая голова держалась излишне прямо, и от этого дочка смотрелась гордячкой. Луша прослезилась, дрожашими руками достала пакет с подарком, потом подумала, сняла с вешалки свою шубку, отдала дочери. И когда Маша повернулась к ней перед выходом, в белой шапочке, с белоснежные шарфиком, от цвета которого её нежная кожа казалось прозрачной – настоящая Снегурочка, у Луши снова заныло в груди. Только не болезненно, как раньше, а сладко, трепетно.

– Мам. Димкин папа приходил? Он тебя про травы местные спросить хотел, ты же знаешь все. Ты ему помоги, он работу пишет. Поможешь?

Луша кивнула головой дочери и снова, почему-то, смутилась.

…

Димка уже полчаса топтался у Машиного двора, в тонких ботинках у него одеревенели ноги, но он не сдавался и уходить не собирался. На бархатном небе уже высыпали огромные звезды, снег сверкал миллионами искр, и мир казался сказочным, нереальным. И когда из ворот вышла девушка с светлой, пушистой шубке, белой шапочке, серебряной юбке, отражающей звёздные лучи, и он утонул в беспросветной глубине её огромных глаз, Димка понял – сказка случается..

Глава 7. Школьный вечер

Школьный двор встретил Машу с Димкой шумно – играла музыка, ребята хлопали дверями, бегали туда – сюда, посредине спортивной площадки была была наряжена огромная елка, разноцветные шары на ней отражали только что вышедшую Луну, и сами казались лУнами. Димка, уже у входа крепко взял Машу за руку, потянул к себе, я тихонько шепнул на ушко: «Слушай, может не пойдём туда, а? Сейчас начнётся, Лизка эта глупая притащится, гадости свои начнёт говорить. Она меня замучала, Маш. То ей контрольную проверь, то бабочку в альбоме помоги нарисовать, а вчера так вообще к нам домой пришла. Сочинение у неё не выходит, видите ли. Прилипала она, не люблю таких. Вяжется»

Маша внимательно посмотрела на Димку, поправила его рыжий вихор, торчащий из-под кепки, укоризненно качнула головой. «Ты, Дим, девочек за глаза не обсуждай. Я тебе тут не советчица, да и слушать не стану. Некрасиво это, душком нехорошим отдаёт. Только не обижайся»

«Да не обсуждаю я никого. Просто идти не хочу, пошли лучше к нам. Там батя телик новый из райцентра привёз, мы с ним тоже елку поставили. Мамку твою возьмём, тётку, брательника. А, Маш?»

Но Димка договорить не успел, из дверей школы с очередной ватагой ребят выскочила Лизка. Высокая, большая, в ярко-розовой куртке с огромным капюшоном, отороченным пушистым, белым мехом, в белых сапожках, с копной завитых светло-русых волос, с румянцем, один в один повторяющем по оттенку цвет куртки, Лизка казалась огромной экзотической бабочкой, чудом попавшей в холодную страну. Она так и шла в толпе одноклассников, брезгливо морщась от небольшого ветерка, ставила крупную, белую ножку в сугроб, куталась в шарф, показывая, как она изнемогает от холода. Увидев Димку, она было расплылылась в сладкой, взрослой, уже слегка порочной улыбке, но, поняв, что он не один, дернулась, как от удара в курносый нос. Подошла ближе, обдала волной резких, дорогих, явно маминых духов, фыркнула, как кошка

– Ой… Нежить в Юродивской шубке. Шапку мамка связала, небось, всех коз передергала? Или на молочные денежки по дешёвке купила? А ничо. Нищете и такое к лицу.

Димка напрягся, на его румяных, мальчишеских щеках заиграли желваки, но Маша широко, показав ровные, белоснежные зубки улыбнулась прямо Лизке в лицо, аккуратно поправила шапочку, надвинув её поглубже, отчего её колдовские темные глаза стали ещё огромнее и блеснули странным, чёрным огнём, взяла парня под руку и, уже проходя мимо, чуть повернула голову, шепнула, скорее прошипела, прошелестела: «Не тронь». Так красивая, но жуткая змея поднимается из травы, качается угрожающе, готовится к броску, и, вроде, далеко, а мурашки по спине. Лизка снова отпрянула, побелела от злости, но сказать ничего не решилась. Промолчала, сжав большие, рыхлые ладони в кулаки, пропустила Машу с Димкой и только, когда за ними закрылась дверь, что – то быстро и сбивчиво стала внушать здоровенному, туповатому Генке, который ходил за ней повсюду с видом молочного телка, потерявшего мамку.

Новогодний вечер закружил голову Маше, её наперебой приглашали танцевать ребята, девочки тащили в свои маленькие междусобойчики, даже два молодых курсанта районного военного училища, помогающие здесь достроить коровник и приглашённые на школьный вечер, чуть не подрались из-за неё. Димка сначала дулся, стоял в сторонке, а потом взярился, стал, как стена, и больше к Маше никого не подпустил. Последний танец он сам танцевал с Машей, отдавил ей все ноги, еле дотянул до конца вечера и, отдуваясь, помог ей надеть шубку, облегчённо выдохнув, вывалился наружу на тёмный школьный двор.

– Фууу, Маш. Ненавижу я эти танцы, честное слово. Никогда не научусь. Придумали ерунду эту, лучше б делом занимались.

Маша тихонько улыбалась, ей так хорошо было идти по хрусткому, только выпавшему снегу, слушать этого рыжего медвежонка и крепко, надёжно держаться за его руку.

До Машиного дома осталось пройти только узкий, тёмный переулок, и тут, от чёрных покосившихся ворот брошенного дома отделилась какая-то огромная, сутулая тень…

Глава 8. Нападение

Темная тень простояла, как будто в нерешительности, потом стала размножаться – сначала от неё отпочковалась одна, мелкая, вихрастая, с обезьянне длинными руками и кривыми ногами, а потом и вторая – большая, плечистая, с болтающимися ушами мохнатой шапки. Маша почувствовала опасность, у неё так бывало всегда – натянется внутри стальная пружина, упрется острым краем в горло, и тело её враз становится чужим, упругим, сильным, как будто его взводят, как курок, остаётся только нажать спусковой крючок и цели не будет пощады.