Три венца

– - А если бы и так?
– - вполголоса отвечала панна Марина.
– - Отстанем немножко от других.

Пропустив остальное общество вперед, они незаметно завернули в безлюдную боковую аллею.

– - Время дорого, -- начала тут опять панна Марина, -- и с вами, любезный пане Эвзебий, я не стану более играть в жмурки. Вы не менее строгий католик, как вся наша семья Мнишек, и потому, конечно, поймете, что благо святой нашей церкви должно быть нам выше даже собственного нашего счастья. Между тем, в руках моих, можно сказать, судьбы нашей церкви: от меня зависит обратить к ней миллионы еретиков. Что вы глядите на меня так удивленно? Объяснюсь проще: нам надо заставить московского царевича перейти в нашу веру, а для этого мне надо завоевать его расположение...

Пан Тарло, как ужаленный, даже привскочил на ходу.

– - И я должен еще содействовать вам?

– - вскричал он.
– - Это, пани, бесчеловечно!

– - Что я не совсем бесчеловечна, что я к вам... благосклоннее, чем к кому-либо другому, вы можете судить уже потому, что вас я не удаляю от себя, тогда как вашего опаснейшего соперника, как видите, и след простыл. Я послала его с письмом к моему отцу, чтобы тот ни за что не отпускал его уже из Самбора.

– - Только для этого?

– - А по-вашему этого мало? Мне выпала, как я только что говорила вам, великая, но и трудная задача -- сделать московского царевича верным слугою папского престола. И, пока задача эта не будет мною выполнена, я дала себе слово не думать о моем собственном счастье. Пан Осмольский по своей непростительной прямоте только мешал бы мне в моем плане; говорить с ним о таком деликатном деле решительно невозможно. Вы же, дорогой Эвзебий, совсем другого закала, в вас я надеюсь иметь самого верного помощника: вы должны вашим вниманием ко мне постоянно поддерживать чувства царевича, а в то же время, чтобы оставлять его в некотором сомнении, быть галантным и с моими фрейлинами. Зато, раз только царевич будет наш, эта рука -- ваша...

Молодая комедиантка, не глядя, протянула ему свою руку, к которой он не замедлил приложиться губами.

– - Итак, мы -- союзники?
– - сказала она, отнимая опять руку.
– - Вы обещаете иметь терпение до конца?

– - Вы делаете со мною, что хотите, божественная!..

– - Без нежностей! Я для вас, покамест, как и для всех других, только панна Мнишек, которая может быть одинаково любезна с кем хочет.

– - Слушаюсь...

– - Слово польского рыцаря?

– - Слово рыцаря.

– - Чур, не забывать! А теперь, пане, повернем назад и нагоним поскорее других.

Глава десятая

ФАЛЬШИВАЯ ТРЕВОГА

Следующий день выдался исключительно жаркий и душный. Солнце, чем далее за полдень, тем томительнее пекло и парило, как бывает обыкновенно перед июльскою грозою. Неудивительно, что многочисленные домочадцы жалосцского замка попрятались по углам.

Обширный, усыпанный песком двор перед лицевым фасадом замка лежал прямо на припеке, и на нем, естественно, не было ни души. Но и отсюда замечались признаки напряженного ожидания необычных гостей: из открытых окон отдаленного флигеля, где помещалась княжеская пекарня (кухня), доносился неумолчный концерт ножей, кастрюль, ступок, перебранка повара с поваренками. На пороге главного портала замка стоял бессменным караулом, в полной парадной форме, один из двух дежурных на этот день "маршалков" -- молодых дворян-приживальцев светлейшего. Несколько человек состоявших под его началом ливрейных слуг слонялось тут же между колонками подъезда и вполголоса лениво перешучивалось. По временам показывался из замка сам маршал придворный, пан Пузын, тяжелый на подъем толстяк; пыхтя под плотно облегавшим его раздобревшее тело кунтушом, спереди и сзади залитым золотым шитьем, он озирался -- все ли в порядке, отдавал слугам еще то или другое приказание и, отдуваясь, скрывался опять в прохладные сени дома.

– - И чего он ползет-то еще сюда?
– - заметил один из дежурных слуг, чернявый, востроглазый малый.

– - На то маршал, -- отозвался, зевая, другой.

– - Маршал! Вона где наш маршал, -- сказал первый, кивая на окошко в "городне", откуда только что выглянула на минутку голова молодого княжеского секретаря, пана Бучинского: всем у нас верховодит.

– - Ты, Юшка, держал бы язык за зубами.

– - Да нешто не правда? Он вот и теперь-то за делом -- бумажки строчит, а нет-нет да и выглянет: все видит, все подметит, а хошь бы раз облаял -- мягко стелет и мягко спать. А тот что? Хошь бы палец о палец ударил: "Раздень меня, разуй меня, уложи меня, накрой меня, переверни меня, перекрести меня, а там, поди, усну и сам".

– - Видно, ты, братику, давно на конюшне не бывал?

– - Головы не снимут!

– - А спины не жалко?

– - Душа Божья, голова царская, спина барская, -- с беззаботною удалью отозвался Юшка.
– - А нонече и на нашей улице будет праздник!

– - Что так?

– - Да так: штуку одну таковскую про запас имею; один князь только поколе ведает. Как сведаете, братцы, -- ахнете!

– - Ври больше: кудрявый у тебя волос -- кудрявы и мысли.

Юшка собирался еще что-то сказать, но прикусил язык: в дверях появился сам владелец замка, светлейший князь Константин Вишневецкий. Это был мужчина лет за пятьдесят, чрезвычайно решительного, даже сурового вида, хотя в чертах лица его можно было найти некоторое фамильное сходство с его младшим, добродушным братом князем Адамом. В ожидании царевича, он также был в праздничном наряде, в собольей шапке со страусовым пером и с аграфом из драгоценных каменьев.

Не удостоив и взгляда слуг, раболепно расступившихся по сторонам, князь, сопровождаемый дежурным маршалком, вышел на середину двора и неодобрительно оглядел кругом небо.

– - Ни облачка, а душно, как перед грозою, -- пробормотал он как бы про себя, -- не застало бы их в дороге.

– - Парит, ваша светлость, и чересчур уже тихо в воздухе, -- позволил себе почтительно заметить молодой маршалок, -- ведь нынче же у русских Илья-пророк -- даром не пройдет.

– - Что?
– - вскинулся на него начальник и гуще еще сдвинул брови.
– - Вы разве еще православный?

– - Упаси Боже, ваша светлость!.. Я сказал только так, по необдуманности.

Князь оставил отговорку без дальнейшего внимания и поднял голову к кровле замка, над верхушечной башенкой которого развивался родной стяг Вишневецких.

– - Гай-гай, диду!
– - громко крикнул он.

Никого в вышине не было видно, и отклика не последовало.

– - Дидусю! Павло!
– - еще зычнее крикнул князь. Над выступом башенки вынырнула белая, как лунь, старческая голова, четко выделяясь на небесной лазури.

– - Чего, батьку?
– - донесся вниз разбитый, дребезжащий голос "дида" Павла.

– - Не видать их?

Как петух, высматривающий на земле зерно, старик свернул свою белую голову на бок и приставил руку рупором к уху.

– - Глухой тетерев!
– - вспылил господин его.
– - Не видать гостей, что ли?

– - Нету-ти.

– - Совсем плох стал старичина! Пора на покой, -- проворчал про себя князь.
– - Эй, Юшка! Слетай-ка ты на вышку да дерни, когда нужно, звонок: старик, чего доброго, проглядит еще гостей.

– - Мигом слетаю, батюшка князь.

Но "слетать" на вышку он уже не успел: "дид Павло" напряг теперь, как видно, свое ослабевшее зрение, чтобы в угоду князю поскорее усмотреть гостей, и дернул звонок. По замку резко прозвенел знакомый всем обитателям его колокольчик, и весь замок, как муравейник, в который ткнули палкой, вдруг взворошился, ожил.

Церемониал встречи почетных, да и непочетных гостей в "доброе старое время" соблюдался куда строже, чем в наше вольнодумное время, особливо в былой Речи Посполитой, в тонкости обращения едва ли не превзошедшей даже Западную Европу. Не прошло пяти минут от данного с вышки сигнала, как весь придворный штат, хоронившийся от дневной жары по своим покоям, был уже налицо. На пороге ожидали гостей сами хозяева: князь Константин и княгиня Урсула, не совсем уже молодая, но очень видная дама, в парадном костюме: темно-синем аксамитовом (бархатном) кубраке (дамский кунтуш) с горностаевой опушкой; в необычайно высоком корнете (головной убор из "газу" и "блондын"), так называемой "вавилонской башне"; с богатейшим диамантовым пунталом (ожерелье) на оголенной, полной как подушка шее; с драгоценными манелями (браслетами) и кольцами на столь же выхоленных руках. По сторонам стояли: около князя -- маршал двора, пан Пузын, и секретарь, пан Бучинский; около княгини -- статс-дамы и фрейлины ее. Вдоль всего портала, где должны были подъезжать один за другим экипажи, выстроились в два ряда ливрейные гайдуки и пажи, под наблюдением двух дежурных маршалков. За спиной хозяев, точно также в два ряда, вплоть до передней, растянулись высшие и низшие придворные чины.

Княжеские сыновья-подростки с их ментором-семинаристом, капеллан жалосцского замка, патер Лович, а также приезжие гости: патер Сераковский и пан Тарло оставались пока в доме -- в гостиной.

За воротами, по подъемному мосту послышался, наконец, лошадиный топот, гул колес; вот донеслось и хлопанье бича... Все взоры устремились к воротам, на всех лицах выразилось самое напряженное любопытство: никто ведь еще не видел этого московского царевича! Сейчас должны были показаться скороходы, за ними окруженный вершниками ряд колясок и карет...