Три венца
Шрифт:
– - Так ты, братику, сейчас только турицу убил?
– - отнесся он к дикарю, вынимая изо рта люльку и широко потягиваясь.
– - А уж, право, не знаю, -- ответил Михайло, подходя ближе к крыльцу, -- я ль ее убил, сама ли убилась.
– - Сама? Как же так-то?
Михайле пришлось рассказать о своем единоборстве с турицей. Хотя он, очевидно, не помышлял о самохвальстве и не придавал значения своему молодечеству, но, увлекшись собственным повествованием, невольно все-таки передал дело в таких живых красках, что слушатели увидели его в самом выгодном свете. Рахиль слушала его с затаенным дыханием, не отрывая с
– - Вели ж своим хлопцам запрячь телегу да ехать за мной в лес, -- заключил дикарь рассказ свой, обращаясь опять к корчмарю.
– - А сам отпусти-ка мне пороху да хлеба.
– - Ото глупство! Сейчас ночь на дворе: еще с телегой в болоте увязнут.
– - Так пошли поутру, что ли. Мне ждать недосуг.
– - Нет, друже: до утра сам уж погоди. Не найти им без тебя и на телегу не поднять. Пороху же я тебе дам фунт целый, а хлеба десять фунтов. Хорошо?
– - Сказано раз -- десять фунтов и пуд, -- решительно настаивал на своем Михайле
– - Ну, два фунта и полпуда? Далибуг (ей Богу), себе в убыток.
– - Христопродавец окаянный!
– - крикнул тут слышавший весь торг казак и схватил торгаша за шиворот.
– - Дашь ты ему чего нужно, али нет?
– - Дам, все дам! Нехай будет так... Пусти меня только, пане полковнику!
– - Не пан я и не полковник, а, слава Богу, казак запорожский!
– - сказал казак, выпуская его на волю.
– - Чего стоишь еще, ну? Беги за хлебом и порохом, да живо, чоловиче!
– - Сейчас, мосьпане, сейчас... А что, Михайлушка: ведь это же все за одну твою турицу?
– - Ну да, -- ответил тот, недоумевая.
– - А за туренка что?
– - Да ведь я же дарю его твоей Рахили.
– - Ото подарок! А кормить кто его буде?
– - Ах, тателе!..
– - вмешалась дочь. Михайло презрительно повел плечом.
– - Я, пожалуй, буду носить тебе за него дичину, -- сказал он, -- только, повторяю, чтобы на нем волоска никто не тронул.
– - И ладно! И милый человек! Каждую неделю -- по туру либо медведю.
– - Что принесу, то и ладно.
– - Уй! Этого же никак не можно! Ну, скажем, каждые две недели; хорошо?
– - Да что ты, жиде, в кабалу его к себе, что ли взял?
– - грозно прикрикнул на еврея запорожец и с таким выразительным жестом протянул снова руку к его шее, что тот присел к самому полу и юлой юркнул в корчму.
– - Гевалт! Криминал! Не смей меня и пальцем тронуть! В трибунал тебя представлю...
– - Что?! Ты еще грозиться? Погоди у меня! Сейчас с тобой по-свойски расправлюсь.
Лихой казак ворвался в корчму следом за беглецом, который укрылся уже за своей стойкой.
– - Гвоздь на стене есть; не найдется ли где веревочки?
– - Пане региментарь!
– - приосанясь, не без достоинства воззвал тут Иосель Мойшельсон, и только смертная бледность лица и обрывающийся голос выдавали его внутреннюю тревогу.
– - Я -- бедный старик... жить мне и так не долго... Но без меня дочка совсем сиротой станет... Помыслите, что учил сам Христос ваш...
– -
Ага! Теперь, небось, и про Христа вспомнил!– - Полно же, Данило! За мухой с обухом, за комаром с топором!
– - послышался тут от окошка благодушный оклик по-русски.
– - Давеча, знай, во всю глотку зевал, а теперь вон как развоевался!
Данило опустил приподнятый кулак и с усмешкой оглянулся...
Глава третья
В ПОГОНЕ ЗА ПЛЕМЯННИЦЕЙ
У окна, в переднем углу, за столом, уставленным разной снедью, сидел дородный мужчина лет под пятьдесят с окладистой бородой, с жирно намасленными волосами, остриженными по-русски в кружок и с срединным пробором. Дорожный охабень купеческого покроя был широко отворочен на груди; выхоленное круглое брюшко, упитываемое теперь вновь, просило простора. Вся фигура его, а того более еще его русская речь, его чистый московский говор обличали в нем коренного русака.
– - Садись, что ли, -- продолжал купец, указывая на лавку около себя.
– - Натешился и полно.
– - Без острастки, братику, с этим народцем никак Нельзя, -- по-русски же отозвался Данило.
– - И то, право, хотел еще галушек поесть, а теперича в рот куска бы не взял: печенку разбередил мне, бисов сын!
– - Ничего, милый, садись, говорят тебе: киселем брюха не испортишь. А где же этот молодчик-то, Михайлой звать, что ли?
– - продолжал купец, обертываясь к выходной двери.
– - А, здорово, добрый молодец! Жалко: по-нашему, по-русски, чай, не говоришь тоже?
Стоявший в дверях Михайло нерешительно подошел ближе.
– - Говорю... Я сам тоже русский.
– - Русский! Слава Тебе, Господи! Раз-то хоть опять со своим братом, русским человеком, душу отведешь! Прошу к нашему шалашу, гость будешь.
– - Спасибо, почтенный.
Осенясь крестом, Михайло подсел также к столу.
– - Слышал я, братец, отсюда в окошко, слышал, как это ты им про свалку свою с турицей сказывал, -- говорил проезжий, с удовольствием оглядывая статную фигуру молодого полещука.
– - Хоть сам-то я по-здешнему, по-хохлацкому, говорить не горазд, а понимать понимаю. Отличился, брат, надо признать. Сам я, скажу прямо, ни в жизнь не посмел бы тягаться с этаким чудищем, наутек бы пошел. А, да вот и тот самый бычок никак?
Рахиль втащила в это время туренка в корчму.
– - Ишь ты, какой ядреный!
– - восхищался купец.
– - А что, друг, не предоставишь ли его мне, а?
– - Я отдал его уже вон хозяйской дочке.
– - Уступи-ка мне его, красавица!
– - на ломаном малорусском языке обратился к ней гость.
– - Не знаешь, как удружишь.
– - Нет, ни за что!
– - наотрез отказала молодая еврейка, прижимая к себе туренка.
– - Купи, так уступим, -- отозвался с другого конца корчмы хозяин.
– - За ценой мы не постоим. Что возьмешь за него?
– - Но я же не отдам его, татэле!
– - запротестовала Рахиль.
Жадный содержатель корчмы разразился в ответ целым потоком еврейской брани. Купец только рукой отмахнулся и обратился опять к полещуку:
– - А что, добрый молодец, имя-то тебе ведь Михайло?
– - Михайло.
– - А по отечеству как величать?
– - Андреич.
– - Михайло Андреич? Так-с. Из каких будешь? Пользуясь тем, что рот у него был набит съестным,