Три весны

На закате солнца, когда длинные тени расчертили улицу, отчего она стала похожей на опрокинутый штакетник, с КП прибежал Егор Кудинов. По озабоченному и несколько встревоженному его виду Алеша понял, что случилось нечто неожиданное.

— Всех офицеров батареи и штаба подполковник вызывает на КП. Срочно, товарищ лейтенант, — выпалил Кудинов, намереваясь бежать дальше.

— Постой. Что там? — остановил его Алеша.

— Генерал из штаба армии, и с ним целый взвод начальства. У нашего батьки поджилки трясутся, — и Кудинов хмыкнул, сощурив хитрые глаза.

«Чему радуется Егор? Это уж натура такая противная», — подумал Алеша, застегивая воротник гимнастерки.

Солнце скатывалось за холмы, как большая, спелая дыня. В небе пламенели редкие облака, которые казались пылающими воздушными замками. Сейчас они сгорят, и останется лишь пепел. И в этом пепле ветер раздует только маленькие искорки — звезды.

Алеша проходил по деревенской улице, отыскивая глазами то место, где он стоял с Наташей. Кажется, здесь, у двух тополей. Нет, это было немного подальше. Хата совсем низенькая, словно землянка. Наташа назвала его трусишкой. О, если б он знал об ее отношениях с Бабенко! Алеша бы полчаса, час простоял с девушкой, не подумав вернуться в штаб.

На КП действительно было людно. Внимание всех было обращено на генерала, худощавого, высокого. А генерал смотрел в амбразуру на позиции наших и немецких войск. Вечером стереотрубу нельзя было использовать для наблюдений. По блеску ее стекол противник обнаружил бы наблюдательный пункт.

Алеша видел только согнутую спину генерала. Из-под кителя острыми углами выпирали лопатки. А волосы у генерала седые, как осенняя паутина.

— Это хорошо, что у выхода из Глубокой балки, в квадрате 19–24 у вас фронтальный НЗО. А почему нет ни одного флангового заградогня? — не повышая голоса, на одной ноте, спрашивал генерал.

— На флангах у нас ПЗО, товарищ генерал, — оправдывался Бабенко, шелестя картой. — Вот здесь и здесь.

Генерал хотел что-то сказать, но в это время ударили вражеские минометы. На передовой, у наших окопов поднялись огненные волны разрывов. Генерал всем корпусом подался к амбразуре, как бы стремясь разглядеть, причиняют ли мины урон нашей пехоте.

— Батальонные минометы, — заметил Бабенко.

Его слова словно успокоили генерала. Он аккуратно свернул и отдал Бабенко карту и повернулся к своей свите:

— Я предлагаю пройти в штаб.

Бабенко, только сейчас увидев подошедшего Денисенкова и Алешу, представил их генералу. И генерал одобрительно кивнул.

Что-то в лице генерала показалось знакомым. Эту горбинку на тонком носу и эти широкие брови вроде бы он уже видел. Но где, где?.. Черт возьми, да это ж Чалкин-старший, комбриг, отец Петера! Только теперь у него нет усов и бороды. Вот здорово, что встретил его! Чалкин должен знать о Петере, а с Петером в одной части воюет Костя. Их вместе призвали тогда.

Но как подойти к генералу? Его окружили плотным кольцом солидные полковники и повели в деревню. Попробуй пробиться. Да и можно ли без приказа уйти сейчас с КП? Наверное, для того и вызвал Алешу Бабенко, чтобы был офицер на пункте.

Встреча с Чалкиным-старшим взволновала Алешу. Ему вспомнился тот день, когда всей компанией они ели малину в саду у Чалкиных, а Петер с Федей играли в шахматы.

Не раздумывая больше, Алеша бросился вслед за командирами. Когда догнал шедшего последним Денисенкова, тот заговорил, даже не повернув головы в сторону Алеши.

— Счастливчик ты, лейтенант. Ведь чуть не угробил тебя Бабенко. Чего тебе, разведчику, было делать в пятой батарее? Не понимаю, — сказал он, понизив голос до шепота.

— Хватит разыгрывать, — обиделся Алеша.

— Я серьезно, — ответил Денисенков, ускоряя шаг.

«Городит какую-то ерунду», — подумалось Алеше.

По пути в деревню подполковник Бабенко настоял, чтобы гости поужинали, а потом уже шли в штаб. В хате, где он жил, был накрыт стол.

Денисенков шмыгнул в сени и тут же показался в дверях с ковшиком, полным воды, и куском туалетного мыла. Эх, прозевал Алеша случай! Впрочем, еще все поправимо…

Едва Денисенков поравнялся с Алешей, тот шагнул к нему и буквально вырвал ковш.

— Я полью генералу, — сказал Алеша.

Когда Чалкин стал весело пофыркивать, радуясь освежавшей лицо воде, Алеша несколько осмелел и сказал:

— А я вас знаю, товарищ генерал. Вы ведь тоже из Алма-Аты. С вашим Петей я учился…

Чалкин выпрямился и большими, удивленными глазами стал разглядывать Алешу. И вдруг схватил его цепкой, сильной рукой за плечо:

— С Петькой учился? — И, не дожидаясь ответа, обратился к полковникам. — Оказывается, лейтенант — дружок моего сына, — и снова к Алеше. — Фамилия твоя как?

— Колобов, товарищ генерал.

— А зовут?

— Алексеем.

— Ну, Алексей, теперь дай я тебе полью. И ужинать пойдем. Да ничего, ничего. Мойся, как следует. Подайте еще воды, — попросил генерал.

Алеше было неудобно, что ему поливает Чалкин, но полковники посмеивались, и чувство неловкости стало проходить.

— А помните, мы у вас малину ели? — вырвалось у Алеши.

— Товарищи, да мы ведь вместе с Алексеем малину ели! — воскликнул Чалкин, бросая Алеше холщевое полотенце. — Теперь я припоминаю… Были в военкомате, а потом пришли к нам… И в шахматы играли…

После ужина генерал вышел с Алешей во двор. Из садов тянуло прохладой.

— Петьку-то на фронте не встречал? — спросил Чалкин грустным, расколотым голосом.

— Нет, товарищ генерал.

— И я не знаю, где он. Были они с Федей в одной части… А события надвигаются большие. Под Курском уже идут жестокие бои… Молчит Петька. И домой не пишет, стервец.

23

Опять коротко охнула тяжелая, окованная железом дверь, и Петера толкнули в мрачную пасть подвала. Непривыкшие к темноте глаза вначале ничего не могли различить. Но Петер знал, что справа стоит параша, а прямо — в каком-то метре от него — лежат на голых досках красноармейцы в грязных ржавых бинтах. Они ни за что не пустят к себе Петера, хотя рядом с ними мог бы поместиться еще один человек. Они считают Петера перебежчиком, предателем, потому что его третий раз вызывали на допрос и третий раз он возвращался в сознании, без синяков и ссадин.

А Васьки не было, чтобы объяснить красноармейцам, как все произошло. Васька, раненный в грудь и руку осколками снаряда, лежал за колючей проволокой лагеря военнопленных. А лагерем назывался открытый участок поля. Ни строений, ни палаток.

Вчера и Петер был там, но его вместе с двумя танкистами в черных шлемах увели вечером в дом коменданта. Танкистов допрашивали первыми и полумертвых выволокли в коридор, где ожидал своей участи Петер.

На досках было не очень удобно, но куда лучше, чем на сырой земле в соседстве с парашей. Однако когда утром он сунулся к красноармейцам, один из них, бледный, с перевязанной головой и рассеченной губой, угрожающе произнес: