Три весны

— Ладно. Иди к своему, — с некоторой грубоватостью сказал Алеша.

Вера не обиделась. Она лишь произнесла властным, не допускавшим возражения тоном:

— Жди меня. Я возьму чего-нибудь перекусить, и мы пойдем обратно. Не вздумай уйти.

— Слушай, Вера, в театре тебе нечего делать!

— Это мы еще посмотрим, — она стукнула калиткой, и вот уже каблучки ее туфель зацокали по крыльцу. Она долго открывала замок. Значит, дома Ванька не было.

Оставшись один, Алеша размышлял над тем, что произошло. Кажется, ничего особенного. Поболтали, как всегда, пошутили. Но у Веры резко звучал голос, словно она чем-то раздражена.

«Конечно, ей не хочется играть характерную роль. В этом и причина», — решил он.

— Где Ванек? — спросил Алеша, когда она вынырнула из калитки.

— Ванек дежурит.

А прежде она называла мужа Мишей. Кажется, это заметила она сама, потому что сказала, беря Алешу под локоть:

— Не ты дал ему это прозвище?

— Не помню.

— Ты. Ты вредный, и язык у тебя, как бритва. И еще ты плохо поступаешь со мной, — проговорила она и дотронулась щекой до его щеки.

В театре уже работали Демидов и железнодорожник Витя Хомчик, длинноносый, высокий парень. Витя носил из-за кулис в фойе большие щиты и ремонтировал их. А Демидов растирал мел в муку, ежеминутно бегая к себе в каморку узнавать, не закипел ли на плите вонючий столярный клей.

— Пришли, милейшие! — воскликнул Демидов и сунул в руку Алеше тяжелый железный пестик. — Кто любит искусство, тот не брезгает любой черновой работой, — откинулся он на спинку бутафорского дивана, крашенного бронзой. — О, чем не приходилось заниматься нам прежде! Когда дело прогорало, антрепренер понемногу начинал увольнять декораторов, костюмеров, бутафоров и даже парикмахеров. И актеры распределяли меж собою их обязанности. Работали за гроши, чтоб только, не прихлопнули антрепризу. И так продолжалось месяцы. Но попадали на большую ярмарку или в городок, где никто не гастролировал в то время, а городок был театральным. Вот тут и делали приличные сборы. И все шло наоборот. В труппе появлялись парикмахеры, рабочие сцены. О, как мы приветствовали их!

На некоторых щитах мешковина была изорвана. Вера раздобыла в костюмерной нитки и принялась за работу. Но нитки оказались прелыми, рвались, когда она пыталась затянуть дыры. Тогда Вера ссучила их в жгутик, но он не пролезал в ушко иголки. Она приноравливалась и так и сяк, однако ничего у нее не вышло.

— Вы терпите фиаско, прелестная Вера? — увидев ее старания, проговорил Демидов.

— Да вот, Александр Георгиевич… — с досадой сказала она.

— Я выручу вас, дитя.

Когда в начале войны труппу в Ачинске распустили и закрыли театр, Демидов оказался одним из немногих актеров, кто остался в городе. Остальные подались в более крупные города, где надеялись найти работу по специальности. А Демидов рассчитывал пристроиться в одну из промартелей за плату руководить самодеятельностью. Но время было такое, что везде обходились без драмкружков, и, чтобы не умереть с голоду, актер освоил ремесло сапожника. Кроме того, он научился из автомобильных камер делать галоши, которые надевали на валенки. Так что у него был весь сапожный и вулканизаторский инструмент. Он принес Вере длинную и толстую, изогнутую на конце иглу и еще дратвы, и вдвоем с Верой они вскоре привели в порядок мешковину.

Алеша насадил на палку обыкновенную травяную щетку, какой белят в квартирах, туго закрепил ее проволокой, чтоб не лезла трава. Потом ссыпал в ведро толченый мел, размешал его в разведенном клею, добавил воды и несколько порошков голубой краски.

— Дай-ка лучше мне, я умею белить, — Вера взяла щетку, окунула ее в раствор и стала покрывать им щиты. Действительно, делала она это очень ловко. Но вскоре устала, и Алеше пришлось ее сменить.

Работали они до того времени, пока в городе не погасло электричество. Потом Демидов сходил за лампой, но в ней было ровно столько керосина, сколько надо, чтобы при ее свете Демидову проводить кружковцев домой и закрыть двери театра. Все равно ушли удовлетворенные: сделано немало. Щиты высохнут к утру, и можно будет расписывать их под обои.

— В России подлинное искусство создавали подвижники. И эта традиция, как видите, жива. Спасибо вам, — растроганно говорил Демидов на прощание.

Накрапывал дождь. Алеша с Верой хотели переждать его под козырьком какой-то крыши. Они стояли, прижавшись друг к другу, и Алеша слышал, как бьется Верино сердце. А она взяла его руки и поднесла к своим губам, стремясь согреть их дыханием.

— Иди. А то простудишься и заболеешь, — шептала Вера. — Я сама скорей добегу.

Конечно, в пальто ей было теплее, чем ему в гимнастерке. Озноб пробирал Алешу до костей, а редакция совсем рядом. Но позволить, чтобы Вера пошла домой одна, он не мог. Сдерживая дрожь, Алеша сказал:

— Если страдать, так уж вместе.

— Тогда чего ждать? Дождь зарядил надолго. Идем, — она легонько подтолкнула его.

Тротуара по берегу не было. Алеша и Вера шли напрямик, не различая тропинки, скользя и попадая в ямы. Промокшим до нитки, им терять уже было нечего, и они с удовольствием, с какой-то неуемной лихостью шлепали ногами по лужам.

— Мы действительно подвижники, — смеялась Вера.

Она пригласила Алешу к себе в дом. Она не могла допустить, чтобы он схватил воспаление легких. Посушит одежду, возьмет фуфайку Ванька и тогда пусть идет на здоровье.

В доме было тепло. Алеша вскоре стал согреваться, почувствовал, как запылало его лицо. Он снял гимнастерку, и Вера повесила ее сушить. Предложила ему снять и брюки, они были совсем мокрые, но Алеша замялся. Тогда Вера потушила свечу.

— А сам ложись на диван в столовой. Я постелила. Скорее согреешься, — сказала она. — Может, водки выпьешь? Или вскипятить чай?

— Спасибо, я ничего не хочу.

Устроившись на диване, Алеша слышал, как, разобрав постель, укладывалась в спальне Вера. Она ворочалась с боку на бок, скрипя сеткой кровати. Он подумал о том, что хорошо бы прийти сейчас к ней, поцеловать ее, прижаться к ней. От одной этой мысли у Алеши перехватило дыхание, а во рту стало сухо. Нет, он никогда не сделает этого. Вера оттолкнет его, обидится.

А вот другие мужчины как-то делают это, не боятся. Тот же Павел Сазонов, к примеру. Как он сказал Алеше: «А ежели мне баба по душе, а ежели я ей нравлюсь?» Нравится ли Вере Алеша? Любит ли она его? А сам он ни за что не осмелится подойти к ней. Он вообще не знал еще ни одной женщины, а Веру, которая так дорога ему, разве мог он обидеть! Пусть не обидится даже, но нехорошо подумает, и то ему станет невыносимо тяжело.

Близость Веры все больше распаляла его воображение. Сердце то замирало, то вдруг стучало гулко, когда он представлял себя рядом с нею. О, почему же случилось так, что она оказалась женою Ванька, а не Алеши!

— Ты не спишь? — вдруг спросила Вера.

— Нет, — задыхаясь ответил он.

— Спи, а утром уйдешь.

Некоторое время в доме было тихо, потом Алеша явственно услышал, как Вера завсхлипывала. Почему она плачет? Что с ней? Может, у нее горе?

— Вера!..

— Что? — сдавленным голосом поспешно отозвалась она, и в ту же секунду из ее груди вырвался протяжный стон. — Иди ко мне!.. О!..

Алеша не помнил, как он кинулся к ней, как Вера впилась губами в его пылающие губы, а ее волосы заструились в его руках.

— Люблю, милый… Люблю…

Рассвет заглянул в окно. Они лежали рядом, и Алеша целовал неприкрытое одеялом голое ее плечо. А Вера счастливо улыбалась и шептала:

— Вот и случилось. Теперь ты совсем мой, совсем-совсем. Какая я дура! Я ведь любила тебя, всегда любила. Не веришь?.. Сейчас я даже понять не могу, как это вышла за Ванька. Мне тогда было абсолютно все безразлично. Он приходил к нам домой, мы дважды бывали на танцах, И расписались потом. А когда ты приехал, как я только увидела тебя, все во мне перевернулось, и поняла я, что не будет мне счастья ни с кем, кроме тебя. Ты приехал ко мне?