Предисловие

История, которую мы знаем, — история по преимуществу мужская. Длинной блестящей чередой проходят по нашей памяти военачальники, дипломаты, создатели великих учений. И лишь за их спинами мелькают в полумраке верная жена, любимая наложница, в лучшем случае — томящаяся в разлуке с любимым лирическая поэтесса. Женщинам в нашем мужском мире оставлено пять-шесть ролей, которые они и исполняют, кто более, кто менее талантливо, зачастую ничего большего не желая. Однако внутри мира человеческой упорядоченности, к которому мы привыкли и за пределами которого чувствуем себя неуютно, располагается мир упорядоченности природной, где ценится не созидательная способность, нередко бессмысленная, а умение прислушиваться, воспринимать, подражать уже созданному — и созданному не человеком. И тут на первый план выходит женщина, как существо более близкое природе не только биологически, но и психологически.

Послушаем автора «Повести временных лет» Нестора. «Тем бесы и прельщают людей, что приказывают им рассказывать видения, являющиеся им, нетвердым в вере, одним во сне, другим в забытьи, и так волхвуют, по наущению бесов. Особенно же через женщин бесовские волхвования бывают, ибо искони бес женщину прельстил, она же мужчину. Потому у теперешних поколений много волхвуют женщины чародейством, и отравою, и иными бесовскими кознями». Ему вторит Я. Шпренгер, монах, один из авторов печально известного учебника для инквизиторов «Malleus maleficarum» (в русском переводе «Молот ведьм», но правильнее было бы перевести «Молот против ведьм»): «Надо говорить ересь ведьм, а не колдунов; последние мало что значат». Шпренгер был мастером своего дела, по теперешнему говоря, профессионалом, и он знал, что говорил. Полусказочные, но и полуреальные феи, античные сивиллы, средневековые ведьмы — кто напишет их историю? Впрочем, несколько таких работ есть, и прежде всего книга французского историка прошлого века Ж. Мишле «Ведьма» Процитируем Мишле: «Черная месса на первый взгляд является как бы искуплением Евы, проклятой христианством. На шабаше женщина заполняет все собою. Она и священник, и алтарь, и облатка для причащения. А по существу, разве она не сам бог?» Однако тема неисчерпаема. Тем более что сивилла, к примеру чаще упоминается не в связи с самим таинством прорицания, а в связи с конкретным предсказанием, данным, допустим, тому или иному древнегреческому правителю. Да и женщину вообще чаще упоминают, когда она сподобилась родить выдающуюся личность, скажем Александра Македонского, хотя все его завоевания — ничто по сравнению с самим таинством рождения.

Теперь ближе к нашей теме — о ведьмах. Пора отрешиться от примитивного мнения, будто это простые жертвы инквизиции, которая хватала невинных женщин и пытками принуждала их к самооговору, хотя бывало, разумеется, всякое. Противоборство ведьм и инквизиции — это противоборство двух миров, борьба не на жизнь, а на смерть, к которой неприменимы обычные представления о правоте и неправоте. Противостояние официального, католического мировоззрения и мировоззрения по сути своей языческого. Столкнулись две силы, равные по жестокости, но на стороне одной из них стояла власть, государство, церковь, другой же приходилось таиться, прятаться и находить пристанище в слабых женщинах, которые, обретая эту силу, забывали о своей слабости.

Кто такая ведьма? У нее множество ипостасей. Например, целительница. Короли выписывали себе заморских лекарей, знать лечили выпускники университетов, но ведь болеют, как известно, не только сильные мира сего. Кто же пользовал крестьянина, основную массу горожан? Ведьма. То, что мы сегодня называем нетрадиционной медициной, вызревало в этой среде. Проказа, эпилепсия, а с конца средневековья сифилис — три страшных бича, которые помимо всех других болезней обрушились на людей того времени. И им некуда было обратиться, кроме как к ведьме, причем любая неудача в лечении, которую сегодня списывают на что угодно, тогда имела лишь одно объяснение: злой умысел ведьмы. Однако идеализировать ее — значит заведомо отклоняться от истины. На стороне ведьмы был «сатана и воинство его» или то, что подразумевалось под таковыми в средневековье. На стороне ведьмы был древний языческий мир, много раз похороненный, но до сих пор не умерший. Говоря опять-таки современным языком, ведьма боролась за власть, но за власть над людскими душами. Да, она целительница, но она и отравительница. Отправить на тот свет зажившегося свекра, да так, чтобы комар носа не подточил, лишить мужской силы соперника, извести соседскую корову, которая повадилась на твое поле, — кто поможет бедному селянину в столь многотрудных делах? Ведьма, та самая, которую мы готовы пожалеть, когда она попадает на костер. А если не попадает?

Все мы вышли из средневековья, и в нем — ключ ко многим загадкам души современного человека. Погружаясь в средневековье, мы погружаемся в себя. Надо только не ограничивать свой интерес к тому времени чисто поверхностными фактами, сдобренными клубничкой из жизни коронованных особ, к чему сводится большинство произведений скорых на руку беллетристов. Малле-Жорис — приятное исключение, разумеется не единственное. Вообще говоря, наши книгоиздатели почему-то не жалуют многих ведущих французских писателей, как современных, так и давно почивших. Длинный список авторов, который в связи с этим можно было бы привести, оставил бы удручающее впечатление. Однако Малле-Жорис более или менее повезло (вернее, повезло русскому читателю): уже переведены на русский язык «Дики-король» (Молодая Гвардия, 1987); «Бумажный домик» (Радуга, 1989); «Аллегра» (Радуга, 1990).

Несколько слов о самой писательнице.

Франсуаза Малле-Жорис (настоящее имя — Франсуаза Лилар) родилась в 1930 г. в Антверпене. Отец ее долгое время был министром юстиции Бельгии, мать — известная писательница, член Бельгийской Королевской академии.

Малле-Жорис — лауреат многих литературных премий, в настоящее время вице-президент Академии Гонкуров — дебютировала сборником «Воскресные стихи». Затем последовали романы «Оплот монахинь» (1951), «Красная комната» (1955), «Ложь» (1957, французская литературная премия «При де Либрер»), «Небесная империя» (1958, премия «Фемина»), «Персонажи» (1961), «Бумажный домик» (1970), «Аллегра» (1976), «Тоска о любви и о чем-то еще» (1981), «Смех Лауры» (1985). Малле-Жорис — также автор многих рассказов и эссе.

Особое место в творчестве Малле-Жорис занимают исторические произведения. Среди них книга «Три времени ночи. Повести о колдовстве», предлагаемая читателю, а также беллетризованные биографии «Мария Манчини, первая любовь Людовика XIV» и «Жанна Гийон». Последняя работа посвящена незаурядной женщине, о которой у нас пока известно только специалистам, — выдающемуся французскому мистику XVII в., отринутому католической церковью. В трудах Гийон современный читатель находит много поразительных совпадений с мыслями древних индийских мудрецов и даже сюрреалистов XX в. Жанна Гийон как бы продолжает собой галерею женских портретов, представленных в «Трех временах ночи».

К этому последнему произведению впрямую относится все сказанное нами прежде о ведьмах. «Блеск и нищета» этих женщин (здесь не только те, кто зарабатывает чародейством свой хлеб, как героиня последней повести Жанна, но и пользующиеся помощью злых сил бессознательно, как Элизабет с ее безумной любовью, представлены в книге с редким мастерством. Примечательно, что противостоят им не одни «мракобесы», а зачастую и люди весьма просвещенные, такие, как Жан Боден, автор известной книги «Республика», выдающийся ученый, философ, экономист, исполнявший в ту пору должность королевского прокурора.

Хотелось бы отметить, что тема чародейства и волхвования отнюдь не принадлежит только давно минувшим дням, и нынешняя популярность Кашпировского и Чумака накладывается на многовековую традицию. Конечно, было бы самонадеянным пытаться проанализировать этот феномен в столь кратком предисловии, наша цель лишь убедить читателя, что перед ним книга пусть на историческом материале, но о сегодняшних проблемах.

В. Каспаров

Анна, или Театр

Мне очень нравится Анна де Шантрэн в возрасте от пяти до двенадцати лет, маленький, хрупкий, немытый зверек с заостренной мордочкой, спящий, свернувшись клубком, на соломе, набросанной на дно тележки; с обкусанными ногтями, на ногах сабо, рубище вместо платья, выгоревшие волосы схвачены красной лентой, в ушах — серьги из граненого стекла. В бесцветных глазах несчастного ребенка врожденная покорность судьбе и кое-что еще: настороженная крестьянская тупость на невзрачном, неподвижном лице. И не только это. Все ее детство, трепещущее на пороге мира чудес.

Длинные медленные переезды от селения к селению по широкой равнине похожи друг на друга, как куплеты одной песни, как отрывки из сказок, рассказанных на сон грядущий, когда засыпаешь задолго до конца. Поля под солнцем, похожие на лоскутные одеяла. Сырые леса, которые никому не принадлежат (потому что мир Анны стелется по земле); тот, кто владеет землей, — это тот, кто твердо стоит на ней, кто боронит и пашет; а они, отец ее и она, легкие на подъем, проходят, минуя эти создания, крепко стоящие на краю своих полей, крепко стоящие на пороге своих домов, самодовольно расставив ноги. А они, со своими деревянными коробами, наполненными всякой мелочью: лентами, тесьмой, кружевами, сверкающими иголками, — они тоже напускали на себя самодовольство (у них тоже есть свое имущество, потому что содержимое больших коробов заставляло вспыхивать глаза деревенских хозяек, потому что у каждой вещи своя цена, рождающаяся во время долгого торга); они, делающие вид, будто у них есть свое расписание, свои маршруты: «В шесть часов мы должны быть в Варэ, а завтра мы дойдем до самого Берлемона»; они сами придумывают для себя обязательства, препятствия, которые необходимо преодолеть, как они преодолевают подъемы на трудном пути, и Анна сможет сказать маленьким девочкам в теплых шерстяных платьях у изгородей, завороженным ее серьгами: «Я куда хочу, туда иду!» — жалкая гордость бродяг.