Три желания женщины-мечты

— Доброго Вовы, — заорала мать.

— Филиппов, — выпалил сынуля.

Лариса сжала кулаки.

— Убью на хрен! У Филиппова мать уборщица, за воротник заложить любит, у нее денег на хлеб не хватает. За что мне это горе? Почему сын в отца-уголовника удался? Где мои хорошие качества, а?

«Хелло, хелло, хелло…» — вновь запела трубка.

— Можно посмотреть? — спросила я, протягивая руку к сотовому. И, не дожидаясь разрешения, приложила телефон к уху.

— Котик, это Сергей Иванович, продюсер, — захихикал девичий голосок. — Ты один или крокодилица рядом? Ага, поняла, раз молчишь, значит…

— Это крокодилица, но не та, про которую вы думаете, — ответила я. — Я нашла сотовый на улице, похоже, хозяин его посеял, хочу отдать, но не знаю кому. Подскажите…

Договорить мне не удалось — из мобильного раздалось несколько коротких гудков, затем повисла тишина.

Модель сенсорного аппарата, который я держала в руке, была мне прекрасно знакома, у самой такая же. Я открыла «Избранное», увидела записи «дом», «мать», «жена», «бабушка» и нажала на первую строчку.

— Алло, — откликнулась на звонок Элла. — Олежек, ты уже закончил? Домой едешь?

— Это Виола, — ответила я.

— Вот чудеса! — изумилась супруга режиссера. — А у меня определился номер мужа. Как это получилось?

— Надо же, как сотовая связь глючит, — удивилась я, — звоню, чтобы вас успокоить: печенье в целости. Скоро принесу его.

Я взглянула на поникшего Алексея.

— Однако ты дурак. В следующий раз, когда украдешь мобильник, сразу выбрасывай симку и отключай аппарат. И тебе фатально не повезло: звонок у телефона легко запоминается, я узнала мелодию. Трубка принадлежит режиссеру Олегу Николаеву, который снимает мой сериал. Ты сегодня ездил на «Кинофабрику»? Или обокрал Олега в маршрутке?

Лариса отвесила сыну оплеуху.

— Отвечай, сволочь! По отцовским стопам решил пойти? На зоне хочешь, как папаша-недоумок, очутиться? Я тебе помогать не стану, хватит мне одного урода.

— Это не я, — захныкал Алексей, — Гарик спер. Мы были на кастинге. Объявление в Инете увидели: «Для съемок приглашаются подростки от тринадцати до шестнадцати лет», ну и поперлись. Приехали, а там одни герлы, им, оказывается, тока девки нужны. Решили по «Кинофабрике» погулять, жрать захотели, а денег нет. Гарик у одной двери остановился и сказал: «Во! На табличке написано: «Режиссер-постановщик». Давай зайдем? Таким всегда коньяк-пирожные-бутеры на стол ставят». Вынул он отмычку…

Лариса застонала.

— Отмычку! С вором дружишь!

— В комнате ваще ничего стоящего не было, — огорчился Леша, — ничего вкусного не нашлось. Только пакет лежал фольговый, а рядом папка с бумагами, розовая в зеленую клеточку. Расторгуев ее проглядел, думал, может, деньги там есть. Ни фига. В кульке обнаружили сэндвичи. Нормально так пахли. Гарик на диване мобилу увидел, взял ее, потом бутеры слопал в одно рыло, я к ним и не притронулся.

— Моральные принципы не позволили полакомиться украденным? — усмехнулась я.

— На хлеб паштет был намазан, — пояснил подросток, — а у меня на свинину аллергия, сразу задыхаться начинаю, решил не рисковать. Неизвестно же, из чего жрачка, неохота в больницу загреметь.

Я спокойно слушала кающегося грешника. Алексей зря осторожничал, патэ было из гусиной печени. Экими путешественниками оказались тостики: их приготовили для Елизаветы Гавриловны, но пакет из холодильника стащил Олег, затем бутеры очутились у подростков и в конце концов закончили свое «турне» в желудке воришки Расторгуева.

— Я не тырю чужое, — оправдывался Алексей, — это все Гарька придумал. Чес-слово!

— Почему же трубка очутилась в твоем кармане? — остановила я вруна.

Мальчик на секунду запнулся и снова заговорил:

— Мы еще немного по фабрике походили и уехали в Нижнегорск к Филиппову в гости. Вовка нам супу налил. Ну и блевотину его мать готовит! Жрать невозможно, и пахла похлебка мерзотно. Я не стал даже пробовать, а Гарик съел. И ему вскоре плохо стало, затошнило сильно. Он хотел лечь на диван, а Вовка нас выпер, заорал: «Валите отсюда! Из-за Гарьки теперь сортир мыть надо, блюйте во дворе!»

— Отличный друг, — прокомментировала я, — с таким в разведку хорошо ходить.

— Мы поперлись на автобус, — вещал дальше Леша, — и опоздали, следующий на Гидрозавод шел через два часа. Решили посидеть в парке, двинули туда. Расторгуева все время выворачивало, зря он суп хавал, отравился дерьмом. А потом Гарька вдруг сел на тротуар, икнул и стал кровью плевать. Я перепугался, не знал, чего делать. Увидел через дорогу больницу.

Алексей замолчал.

— Ну, говори, — уже другим, совсем не сердитым тоном попросила мать.

— Там такая бабень в приемном покое, ваще мразиш, — поморщился подросток. — Говорю ей: «Моему другу сильно плохо, помогите, пошлите к нему врача», а она как понесет: «Тут всем плохо, ждите своей очереди. И доктора по улицам не носятся, или в «Скорую» звони, или сюда больного веди».

Леша зашмыгал носом.

— Я Гарика кое-как доволок, мужик в халате на него посмотрел и велел в палату везти. А Расторгуев мне шепнул: «Телефон себе забери, спрячь пока, его продать хорошо можно, я блевать перестану и отнесу трубку Марку». Вот и все. Его в лифт укатили, а я домой поехал. Хотел денег взять и яблок другу купить.

Лариса обняла сына.

— Горе ты мое… Умойся и иди поешь. Если человек отравился, ему фрукты есть нельзя. В первый день лучше голодать, а потом сухарик с чаем можно, рис отварной без масла.

Алексей вывернулся из рук матери и пошел к двери за прилавком.

— Когда вы вскрыли кабинет режиссера? — остановила я подростка.

— В одиннадцать, — ответил тот.

— Уверен? — удивилась я. — Неужели точно запомнил?

Паренек взялся за ручку, собираясь открыть дверь.

— Только Гарька отмычку в замок вставил, как сверху по радио мужик заорал: «Одиннадцать утра! Расторгуев, блин, почему тебя нет в пятом павильоне?» Я еще заржал: «Беги, Гарька, тебя зовут. Ща в Голливуд самолетом отправят, главную роль в блокбастере получишь».

— Маленькие детки спать не дают, от больших сам не уснешь, — вздохнула кондитерша, когда сын ушел.

— Моя тетя Раиса говорила: «Маленькие детки — маленькие бедки, подросли детки — подросли и бедки», — дополнила я.

— Лишь бы в папашу не пошел, — всхлипнула Лариса. — С отцом Леши я сразу развелась, когда его, мерзавца, в чужой квартире поймали. Вы-то из другого общества, понятия не имеете, как это кисло, когда в семье уголовник.

Я сохранила на лице улыбку. Лариса не знает, что мой папаша, ныне актер, а раньше большой любитель пошарить по чужим карманам, частый посетитель исправительных заведений.