Три женщины, три судьбы

Еще одно добавление. Лет за десять до смерти у Лили Юрьевны, по-видимому, уже были мысли о суициде. Именно к этому времени относится ее завещание, где она просит развеять ее прах где-нибудь в Подмосковье [261] . Итак, самоубийство было возвращающейся точкой в сознании и Маяковского, и его подруги. Пережив поэта на 48 лет — целая жизнь! — Лиля в итоге избрала для себя похожий конец — смерть от собственной руки.

Но сходство этим не ограничивается.

261

См. Аркадий Ваксберг. Указ, соч., стр. 506. Камень — над развеянным по округе прахом Лили Брик — поставлен в Звенигороде.

3.3. Кошка, которая гуляет сама по себе

О встреченной в 1928 году в Париже Татьяне Яковлевой Маяковский скажет:

«Ты одна мне ростом вровень». Татьяна и в самом деле была девушкой высокой. Мне кажется, что в метафорическом смысле невысокая Лиля тоже была Маяковскому «ростом вровень». И, возможно, даже в большей степени, чем парижская Татьяна.

Лиля всю жизнь больше всего не выносила, когда ей навязывали, диктовали образ жизни и поведения. Она хотела «гулять сама по себе». И часто ее поступки выходили за грань «разумного». Бенгт Янгфельдт приводит один из таких поступков, о котором слышал от самой Лили Юрьевны.

До отъезда в Мюнхен для занятий скульптурой двадцатилетняя Лиля проводит время с неким Гарри, молодым, подающим надежды художником. Однажды он признается ей, что болен сифилисом. Диагноз мог оттолкнуть от него кого угодно, но не Лилю.

Ее он наоборот привлек. Цитирую: «этим восклицанием Гарри завоевал ее сердце» [262] .

Такое ощущение, что Лиля Брик жила, словно пушкинский Вальсингам, «бездны мрачной на краю», испытывая потребность в острых ощущениях.

262

Бенгт Янгфельдт. Указ, соч., стр. 52. В книге Л. Ю. Брик «Пристрастные рассказы» история с Гаррри дана в редуцированном варианте.

Словно не была она обычным человеком, молодой привлекательной женщиной, которой в случае венерического заболевания, пришлось бы долго лечиться — причем, с неизвестным исходом, — объясняться с родителями и врачами, короче, попасть в малоприятную ситуацию. Но она как будто даже об этом не думает, объясняя свою близость с Гарри совсем просто: «Очень мне было его жалко» [263] . Подобное поведение можно классифицировать и как инфантильность, и как некое импульсивное безрассудство. Обычно, идя на такое, человек произносит: «Эх, была не была!» или «авось, пронесет!» Верила ли Лиля в свою особую звезду? То, что она прошла через 1920-1950-е годы, не ощутив на себе когтей террора, — настоящее чудо. Рассмотрев ее жизнь в сталинскую эпоху, можно увидеть, что она все время жила в ситуации «вызова судьбе».

263

Бенгт Янгфельдт, там же, стр. 53.

Много ли в сталинской Москве было семей, напоминающих «тройственный союз» Лили, Оси и Маяковского? И легко ли было не бояться (в ту эпоху особенно!) открыто жить не как все? Любопытно, что человек, узнавший Лилю в очень поздние годы (и сразу в нее влюбившийся), двадцатидевятилетний француз Франсуа-Мари Банье, написал о ней так: «…для Лили как человека безрассудного никакого расчета не могло быть ни в чем и никогда. Безрассудство, какая-то бесшабашность, если хотите, все это было для нее стимулом к жизни» [264] .

264

Аркадий Ваксберг, там же, стр. 503.

Итак, безрассудство. Это как бы другая сторона жажды свободы.

Но и у Маяковского эта черта преобладала. В дневнике, который Маяковский вел во время двухмесячной разлуки с Лилей в 1923 году (она обнаружит этот дневник много позже) он выделяет две главные черты своего характера:

1) Честность, держание слова, которое я себе дал…

2) Ненависть ко всякому принуждению [265] .

Об этой «ненависти ко всякому принуждению» Маяковский в эти же дни говорит и несколько иными словами: «Если у меня не будет немного «легкости», то я не буду годен ни для какой жизни… любовь не установишь никаким «должен», никакими «нельзя» — только свободным соревнование со всем миром. Я не терплю «должен» приходить! Я бесконечно люблю, когда я не «должен» приходить торчать у твоих окон. Ждать хоть мелькания твоих волосиков из авто» [266] .

265

В. В. Маяковский и Л. Ю. Брик: Переписка 1915–1930. Almqvist and Wiksell International Stockholm/Sweden, Upsala, 1982. Составление, подготовка текста, введение и комментарии Бенгта Янгфельдта, стр. 115

266

Лиля Брик. Пристрастные рассказы, стр. 88.

Служа «атакующему классу», Маяковскому приходилось себя смирять, наступать «на горло собственной песне». Это тяжело любому, а уж человеку, ненавидящему принуждение, вдвойне. Поэту, как и птице, хорошо поется на свободе. Работа под прессом самопринуждения в итоге должна была привести к срыву, к катастрофе, что и случилось. Кстати, сам Маяковский сформулировал невозможность для себя долгого существования в искусственной для него ситуации принуждения (в данном случае «самопринуждения») — когда в 1923 году в течение двух месяцев устроил для себя, по инициативе Лили, некое подобие тюрьмы: жил на Лубянке один, с любимой не виделся. В дневнике, который он вел в те дни, записано:

«Можно ли так жить вообще? Можно, но только не долго» (1 февраля 1923) [267] .

Однако было в характерах, а главное, — во взгляде на любовь — Маяковского и Лили Брик и нечто несходное, что сыграло роковую роль в судьбе поэта. Но придется начать издалека.

3.4. Не везет мне в смерти — повезет в любви

Вообще этот «тюремный» дневник Маяковского раздирает душу [268] . 5 февраля того же 1923 года Маяковский задает себе вопрос: Люблю ли я тебя? Подчеркивает эти слова как заглавие и сам себе отвечает: «Я люблю, люблю, несмотря ни на что и благодаря всему, любил, люблю и буду любить, будешь ли ты груба со мной или ласкова, моя или чужая. Все равно люблю. Аминь». Дневник рассчитан на то, что она его прочитает. Поэтому он добавляет: «Смешно об этом писать, ты сама это знаешь».

267

В. В. Маяковский и Л. Ю. Брик: Переписка 1915–1930, стр. 112.

268

И это при том, что полная версия дневника не была напечатана; Янгфельдт ее читал, но воспроизводить ее Лиля Брик ему не разрешила (см. Бенгт Янгфельдт. Ставка — жизнь. Владимир Маяковский и его круг, стр. 258).

Прозрение приходит постепенно. Говорю это о себе. Часто получается, что ты ошибаешься даже не по своей вине — просто в нашем обществе принято было скрывать какие-то факты, особенно если они вредили спущенной сверху «общей установке».

Хорошо помню, что в колонках одного известного газетчика советской эпохи, говорилось, якобы со слов самой Лили Брик, что к середине 20-х годов она уже не привлекала Маяковского как женщина, по каковой причине союз их распался, сохраняя лишь внешние формы. Сейчас думаю, сам ли газетчик придумал эту версию или ее действительно поведала ему Лиля. Она могла сделать это в целях самосохранения. На самом деле, все обстояло с точностью до наоборот. Маяковский продолжал любить ту, в которую влюбился с первого взгляда.

Ускользала она.

Лиля Брик, как известно, была мужней женой, и ее муж, Осип Брик, кажется, был единственным мужчиной, которого она по-настоящему любила всю жизнь. В ее записках рассказана история их взаимоотношений, начавшаяся еще в гимназические годы. Осип был старше, вел в классе Лили — ей было тогда 13 лет — политический кружок (дело было в 1905 году). И барышне, легко влюблявшей в себя мужчин, не сразу удалось завоевать его внимание. Трудно представить гордую и победительную Лилю непослушным языком, в какой-то отключке, раз за разом произносящую: «А я вас люблю, Ося!». Но это было. В течение бурных семи лет, наполненных до краев событиями и романами, это чувство в ней вызревало. «Мне становилось ясным даже после самой короткой встречи, что я никого не люблю, кроме Оси» [269] .

269

Лиля Брик. Пристрастные рассказы, стр. 153.

Они поженились в 1912 году, и первые два года были абсолютно счастливы. Впоследствии Осип Брик нашел себе подругу, жену кинорежиссера Жемчужного, Евгению Соколову-Жемчужную, и оказалось, что эта простая женщина, без особых талантов, вполне его устраивает. Странность заключалась в том, что, даже женившись на Жене, Осип остался жить в одной квартире с Лилей, а еще раньше то же самое сделала Лиля: уйдя к Маяковскому, продолжала делить кров с Бриком. В воспоминаниях Лиля говорит, что они с Осипом поклялись друг другу, что бы ни случилось, жить вместе. Так? Или была еще какая-то причина? Почему-то никто из исследователей не предположил, что свою роль мог сыграть такой насущный для всех москвичей послереволюционной поры фактор, как «квартирный вопрос».