Три жизни Алексея Рыкова. Беллетризованная биография

Чуть более сдержанно и изящно спорил с Лениным другой знаток российских предприятий и рабочих коллективов — Виктор Павлович Ногин — человек разумный и осторожный, один из немногих настоящих рабочих в партийной верхушке.

Ногин стал для Рыкова полезным соратником. В прошлом агент «Искры», он уже целый год активно вел партийную работу в Московской губернии и, между прочим, был на конференции одним из главных докладчиков. Ленинские «апрельские тезисы» он решительно не принимал, считал преждевременными, завиральными. Между слов прочитывалось: Ильич отстал от русской жизни, выдает свои мечты за действительность. Они с Рыковым не были близкими друзьями, но их негласный политический альянс действовал не один год — до самой смерти Ногина весной 1924 года, вскоре после всенародного прощания с Лениным.

Вождя этот неожиданный тандем видных большевиков, имевших влияние на возрождавшуюся Московскую партийную организацию, не мог не тревожить. Но он понимал, что его наступательная тактика устраивает далеко не всех соратников. И был готов продавливать ее долго, яростно и мучительно.

После выступлений Рыкова и Ногина Ленин понял, что с ходу взять эту крепость не удастся. Необходима длительная осада с многочисленными аргументами, которые Ильич, впрочем, выдумывал без промедления. Он не преминул ответить лично своему старому приятелю. На этот раз Владимир Ильич счел, что самая выигрышная тактика — упрекать оппонента в слепом догматизме: «Товарищ Рыков говорит, что социализм должен прийти из других стран с более развитой промышленностью. Но это не так. Нельзя сказать, кто начнет и кто кончит. Это не марксизм, а пародия на марксизм» [51] . Стенограммы, скорее всего, смягчают выражения Ленина, в которых он бранил Рыкова. Но ярость за этими словами определенно чувствуется. Не зря Николай Бердяев называл Владимира Ильича «гением бранной речи».

51

Ленин В. И. ПСС, т. 31, с. 363.

Безапелляционно и раздраженно звучали эти слова! С сочувствием поглядывал на Рыкова Ногин. Мог ли Ленин теперь надеяться на таких большевиков, недавних каторжников и ссыльных? Или лучше окончательно размежеваться с ними, как в свое время с Мартовым со товарищи? Возможно, он держал в уме и такую возможность. С другой стороны, понимал, что деревянных солдат с послушными опилками в головах ему взять неоткуда. Время наступало мятежное, а «профессиональные революционеры» и вовсе публика трудная. Чтобы их к чему-то принудить или в чем-то убедить — необходимы колоссальные затраты энергии, грозящие чередой бессонниц и полным нервным истощением. В таком режиме Ульянов и провел 1917 год. Рыков в апреле жил спокойнее. Он еще в известной степени отдыхал после «солнечного» Нарыма, после долгой дороги домой. Правда, история (звучит до крайности банально, но иначе не скажешь!) не давала скидок на усталость и нездоровье.

Ленин считал, что Рыков все еще смотрит на мир «глазами 1905 года». Шумное время, для революционеров — героическое, для царской власти — тревожное. Но тогда социалисты требовали от системы малого: по существу, признания права на существование для рабочих партий. Что еще? Парламента, Советов. А тут — Временное правительство не мешает работе Советов и гарантирует выборы в Учредительное собрание. Чего еще желать? В системе ценностей 1905 года — действительно, почти всего удалось добиться. Нужно только постараться создать крепкую фракцию в Учредиловке. В 1917 году, по мнению Ленина, думать следовало иначе. Даже весной, сразу после свержения монархии.

Возможно, на взгляды Рыкова в 1917 году невольно влиял «великий пролетарский писатель» Максим Горький, еще один волгарь, которого Алексей Иванович близко знал и глубоко уважал. В 1905-м он был истинным буревестником, даже призывал не слишком считаться с жертвами, борясь за права рабочих. Сильное впечатление на него произвело Кровавое воскресенье. А в 1917 году решительность Ленина коробила Горького. Он выступал против узурпации власти одной партией — пускай и самой революционной. Отказывал ей в праве выступать от имени рабочих. Так было и накануне Октября, и в первые месяцы после захвата Зимнего. Неожиданно для многих Горький оказался не с большевиками. Скорее с меньшевиками. Немного забежав вперед, заметим, что никто из выдающихся русских писателей и публицистов в первые месяцы советской власти не критиковал ее с такой яростью, как «свой» Горький. Да-да, ни Бунин, ни Куприн, ни Бальмонт, которые обрушивались на большевиков уже в эмиграции, с безопасного расстояния, через несколько лет. Или — во время Гражданской войны — из белого стана. А Горький жил в красном Петербурге, в красной Москве — и громил недавних приятелей на все корки.

Эта «контрреволюционная» публицистика Горького собрана в сборнике «Несвоевременные мысли». Тогда казалось, что писатель совершенно несовместим с советской реальностью. В это время даже Рыков оказался по другую сторону баррикад от Горького, который, увидев своими глазами революционную реальность, полностью поменял позиции 1905 года. Только после покушения на Ленина, произошедшего 30 августа 1918 года, Горький снова сблизится с большевиками. А тогда, весной 1917-го, Горький активно занимался строительством культуры «нового мира», конечно, не поддерживал правых, но считал Февральскую революцию шансом для народного просвещения, для рабочих партий. Рыков уважительно прислушивался к этой точке зрения. И сам качнулся к умеренности меньшевизма.

Ленин не хуже Рыкова понимал, что к классическому социализму Россия не готова, что «строить» его придется годами, если не десятилетиями. Но не мог согласиться, что справедливое общество должно вызревать, как крыжовник, — к определенному сроку, под влиянием солнца и дождей, капризы которых заранее предсказать невозможно. Суть ленинизма в том, что главное — чтобы стратегия развития партии и страны была направлена на захват власти и движение к социализму — постепенное, с компромиссами, но неуклонное. Да, здесь предполагался общемировой процесс — и отгораживаться от зарубежных коллег Ленин не собирался. Он, как и все большевики, в финале Первой мировой, всерьез надеялся на мировую революцию. Но необходимо учитывать особенности России. И в отсталой европейской стране со слабым (по сравнению с Англией, Германией, Францией, США) пролетариатом пролетарской партии, при определенных обстоятельствах, взять власть легче, чем где-либо. И нужно в первую очередь бороться за власть, а уж потом — за социализм. Поменять местами два эти процесса — путь к полному поражению и только. Так рассуждал вождь партии, в тактическом мышлении не имевший равных среди политиков того времени. По крайней мере, это показал 1917 год.

Вопреки сомнениям Рыкова, Ногина, Каменева, конференция приняла наступательную резолюцию — пролетариат России должен возглавить революцию и разъяснить народу неотложность решения ряда вопросов: национализация земли, установление государственного контроля за всеми банками с объединением их в единый центральный банк, установление контроля за страховыми учреждениями и крупнейшими синдикатами капиталистов. Подчеркивалось, что эти меры могли бы осуществить Советы — как только они станут истинно народной властью, то есть как только в Советах укрепятся позиции большевиков. На конференции явно укрепились позиции товарища Кобы, Иосифа Сталина, написавшего и зачитавшего программный текст по национальному вопросу — с идеей автономий, небесспорной, но очень важной в условиях распада империи.

В ЦК — даже кандидатом — Рыкова на этот раз не избрали. После долгой ссылки его трудно было считать лидером какой-либо крупной партийной организации. И представлял, по существу, только себя — человека с богатой биографией, но на данный момент — одиночку. Больше всех голосов набрали тогда Ленин, Зиновьев и Сталин (104, 101, 97). Отметим, что и за них конференция проголосовала далеко не единогласно. А для Сталина это голосование стало заметным успехом. Но неизбрание Рыкова вряд ли оказалось стихийным, случайным. Здесь ощущается дирижерская рука. Большевика, которого мало с кем можно было сравнить по партийному и каторжанскому стажу, боевого товарища, который входил в самые «узкие» составы ЦК уже больше десяти лет назад, — оставили вне руководящего органа партии. Тем самым указали ему, что после весенней резкой публичной дискуссии с Лениным его авторитет среди однопартийцев упал. В то же время терять Рыкова, превращать его в противника Ленин тоже не собирался — и потому уже намеревался поручить ему нечто важное, ответственное, повысив роль давнего товарища и оппонента.

После конференции ЦК образовал Бюро (или узкий состав ЦК), в которое вошло четыре человека: Ленин, Зиновьев, Сталин и Каменев. Рыков — уж слишком горячий оратор — остался несколько в стороне. Впрочем, и в этой четверке не наблюдалось единомыслия. Повторим: 1917 год был временем споров. Позиции Зиновьева и Каменева во многом были ближе к рыковским. Почему же их не «наказали», как Алексея Ивановича? Ленин знал об этом, но высоко ценил Зиновьева как теоретика, способного развернуть агитацию среди рабочих, а Каменев на некоторое время занял место молодого любимца вождя. Важной считалась их роль в партийном строительстве в первые месяцы после Февральской революции. Но — заметим — в те дни и до эффектного появления в большевистской среде Льва Троцкого вторым человеком в партии стал Сталин, которого еще недавно многие считали невзрачным. Он действовал осторожно и точно, был не просто единственным кавказцем в столичной верхушке большевиков, но и партийцем, который умело демонстрировал близость к Ленину и к его взглядам. При этом немногие близко знали «товарища Кобу». Рыков, например, как следует познакомился с ним только тогда, в апреле 1917 года. И сразу они оказались в разных лагерях, правда, в рамках одного партийного товарищества. Рыков в те дни мог стать лидером оппозиционной фракции в партии. Но этого он себе не позволил. Сталин держался ленинской тактики — по крайней мере был к ней ближе других. И Рыков, и Ногин понимали, что Февральская революция, крах царизма, шаткость новой — «буржуазной» — системы обязывают пролетарскую партию к мобилизации. Впервые в истории большевики получили шанс сыграть в политической жизни не второстепенную роль. Тогда, в апреле, могло показаться, что Временное правительство, преодолевая кризисы, только усиливается и, укрепившись социалистами (правыми эсерами), превращается во власть, потихоньку утихомирив мартовскую уличную смуту.

Нет, Рыков не боялся боев. Особенно классовых, о которых твердил в разных аудиториях уже битых два десятилетия. Ленин приучил своих учеников к тому, что и драки среди своих иногда неизбежны и даже необходимы. Пойти на разрыв? Но весной и летом 1917 года, несмотря на разногласия, Рыков выбрал все-таки партийную дисциплину. В трактовке конца 1980-х — начала 1990-х, когда реабилитированного Алексея Рыкова старались представить как «кристального ленинца» — и старались представить спор на Апрельской конференции как кратковременный эпизод, после которого Алексей Иванович быстро перешел на «революционные позиции Ильича». Это не совсем так. Рыков оставался «умеренным» большевиком, не прерывал связей с меньшевиками и эсерами, но партийные поручения выполнял добросовестно. Даже «через силу».