Три жизни Алексея Рыкова. Беллетризованная биография

Кто же их защищал? Профессионалов контрразведки под рукой у министров не было. Поэтому, например, решение об аресте Ленина и нескольких его соратников принимали 6 июля 1917 года на заседании Временного правительства. Большевиков обвиняли «в измене родине и предательстве революции».

Тут же в столицах появились ложные сообщения об аресте Ленина. Но схватить его не удалось, хотя вышло грозное распоряжение об аресте одиннадцати видных большевиков, включая их вождя, рыковского приятеля Семашко — и еще семерых, включая знаменитого ленинского телохранителя Василия Васильева, который, конечно, в руководство партии не входил и входить не мог. Слабо работал розыск, разладилась система шпиков и провокаторов, которые опутывали видных партийцев в нелегальные царские годы. Министерства юстиции и внутренних дел пытались снова мобилизовать их на борьбу против большевиков, которых на этот раз объявляли не врагами государства (старомодная формула!), а врагами революции. Их должны были взять под стражу.

Но какими инструментами для реализации этого решения располагали в правительстве? На квартиру Марии Ильиничны Ульяновой отправили… солдата Преображенского полка, который, конечно, мало в чем мог разобраться. Неудивительно, что опытному конспиратору удалось избежать ареста, хотя и пришлось на некоторое время переправиться в Финляндию. Он прятался, без преувеличений, в двух шагах от Петрограда. Трудно разобраться, кто отвечал за его розыск. И министр юстиции, маститый адвокат Павел Малянтович, и министр внутренних дел, и главнокомандующий Петроградским округом, и даже Верховный главнокомандующий… Cамыми верными силами Временного правительства, на которые они могли рассчитывать в случае беспорядков, оказались учащиеся юнкерских училищ, скучавшие по настоящей военной практике и традиционно резко настроенные против левых радикалов. Они были молоды, неопытны и все-таки представляли серьезную силу. Но у большевиков, анархистов, левых эсеров имелись отчаянные боевики, опытные нелегалы, бойцы, с которыми могли тягаться только ушлые «защитники правопорядка».

Старания «временных» выглядели крайне непрофессионально. Так революцию не защищают — в этом в те дни убедились и Ленин, и Рыков. Они постараются избежать этих ошибок.

После этого большевики снова стали почти нелегальной партией — по крайней мере, вне закона оказался их лидер. А для Рыкова представлялось очень важным, что в те июльские дни он работал в Петрограде, прочувствовав неуправляемость и своеобразную капризную силу «революционных масс». Он и сам после этой бойни порядком «полевел». Ощутил, что этого требуют те, кто верит в большевиков и анархистов. И не мог примириться с попыткой Временного правительства возродить политический сыск и устранить с политической сцены Ленина. Понимал ли сам Старик из своего финляндского укрытия, что Рыков стал меньше колебаться, что теперь на него можно положиться во время захвата власти?

Для него Алексей Иванович оставался в лагере «умеренных» большевиков, на которых Ленин взирал с недоверием, а то и с раздражением. Представители других партий надеялись именно на таких ленинцев: считали, что они в критический момент удержат своих коллег от крайнего авантюризма. Как в прежние времена, Рыков погрузился в партийную жизнь Москвы и Московской губернии. Только вместо конспирации приходилось заниматься борьбой с другими социалистами — недавними товарищами. Он работал в Комитете общественных организаций при Моссовете, а в мае Рыкова избрали в президиум Московского Совета рабочих депутатов.

А все-таки почему в те дни Алексея Ивановича не арестовали и не поставили вне закона? Почему? Безусловно, столь авторитетный большевик, хорошо знающий две столичные партийные организации, был опасен для Временного правительства. Он мог сыграть решающую роль в уличном противостоянии. Скажем жестче — в уличной войне. Можно предположить, что в то время Александр Керенский видел в Рыкове возможного переговорщика. В правительстве понимали, что совсем исключить большевиков из политического процесса — дело взрывоопасное. Керенский намеревался «приручить» левых радикалов, найти общий язык с некоторыми из них, быть может, согласовать с ними работу в Советах, в других органах власти. Ведь правительство тоже месяц от месяца левело — по крайней мере, внешне. А Рыков действовал, не складывал оружия, активно включившись в политическую жизнь.

В июле Моссовет рассматривал вопрос о коалиционном Временном правительстве, и Рыков от имени фракции большевиков заявил, что нельзя оказывать никакой поддержки такому правительству. По его словам, престиж «революционных партий» в стране резко пал, ибо «нигде не было так тихо, как в Совете рабочих депутатов» в то время, как казаки и юнкера обыскивали в Петрограде рабочие кварталы, закрывали профсоюзы и громили левые типографии; о каком же доверии правительству можно говорить? О значительном (быть может, вынужденном) сближении с позицией Ленина говорит нашумевшее выступление Рыкова за установление рабочего контроля на производстве и против смертной казни. Он стремился лишить Временное правительство рычагов управления, в том числе карательных.

Отметим и еще одно важное последствие тех событий. Для Временного правительства с того времени не было более опасного противника, чем ленинцы. Главное было достигнуто: само понятие «большевик» уже звучало грозно. И притягивало недовольных. Их усиленно демонизировали — и это шло партии на пользу. Еще в начале 1917 года это место — вакансию крайне левой силы — занимали эсеры. Правда, к концу лета у Керенского и его ситуативных соратников возник еще один сильный противник — Лавр Корнилов, кандидат в русские Наполеоны и перспективный вождь патриотически настроенных граждан. Сразу отметим двусмысленность его положения: в отличие от Ленина, Корнилов не располагал партией. Ни спаянной, ни иллюзорной — никакой. И его политический опыт оставлял желать лучшего, хотя генерал старался прислушиваться к опытным советникам и выглядел достаточно революционно. По крайней мере, на монархиста он летом 1917 года не походил нисколько. От идеи восстановления «царского трона» в то время бежали как от чумы даже генералы и епископы. И, кстати, почти никто не вспоминал о судьбе бывшего императора Николая II и его семьи. По крайней мере, в политических спорах, в которых принимал участие Алексей Рыков, никто и не помышлял судачить о Николае Александровиче. Его считали безнадежно устаревшей моделью политического лидера. Мало кто вспоминал и об идее суда над бывшим царем, которая сохраняла популярность в первые недели после Февральской революции. Совсем другие персоны и совсем другие решения обуревали большевиков в те дни.

Партия росла, быстро пополнялась новыми активистами. Подчас большевиками становились непроверенные, политические незрелые, случайные люди, просто недовольные действительностью и подхваченные революционным ветром. Рыков скептически говорил старым приятелям: «Сегодня партия разрастается. По тысяче новых большевиков в неделю! А завтра? Все это может превратиться в карточный домик. Ничего и не останется. Разве настоящих активистов, настоящих борцов стало больше?» Так в те дни думали многие. Но Ленину требовались впечатляющие цифры роста. Он понимал: к победителям присоединяются. А одно из главных противоречий, с которыми приходилось в те дни иметь дело Рыкову и его однопартийцам, можно сформулировать так: имеет ли смысл укреплять авторитет Владимира Ленина в партии и, соответственно, в русской политической жизни.

И перед Временным правительством, и перед оппозицией стояли вопросы, требовавшие немедленной реакции. Как сохранить территориальную целостность Российской империи и стоит ли ее сохранять? События Первой мировой развивались так, что появление на западных рубежах страны независимой Польши стало почти неизбежным. Да, у социалистов там было немало единомышленников, но отказаться от борьбы за национальный суверенитет они не могли — даже ради марксистских идеалов соединения пролетариев всех стран. Власть центра стала призрачной и для других окраинных территорий — от Финляндии до Туркестана. Большой проблемой для Петрограда оказались и политические маневры на Украине, с которыми иллюзорная, ожидающая Учредительного собрания Российская республика справиться явно не могла. В то время это были еще очень осторожные шаги к «незалежности», но и они уже летом 1917 года не позволяли говорить о «единой и неделимой».

Опорой власти в столице в те дни стали офицеры и солдаты Петроградского военного округа, который поначалу возглавлял все тот же кандидат в Бонапарты, человек крутого нрава — Лавр Корнилов. Но еще в конце апреля генерал, не скрывавший политических амбиций, пошел на конфликт с правительством и объявил о своей отставке, «не считая возможным для себя быть невольным свидетелем и участником разрушения армии».

Не менее заметные перемены произошли в настроениях крайне левых, то бишь большевиков, левых эсеров, анархистов. Еще в начале апреля почти все воспринимали боевитые идеи Ленина как преждевременную блажь. Они еще не успели надышаться воздухом Февральской революции, не передохнули вдоволь после ссылок и подпольных мытарств. Но Ленину титаническими усилиями удалось, как тогда говорили, «перевооружить» партию, против воли соратников превратить ее в революционную, готовую к экспансии. Он всерьез продумывал захват власти, понимая, что гораздо легче подчинить ослабленную политическую систему, чем устоявшуюся.

Троцкий вспоминал, что Сталин (его недруг) еще в 1924 году вынужден был признать все болезненные противоречия апрельского поворота: «Понадобились знаменитые апрельские тезисы Ленина для того, чтобы партия смогла одним взмахом выйти на новую дорогу». Правда, Троцкий был необъективен и стремился всячески «отдалить» Сталина от Ленина. Но дело не в этих невинных интригах. А в атмосфере оцепенения и опаски перед идеями Старика. Рыков относился к тем, кто опасался его авантюр наиболее последовательно и аргументированно. Но после июльских событий и он стал, в широком смысле, готовиться к войне.