Трибунал

— Я гауптман медицинской службы Альберт Менкель, сто двадцать шестая пехотная дивизия.

— Так-так, — отвечает штабс-фельдфебель с сильной иронией, — почему не генерал? Странный вы тип. Немецкий офицер медицинской службы в здравом уме не станет расхаживать в краденой форме. Зачем, если есть своя? Что представляет собой форма офицера-медика?

— Я бежал из транспортной колонны заключенных, — признается Менкель, глядя мимо штабс-фельдфебеля. — Но даю вам слово, что фрау Петерс ничего об этом не знала. Я сказал ей, что нахожусь в отпуске.

— Оставьте, — усмехается штабс-фельдфебель. — Похоже, вы все-таки принимаете нас за простачков. — Поворачивается к фрау Петерс. — Мне хотелось бы узнать, в самом ли деле сюда приходят офицеры-отпускники и бросают свою форму в кухонный шкаф? Нет, в это никто не поверит. Вы тоже арестованы. Должен предупредить, что если попытаетесь бежать, мы откроем огонь.

— Мои дети, — шепчет фрау Петерс в ужасе.

— Нужно было раньше думать о них, — отвечает штабс-фельдфебель, доставая из кармана наручники. — Ваши браслеты, мадам, чтобы избежать всяких глупостей по пути. Пошли!

— Дети рождаются каждую минуту, — говорит один из «охотников за головами», ведя фрау Петерс за руку вниз по лестнице.

— Хайль Гитлер! — громко кричит консьержка и вскидывает руку в нацистском салюте.

Они едут к Шпрее, путь их освещают бесчисленные пожары. Сворачивают к большому серому зданию на Принц-Альбрехтштрассе, и арестованных поглощают подвалы.

В эту самую минуту наша перегруппированная часть поднимается на борт самолета «Юнкерс-52» в аэропорту Темпельхоф, чтобы лететь обратно в Финляндию.

ЛИПОВЫЙ НЕМЕЦ

Многие офицеры уверены, что их ждет смерть, и хотят продать свою жизнь как можно дороже.

Офицер по национал-социалистическому воспитанию Гитлеру. апрель 1944 г.

Из грязного окна бара Хейно Порта видит бегущего из банка финского капрала с пистолетом в одной руке и серой коробкой в другой. По пятам за ним следуют два солдата, появившиеся из вращающихся дверей. Они бегут по улице со всех ног.

— Как думаешь, поддельный чек? — с любопытством спрашивает Малыш.

— Что-то вроде этого, — задумчиво отвечает Порта. — Обычно из банка не выходят с пистолетом в руке!

— Черт возьми, ограбление! — радостно кричит Грегор и высовывается из двери, чтобы посмотреть, куда делись трое солдат с пистолетом и серой коробкой.

— Я знаю, где они, — говорит Малыш с лукавой улыбкой. — Пошли, спросим, что у них за добыча.

Троих солдат находят в нелегальном кабаке.

— Сколько мы получили с этого? — отеческим тоном спрашивает Порта, приставляя дуло «парабеллума» ко лбу ближайшего.

Капрал, здоровенный человек со злобным лицом, плюет на пол и спрашивает Порту, не надоела ли ему жизнь.

— Я спросил — сколько? — презрительным тоном повторяет Порта, спуская предохранитель.

— Мы еще не считали, — отвечает сержант, очень похожий на полевую мышь.

— Тогда давайте считать, — довольно усмехается Малыш и тянется к коробке. Какой интерес иметь деньги, если не знаешь суммы?

Крышка слетает с треском.

— Теперь все ясно, — хрипло кричит Грегор и подбрасывает в воздух пачку бумаг с изображением финского льва.

Похожий на мышь сержант валится грудью на стол, его душат рыдания. Здоровенный капрал разбивает три стула в щепки за неимением лучшего.

— Ну и дельцы! — говорит с язвительным смехом Порта. — Стянули облигации военного займа, которые даже еще не выпущены в обращение! А бумага такая жесткая, что не годится и на подтирки!

На другой день этих троих расстреливают в назидание всем остальным. Казнь происходит на плацу артиллерийских казарм. Преступников ставят к стене бани. Расстрел производит команда финских егерей. Они приехали на велосипедах и прислонили их к стене авторемонтной мастерской.

Поскольку Малышу всегда хотелось иметь велосипед, он крадет два, пока их владельцы расстреливают грабителей банка.

Мы долго пользовались этими велосипедами.

В канцелярии пятой роты в Титовке царит невыносимая скука.

Хайде временно назначили старшим писарем роты. Меня поставили разбирать личные дела. Кроме того, гауптфельдфебель Гофман использует меня в качестве посыльного. На раненую ногу мне больно ступать, но его это не беспокоит.

— Физические нагрузки, — заявляет он, — придают человеку здоровый дух в здоровом теле. Благодари Бога и скверного русского стрелка, что не остался совсем без ноги!

Усмехается и выпускает мне в лицо клуб сигарного дыма.

Мне пробило икру осколком снаряда. Год назад меня немедленно отправили бы в госпиталь, могли даже дать отпуск по ранению. Но эти прекрасные времена миновали. Теперь две-три недели работы в помещении — и тебя объявляют «годным к несению строевой службы».

Гауптфельдфебель Гофман где-то раздобыл американское кресло, которое может и вращаться, и качаться. Он сидит на нем, как на троне, водрузив громадные ноги на стол. Вертит во рту громадную сигару. Бросает на нас начальственный взгляд и наливает себе большую порцию водки.

— Если вы, жалкие тюфяки, когда-нибудь дослужитесь до гауптфельдфебелей, то сможете тоже позволить себе слегка опохмеляться по утрам!

Его прерывает телефонный звонок, громкий, резкий; звонить так могут только армейские телефоны. Трубку никто не снимает. Мы молча смотрим на аппарат.

— Унтер-офицер Хайде! Черт возьми, почему не отвечаешь на звонок? — орет Гофман. — На кой черт, по-твоему, ты здесь?

— Пятая рота, на проводе унтер-офицер Хайде!

Послушав несколько секунд, Хайде передает трубку Гофману. Шепчет: