Тридцать дней войны

— Моя семья не стала прямой жертвой этой психологической обработки, — говорил мне Лыонг Тон Куанг, знакомый инженер с ханойского деревообрабатывающего завода, китаец по происхождению. — Но многие дальние родственники и знакомые поддались уговорам и угрозам. Распродали мебель, бросили работу, сорвали детей с учебы и очертя голову устремились к границе, на север…

Поезд, составленный из стареньких, скрипящих вагонов, обвешанный гроздьями людей, прибывает в пограничный город Лаокай около пяти часов утра. Сотни пассажиров буквально сыплются из вагонов через окна и двери, прыгают с буферов и крыш, тащат кастрюли, велосипеды, прижимают к груди свертки с ценностями, вырученными за дом и имущество. Никто не знает, куда бежать, к кому обращаться, да и вообще — где граница. Советы подают «бывалые люди», всегда оказывающиеся на вокзале к прибытию ханойского состава.

Не проходит и часа, как толпа перемещается на берег реки Намти к узкому мосту Хокиеу. Часть уходящих сплошным потоком устремляется по нему, а другие, возбужденные крикунами, не веря уже никому и ничему, перебираются на другой, обрывистый берег, где для них начинается «историческая родина», вброд, на плотах или узких пирогах. Вьетнамские пограничники никого силой не удерживают. Осипшими голосами лишь увещевают безумцев не делать последнего шага. Но разве расслышишь добрые советы, когда с китайской стороны реки раздается надсадный рев репродукторов. А 25 августа китайские пограничники закрыли контрольно-пропускные пункты, блокировали мост Хокиеу и, угрожая оружием «обездоленным соотечественникам», покидавшим вьетнамский берег Намти вброд или на лодках, отгоняли их от своей границы. Жертвы призывов «вернуться на землю предков» толпились на берегу реки, забивали вокзалы вьетнамских промежуточных станций.

Поражало, как в массе своей разумные люди позволили сотворить с собой подобное!

Пекинские провокаторы главную ставку делали на запугивание: «Не покинешь Вьетнам, будешь предателем». Можно понять всю сложность положения хуацяо, проживавших в северных провинциях. Вряд ли кто из них верил мифам о возможной расправе со стороны вьетнамцев. Боялись другого: что будет, если китайской армии удастся дойти до Ханоя и их действительно обвинят в «предательстве»? В неминуемости мести хуацяо не сомневались. Да и в том, что китайские дивизии, бесчисленные и мощные, захватят Вьетнам, — тоже. Детонатором взрыва массового психоза — за песколько недель лота 1978 года выехали 160 тысяч — послужил и пример хуацяо, проживавших на юге, в большинстве своем компрадоров, спекулянтов и дельцов, откровенно антисоциалистических элементов, устремившихся из бывшего Сайгона, теперь Хошимина, в эмиграцию.

Самый болезненный нерв этих южных хуацяо оказался задетым, когда началась коренная перестройка жизни в сайгонском районе Телон, или, как раньше говорили, Шолон, считавшемся на Дальнем Востоке «вторым Гонконгом». Именно здесь концентрировалась жизнь без малого миллионной китайской общины южных провинций Вьетнама. Хуацяо объединялись в землячества, имевшие собственные религиозные храмы, в основном конфуцианские, которые были скорее политическими клубами, чем местом культовых церемоний. Землячества при марионеточном режиме официально именовались «китайскими региональными административными группами». Те, кто их возглавлял, придерживались открыто реакционных установок, прикрываясь туманом религиозно-мистических доктрин. Храм богини Туе Тхань Хой Куанг (в переводе «Собрание людей из Туе Тхань» — деревни близ Кантона), в частности, финансировал в годы правления марионеток издание газеты «Юань Дун», призывавшей китайскую молодежь вступать в сайгонскую армию, а Пентагон — усилить бомбардировки Ханоя, где в старинных кварталах проживало немало тех же хуацяо.

Конгрегации землячеств, внутри которых действовали тайные общества особо доверенных и могущественных лиц, обладавших огромными состояниями, оказывали в течение десятилетий протекцию постоянно прибывавшим новым эмигрантам. (Особенно много их было в конце 1949 года после изгнания чанкайшистов с материковой части Китая.) Но главное, они служили для сохранения и упрочения власти кучки компрадоров. Торговля рисом, включавшая скупку зерна у вьетнамских крестьян дельты Меконга на три-четыре урожая вперед и перепродажу его оптом, речной, морской и сухопутный транспорт, контрабанда предметов роскоши и наркотиков, индустрия развлечений, банковские операции — таков был размах деятельности землячеств.

— Торговлю в этом городе держат в руках китайцы, — говорил мне весной 1975 года корсиканец Вонеялн, владелец нескольких ресторанов в Сайгоне, имевший еще какое-то крупное дело. — У них сконцентрировано все, что можно покупать оптом и в розницу, а те из китайцев, у кого ничего нет, открывают игорные дома, организуют лотереи, словом, торгуют удачей — воздухом… Они явились сюда тощими и оборванными, а стали разжиревшими и зажиточными…

Рассерженный на конкурентов делец, вне сомнения, преувеличивал. Очень и очень многие хуацяо работали на различных предприятиях разнорабочими, посыльными, шоферами, рикшами, официантами, поденщиками, докерами, выплачивая вплоть до 1977 года немалые суммы воротилам своих землячеств. Деньги, которые они отправляли родственникам и семьям на родину, выкраивая их из скудного заработка, вносились сначала в частные банки Шолона. Оттуда при посредничестве международной мафии, прижившейся в Сайгоне еще в годы французского колониального господства, эти суммы, превратившись в доллары по таксам черного рынка, переправлялись в Гонконг. Там они конвертировались в юани или «жэньминь би» КНР. Те, кому предназначались переводы, в результате получали значительно меньшие суммы, чем им отправлялись, либо вообще бумаги китайских государственных займов. По некоторым данным, банкиры Шолона в обмен на покровительство из Пекина обеспечивали китайским властям таким образом отчисления в сотни миллионов долларов.

Меры правительства СРВ по социалистической перестройке в южных провинциях, в том числе и в Сайгоне, а затем денежная реформа 3 мая 1978 года покончили с властью шолонских денежных тузов из хуацяо. Националистическая пропаганда, истошные крики об «остракизме», террор, кое-где развязанный в отношении членов народных комитетов телонских кварталов «тайными обществами», давно превратившимися в частные банды компрадоров, не дали результата. Трудящаяся часть хуаняо и большинство мелких торговцев поддержали финансовые, экономические и социальные перемены. И тогда мафия, поклонявшаяся, как говорили в Сайгоне, «тринадцатому знаку зодиака» — пиастру, обратилась за поддержкой в Пекин. Тогда-то комитет при Госсовете КНР по делам китайцев, проживающих за границей, и выступил с официальным заявлением о преследовании вьетнамской администрацией лиц китайского происхождения. По сигналу из Пекина провокаторы зашумели о «срочной необходимости» отъезда хуацяо в Китай.

Китайцы поселились во Вьетнаме, как и в других странах Юго-Восточной Азии, уже несколько веков назад. Полтора миллиона хуацяо, проживающих в СРВ, сосредоточены в двух наиболее многочисленных группах—одна в пограничных с Китаем провинциях, другая на юге, главным образом в Телоне. В течение многих веков, каждый раз, когда в Китае случался неурожай и разражался голод, происходили династические междоусобицы, гражданские войны или совершалось иностранное нашествие, тысячи китайцев устремлялись во Вьетнам. Иммигрантам разрешали создавать собственные поселения либо размещаться в особых районах за пределами городов. Им позволяли жить по своим обычаям, сохранять язык, привычки и свободу совести при условии уважения местных законов и традиций, подчинения администрации. Во втором, третьем и последующем поколениях иммигранты говорили уже по-вьет-яамски, уезжали в иные места страны, смешивались с коренным населением и становились вьетнамцами.

Самая мощная волна китайских переселенцев хлынула во Вьетнам в XVII веке, когда десятки тысяч сторонников свергнутой маньчжурами династии Минь оказались вынужденными искать спасения в эмиграции. Тогдашний двор вьетнамских королей не без оснований остерегся держать поблизости эту армию вооруженных китайцев, по традиции считавших все государства вокруг их империи лишь вассалами «Поднебесной». Им определили для поселения район будущего Сайгона и западную область дельты Меконга.

Еще одна волна массовой эмиграции из Китая докатилась до Вьетнама в XIX веке после разгрома длившегося с 1850 по 1864 год крестьянского восстания под знаменем «Тайпин тяньго» — «Небесного государства вечного благоденствия». Потрясения следующих десятилетий — развал Цинской империи, революция 1911 года, междоусобицы генералов-милитаристов, японское вторжение, гражданская война — также сопровождались появлением множества беженцев, прибывавших во Вьетнам из Китая.

Процесс натурализации китайских иммигрантов во Вьетнаме искусственно прервала yачавшаяся в 1858 году французская колонизация. Осуществляя принцип «разделяй и властвуй», заморские резиденты предоставили конгрегациям хуацяо ряд привилегий. Китайцев использовали в качестве сборщиков риса для вывоза на экспорт и торговцев товарами французского производства. Компании колонизаторов и воротилы из конгрегации хуацяо, таким образом, делили дивиденды. Постепенно нарождалась компрадорская буржуазия, в основном китайская, тесно связанная экономическими интересами с колонизаторами. Хуацяо был предоставлен статус, ставивший их выше коренного, вьетнамского населения.

9 июня 1885 года представители Франции и Китая подписали в Тяньцзине договор о мире и торговле и 25 апреля 1886 года — торговую конвенцию. Согласно последнему документу, китайцы, живущие во Вьетнаме, будь то колонисты или солдаты, получали право владеть землей, строить, торговать, открывать фирмы и иметь склады. В обмен Цинский двор, претендовавший на «традиционную» вассальную зависимость Вьетнама от «Поднебесной империи», «уступал» французам земли северного Индокитая. Договоренность эта отражала тогдашнее реальное соотношение сил колонизаторов и дряхлеющей империи в их столкновении из-за того, что им не принадлежало. Но, как бы там ни было, расплачивались друг с другом обе стороны за счет Вьетнама и его национального суверенитета.