Тридцать три ненастья

Все свои деньги я сразу же отдал Фёдору Григорьевичу, и мы двинулись. Доехали до Москвы, на Белорусском вокзале сделали пересадку. Не знаю, как он определял маршрут, но распорядился сходить в Речице. Для меня всё было впервой, всё интересно. Только есть сильно хотелось. Сухов об этом просто забывал, приходилось напоминать.

Речица считалась то ли маленьким городком, то ли большим селом. Чистота кругом – не российская! Меня это удивило. Первый раз за всю дорогу хорошо поели в столовой. Сухов взял мне к обеду 150 граммов водки; сам он не пил ничего, больной желудок не позволял…

– Вась, ну как он мог тебя, мальчишку, водкой подпаивать?

– А так! Я же молодой был, здоровый. Водка меня не брала. И кто в казачестве не пьёт?

– Отец же твой мало пил. В кого ты такой?

– В деда Алёшку. Певун был и гуляка! Отец тоже не отказывался, но дюже не увлекался. Ладно, слушай дальше.

И вот мы пошли, пешком. Вроде как наобум. Но Сухов точно вёл, как будто помнил дорогу. С войны-то уже больше двадцати лет прошло! Легко двинулись, без опаски. То по асфальту, то по грунтовке, полями, перелесками. Попадались деревеньки – очень бедные. У дворов сидели белорусские женщины – босые, в белых платочках, сухие какие-то и молчаливые. Заговоришь с ними, а они не сразу и отвечают, смотрят пристально. Иногда мы просились на ночлег. Узнав, что Сухов здесь воевал, белорусы предлагали не только кров, но и еду – простую, но довольно вкусную, в основном из картошки. Некоторые вели показывать старые окопы, уже заросшие травой. Их тревожный смысл будоражил суховскую душу. Он подолгу стоял, прикидывал, не его ли это окоп. И блиндажи попадались – обвалившиеся, с торчащими полугнилыми брёвнами.

В сёлах побогаче мы заходили в столовую, отдыхали. Фёдор Григорьевич обязательно брал мне 150 граммов. Еда везде была очень вкусная. И чисто. Мы и в стогах ночевали, в сараюшках заброшенных. Однажды нас приняли за шпионов: окружили, привели в сельсовет. Не сразу поверили, что мы мирные писатели. Пришлось даже через Могилёв дозваниваться до Москвы, в Союз писателей. Там подтвердили писательский статус Сухова, и нас отпустили. Смех и грех!

– Ты испугался?

– Поволновался, конечно. Думаю, вдруг посадят в каталажку, а мне в Литинститут поступать!

– А Сухов?

– Да чего ему! Захлопал глазками, заокал: «Товарищи, товарищи, мы не шпионы, мы писатели. Я здесь воевал. Веду молодого друга по фронтовым местам». Всё разрешилось, слава богу! Слушай дальше. Сейчас будет самое интересное.

…Стучимся в один дом – попросить воды. Дверь открывает здоровенный детина и чуть ли не с испугом смотрит на Сухова. Минуту смотрит, другую… А потом осторожно так, как в холодную воду входит, спрашивает: «Товарищ лейтенант?»

Оказалось – суховский однополчанин, работает в колхозе бригадиром. Фёдор Григорьевич не сразу его вспомнил, а тот причитает сквозь слёзы: «Мой лейтенант! Мой лейтенант!» У меня аж мурашки по коже. И завертелось! Хозяин накрыл стол, накормил драниками с густой сметаной. В ту ночь мы первый раз спали по-господски – не в сене, не на полу, как в других местах.

– Вась, ты из этого путешествия стихи-то привёз?

– Сочинял немного. А Сухов писал постоянно. Сядем под копну, он достаёт блокнотик, пишет… Из каждого населённого пункта, где была почта, отправлял Агашиной письма со стихами и цветочками. Он был влюблён в неё – это точно! Она на любовь не ответила, но воскликнула однажды в стихах: «…я жалею, что не тебя мне выпало любить!»

Путешествие затянулось, я уже начал беспокоиться, что опоздаю на вступительные экзамены в Литинститут. Сухов отвечал: «Ничего, Вася, ничего – успеем! За творческий конкурс не беспокойся, а к экзаменам доберёмся до Москвы».

Но мы опоздали. Абитуриенты сдали первым экзаменом историю. Но Фёдор Григорьевич не растерялся, проявил редкую для себя сноровку. Добыл адрес подмосковной дачи члена приёмной комиссии Архипова и повёз меня к нему. На всякий случай взяли с собой какой-то выпивки. Я весь вечер читал стихи, старался изо всех сил. В итоге историю мне зачли. Остальные экзамены сдавал вместе со всеми.

– Как же ты поехал в Москву без вещей и денег? Где были документы?

– Документы с собой. А деньги Сухов получил в Литфонде, все отдал мне. Такая вот история! Ну, давай по рюмочке.

…Ехать к Корнеевым мне не хотелось, но куда было деваться? Василий заранее созвонился с Артуром, и нас ждали. С Казанского вокзала, отбивая огромным чемоданом ноги в подземных переходах метро, доехали до Новослободской, далее – до Центрального дома армии, рядом с которым проживали Корнеевы.

Ирина, жена Артура, не преминула заметить с порога, что мы с Василием внешне не подходим друг другу:

– Это же Богу противно, чтобы жена была на полголовы выше мужа!

Василия это покоробило. В первые годы он болезненно реагировал на подобные выпады, машинально отстранялся от меня при чужих людях. Я страдала.

Артур постарался сгладить ситуацию:

– Ничего, ничего! Под одеялом не видно, кто выше, кто ниже.

Обеденный стол Ирина накрыла странным образом: сыну Мите пожарила мясо, нам с Василием поставила сосиски с гарниром, а Артуру собрала в тарелку остатки прошлых трапез. И потекли разговоры. Остановить Артура было невозможно; мы едва успевали вставить слово. Ирина дерзко осаживала мужа, демонстрировала высокомерное пренебрежение к нему, мол, помолчи, дурак! Когда закончилась выпивка, Ира кликнула сына:

– Митя, ты не продашь нам бутылку водки?

Из соседней комнаты раздался Митин голос:

– Продам, но дороже!

Я офонарела: ничего себе нравы! – и полезла в кошелёк. Сын Корнеевых учился во 2-м Медицинском институте и подрабатывал, как выяснилось, на гостях своих родителей.

Когда Артур предложил погулять по окрестностям с заходом в ЦДА, я откровенно обрадовалась.

– Там у меня друг служит, генерал! – сообщил Артур.

Генерал налил всем по рюмочке, угостил прекрасным кофе.

Ранним утром нам предстояло вылетать в Хабаровск, но была необходимость заехать в общежитие на Добролюбова, забрать некоторые вещи.

– Здесь совсем недалеко, если ехать окольными трамваями, – сказал Артур. – Но без меня вы заплутаете. Я поеду с вами.

Вечером опять долгое, говорливое застолье. Уже сил нет, и спать хочется, и Василий захмелел сверх меры, а Артуру всё хочется поговорить. Наконец заказали на утро такси, стали укладываться. Корнеев протянул Василию свою новую книжку:

– Почитаешь в самолёте.

Тут следует сказать, что Артур Александрович Корнеев служил помощником председателя Госкомиздата России Свиридова, писал хорошие стихи. Но и карьерой своей, и квартирой был обязан жене. Она умудрилась перевезти семью из посёлка Железнодорожного практически в центр Москвы, устроила Артура, устроилась сама в международный отдел правления Союза писателей России – очень даже тёпленькое место!

Когда-то они жили в Волгограде. Артур даже литстудию вёл в нашем Союзе писателей. Отучившись в Литинституте, Макеев вернулся в Волгоград, принял у Артура студию, жил у них до получения своей квартиры. Артур любил его по-настоящему, с заботой. Может, из чувства некоторой ревности Ирина отнеслась ко мне придирчиво, с подколкой. Я не бзыкала – лишь бы они любили Васю!