Тридцать три - нос утри

А чем уравновесить это скверное дело? Ведь третий хороший поступок должен быть таким же основательным, только со знаком добра! Что сделать?

“Ты ведь знаешь, что ”, – сказал себе Винька. Или не он это сказал? Может, Глебка? Он не появлялся после битвы на пустыре, а тут словно опять задышал у плеча.

“Страшно подумать, как мне влетит”, – пожаловался Винька. Себе и Глебке. С душевным стоном.

“Зато уж тогда-то все будет наверняка ...”

Винька обвел глазами комнату. Подумал с последней надеждой: “А может, папа взял его с собой?”

Но офицерские брюки и китель с погонами висели на спинке стула, отец ушел по ”гражданским” делам в обычном костюме. Смешно думать, что при этом он взял пистолет с собой.

Но, если не взял, то куда убрал?

Оружие положено запирать. Не из недоверия к родным, а просто по уставу.

Винька подергал ящики отцовского стола. Они выдвигались свободно, лежали там лишь бумаги и всякие привычные вещи.

А фанерный шкаф-гардероб оказался заперт!

Ох, папа, папа! Это же не железный оружейный ящик!

На столике у зеркала Винька взял оклеенную ракушками коробку – в ней было полно всякой дребедени. В том числе и разные ключики. Он почти сразу нашел подходящий...

Казалось, вся полутьма шкафа дохнула на Виньку запахами кожаной амуниции и оружейной смазки. Тяжелая черная кобура висела прямо перед Винькой. Она держалась на узких ремешках, пристегнутых к длинному поясу. А тот был зацеплен за вешалку.

Винькины ноги стали слабыми, как сварившиеся макароны.

Трясущимися руками... (вообще-то выражение “трясущимися руками” ужасно старое, затертое, но как еще скажешь, если пальцы и правда не слушаются?) Винька расстегнул кобуру.

Вытащил тяжелый ТТ.

Внутри у Виньки была застывшая пустота, и посреди этой пустоты висело сердце. Оно сжималось и разжималось редкими толчками. Толчки отдавались в ушах и в затылке.

Винька постоял, впитывая ладонями “убойную” весомоть армейского пистолета. Но этого было мало. Надо делать полностью, что задумано.

Винька вытащил скользкую обойму, сунул в карман. С натугой отвел затвор: нет ли в стволе патрона? Его не было. Тогда Винька щелкнул взведенным курком. Отвел курок, снова щелкнул. И еще...

Он прицелился в печную трубу за окном, на крыше соседнего дома. Надавил спусковой крючок еще раз – представил, как грохнуло и от трубы полетели кирпичные брызги.

Теперь хватит... Но он не удержался от соблазна, вытащил рогатку и погрузил питстолет в свою кобуру. Кобура отвисла, портупея натянулась. Винька посмотрел на себя в зеркало. Растрепанный, испуганный, но... все-таки видится и что-то боевое. К тому же, он чувствовал себя теперь спокойнее. Наверно, есть у настоящего оружия такое свойство – вселять в человека уверенность.

Потом Винька все сделал в обратном порядке: всунул обойму, вложил пистолет в отцовскую кобуру. Поправил ее, чтобы висела как раньше. Запер шкаф. В свою кобуру снова положил рогатку... Опять бухало сердце. Чтобы успокоиться, Винька сказал себе и Глебке:

– Вот и делу конец.

“Еще не все, – сочувственно возразил Глебка. – Этому делу конец. А другому, последнему скоро только начало...”

3

Да, оставалось главное. И отступления не было.

Потому что самое доброе, самое честное дело – если ты ужасно виноват и сам признаёшься в этом. Несмотря на стыд и страх суровой расплаты.

Другого противовеса для случая с пистолетом найти было невозможно. Разве что задержать шпионов или спасти кого-нибудь, как Глебка. Но где их найдешь – шпионов или утопающего?.. Да и в этом случае на душе у Виньки осталась бы вина перед отцом, осталась бы неправда . И значит – частичка Тьмы...

Отец вернулся около шести вечера. Этого возвращения Винька и боялся, и томительно ждал: уж скорее бы! И стыдливо гадал: что же папа скажет и что сделает с ним, с Винькой?

И вот он пришел...

– А где мама? – слабым голосом спросил Винька.

– Зашла на работу что-то насчет отпускных документов уточнить... А ты отчего кислый? Нездоровится?

– Нет... я... здоровится. Все в порядке... А буфет купили? – И не расслышал, что ответил отец.

“Господи, при чем тут буфет? Что за ерунда в голове!.. Пользуйся, дурак, что мамы нет, без нее проще... Не тяни резину!”

Винька сходил на кухню, оставил там портупею с кобурой (он до сих пор таскал их на себе). Вернулся в комнату. Отец за столом перебирал свои конспекты лекций.

– Папа...

Тот сразу почуял неладное. Повернулся на стуле.

– Что случилось, Винтик?

“Пока еще “Винтик”. А потом... Все равно! Если ты сию секунду все не скажешь, будешь лилипутом! Это – клятва!”

– Папа... Я трогал твой пистолет... Я... доставал его из кобуры, вынимал обойму и щелкал...

Отец положил тяжелые ладони на спинку стула, подался к Виньке.

Винька только сейчас вдруг увидел, какие у отца загорелые руки. И лицо тоже загорелое. А вокруг серых глаз – светлые лучики-морщинки. Глаза смотрели не по-командирски, с беспомощностью штатского человека. Но не долго. Почти сразу лучики исчезли, глаза сузились.

– Зачем? – тяжело спросил отец.

Винька пожал плечом. Стал смотреть на сандалии. Кожа на месте больших пальцев протерлась, вот-вот они вылезут наружу.

– Так зачем же ты это сделал? – с тугим нажимом спросил отец. – Скажи.

Винька опять повел плечом. На этот раз так, что с него упала лямка. Он не стал поправлять.

– Ты же дал мне железное обещание. Помнишь? – сказал отец уже потише.

Винька сильнее нагнул голову. То ли кивнул, то ли так...

Они молчали с полминуты. Или два часа?

Отец произнес как-то деревянно:

– Если начал, говори до конца.

– Я... не знаю... что говорить.

– А я... хочу знать причину. Что в моем сыне оказалось сильнее твердого слова... Что? Желание поиграть?

– Ну... да, – выдавил Винька. Теперь уже, кажется, можно было врать: все дела сделаны, колдовство завершено.

– Такое нестерпимое желание?

– Ну... да.

– И это мой сын...

“Ну... да”, – чуть снова не выговорил Винька. И поперхнулся. Кашлянул. На миг взглянул на отца. Тот смотрел мимо Виньки. Вздохнул, сжал спинку стула и глухо сказал: