Тридцать три - нос утри

Мама только рукой махнула:

– У нее сессия в институте. Галку мне притащит на постой в воскресенье, когда ясли закрыты, вот и вся помощь... Ты хоть пиши почаще. Почта-то там есть?

– Будет...

– Полевая, да? – сунулся Винька.

– Авиапочта, – усмехнулся отец. – Аэродром же. Каждый день будут специальный самолет гонять.

Он укладывал бритву, полотенце и сверток с бельем в большой штатский портфель, с которым ходил на лекции в техникум.

Винька потрогал висевшую на отцовском ремне пустую кобуру (от нее пахло как от новых ботинок).

– Папа, а пистолета почему нет?

– Дадут, когда надо будет. Предлагали получить прямо сейчас, да ну его. Потеряешь – голову снимут...

– А орденапочему не надел?

– И ты туда же! Военком тоже пристал: “Товарищи фронтовики, прошу, чтобы все были при наградах. Для воспитательного влияния на молодое поколение... Любушка, где они, эти регалии?

Мама принесла жестяную коробку из-под чая, в ней брякало. Отец прицепил медали и стал прокалывать в гимнастерке дырки для “Отечественной войны” второй степени и двух “Красных звезд”.

Первую “Звезду” Аркадий Матвеевич получил еще за Испанию. Там он пробыл несколько месяцев и вернулся осенью тридцать восьмого года. А в августе тридцать девятого родился Винька. Вроде бы налаживалась мирная жизнь (хотя и не очень спокойная, как потом узнал Винька: в любой день, в любую ночь могли придти люди в синих фуражках и забрать человека – доказывай тогда, что ты не враг народа). А когда началась война, отца призвали в первые же дни.

Сперва отправили на тыловой аэродром, в запасной полк. Но очень скоро – в прифронтовую зону. Стрелять по фашистам папе не пришлось, но под бомбежки и обстрелы попадал часто. А один раз горел в транспортном самолете и прыгал с парашютом. Об этом случае он говорил без всякого героизма:

“Хорошо, что приземлились в болото, никто не узнал, что галифе стали сырые еще в воздухе”.

Но это все, конечно, шуточки! Тем, у кого сырые галифе, орденов не дают. Один раз отец был ранен – осколком в плечо, один раз контужен. Вернулся домой в начале сорок шестого. Уговаривали его остаться в армии, но он сказал, что хватит, навоевался. И пошел на прежнюю должность: учить студентов техникума, как надо строить самолетные моторы... Но вот через несколько лет армия вспомнила о нем опять.

Она, Советская Армия, должна была “держать порох сухим”, потому что заатлантические агрессоры и их прихлебатели во всем мире точили на нас зубы. Отчаянно боялись, что в Советском Союзе наконец построят коммунизм. А отец-то, он как раз из тех кто строил, потому что в партии с тридцать пятого года. Он маме так и сказал, когда принесли повестку:

– Дело ведь не только в том, что я майор запаса. Есть еще и партийная дисциплина.

Сказал это, правда, без мужественной нотки, со вздохом. Но он всегда такой...

Отец ушел ночевать в казарму, объяснил, что в военном городке много дел, на рассвете они отправляются. В то же утро покинул родной дом и Винька. Впервые в жизни. Мама отвела его на двор своей конторы, который назывался теперь по-военному – “сборный пункт”. И покатил Винька в деревню Полухино, что в сорока километрах от города. Покатил в кузове трехтонного ЗИСа, вместе с двадцатью другими мальчишками и девчонками и толстой вожатой Валей, которая то и дело вскрикивала, чтобы не вставали со скамеек и не перегибались через борт.

Сбоку от кабины полоскалось и реяло на ветру шелковое знамя с бахромой и кистями, с горящим на солнце наконечником. С золотыми словами, которые все знали наизусть: “К борьбе за дело Ленина-Сталина всегда готовы!”

Это алое трепыханье и встречный ветер прогнали из Виньки слезы, которые скопились внутри от прощания с мамой. И стало казаться, что впереди – праздник и приключения. И страха как ни бывало.

Страх вернулся, когда приехали в лагерь.

2

Оказалось, что опасения не напрасны. Витька Жухов с коровьим прозвищем Му ма – лагерный старожил и авторитет – сразу углядел в толпе новичков “милого ребенка” в желтых скрипучих сандаликах, в алой сатиновой испанке на аккуратной стрижке, в отглаженной белой рубашечке и вельветовых лямках с перекладинкой на груди. И, наверно, с растерянно приоткрытым пухлым ртом.

Ох как ненавидел Винька свою внешность примерного мальчика и пионера-ударника. Сколько раз приходилось, сжимая страх, доказывать делом, что он не “такой”, что “свой”. Неужели и сейчас?

Мума уперся в новичка жидко-рыжими глазами.

– Эй ты, Мотя! Ну-ка, иди сюда. Тебе говорю...

“Мотя” – значит еврей. Может, Мума решил так про Виньку Греева из-за его темной челки и похожих на сливы глаз? Неважно. Важно, что он, Мума, сволочь. Потому что лишь сволочи, белогвардейцы и фашисты могут издеваться над человеком за то, что он еврей. Винька слышал это от отца. И в книжках читал. В своей любимой повести Гайдара “Военная тайна” и в его же рассказе “Голубая чашка”.

Кстати, и папин друг Винцент Родриго Торес был еврей. Испанский. И сгорел в самолете после того, как сбил двух фашистов...

Человек, читавший “Военную тайну”, не может быть окончательным трусом. Обмирать в душе может, но поддаться какому-то гаду, да еще на глазах у всех...

Подрагивающим голосом он сказал:

– Вообще-то меня зовут Винька. Но можно и Мотя, пожалуйста, не жалко. Только идти к тебе мне неохота.

Мума скривил пухлую рожу.

– Это чего же так?

– А вот так. Сено к корове не ходит.

– Намекаешь, Абраша?

В толпе хихикнули. Подумали, что Винька и правда намекнул на “мычащее” прозвище Жухова.

– Я тебе покажу ког’ову... если не будешь слушаться.

– А как надо слушаться? – спросил Винька, чтобы протянуть время. А там, глядишь, кто-нибудь из взрослых подойдет. Вопрос прозвучал вроде бы смирно, однако с насмешечкой.

Но Мума насмешку не уловил. Покивал:

– То-то... Возьми-ка мой рюкзачок да уволоки в палату. Ты ведь пионер, должен старших уважать. У меня чегой-то спина заныла на старости лет.

– Зарядку надо делать, – опять обмирая внутри, посоветовал Винька.

– Чё такое ты сказал?

– Ты еще и глухой... по старости. Да? – Это Винька вежливо и вполголоса. Но от мягкости тона дерзость таких слов не уменьшилась.

– Пионеры и школьники, смотрите! – с дикторским пафосом возгласил Мума. – Сейчас мальчика будут учить примерному поведению!

– Смотри не обкакайся, – звонким от ужаса голосом предупредил Винька. Потому что было уже ясно: все равно схватки не избежать и бой будет смертельный. Кругом радостно загоготали: и от того, что новичок ловко отбрил Му му, и от того, что ожидалось зрелище.