Тридцать три удовольствия

Сердце мое дрогнуло, мне стало жаль ее и себя, и чтобы не дать чувству жалости овладеть мною, я жестко ответил:

— I prefer not to talk about love and death. Or about love and money, as you like it. Let better the show go on [57] .

Я взял ее за локоть, легонько сжал его и отправился обратно на верхнюю палубу, очень довольный собой и оттого безмерно тоскующий. Сев за свой столик, спросил у господ писателей какую-нибудь пишущую принадлежность, и любезнейший Лев Быстрый предоставил в мое распоряжение не только фломастер, но и листок из того самого блокнота, куда он, помнится, записал трагическую историю любви Клеопатры и Марка Антония. Я мигом нарисовал отличный шарж на Льва Быстрого и подарил ему с автографом. Возымев успех, я получил еще несколько листков из того же блокнота и выполнил великолепные шаржи на Харю, Бабенко, Айзенштамичюса и Талалаева-Обезжиренного. Потом, когда, сменив танцоров, снова выскочила ослепительная Закийя, я в каком-то карикатуристическом экстазе в минуту выразил всю ее сладостную восточную красоту в замечательном шарже, в котором равно отразились прелести роскошной танцовщицы и моя потерянная любовь к ней, мое пресыщение Египтом и мое прощание с ним. Под рисунком я написал самую банальную фразу, которую только можно придумать: «From Russia with love» [58] . Я даже позволил всем полюбоваться моей работой и выразить свое восхищение моим талантом. Потом я попросил Бабенко, чтобы он от лица всех писателей вручил рисунок очаровательной танцовщице. Бабенко отнесся к моему поручению вполне официально. Когда кончился танец, он крикнул:

57

Я предпочитаю не говорить о любви и смерти. Или о любви и деньгах, как вам будет угодно. Пусть лучше продолжается представление (англ.).

58

«Из России с любовью» (англ.).

— Минуточку!

Подойдя к Закийе, отрапортовал:

— Позвольте вам, прекраснейшая Закийя, выразить сердечную благодарность и признательность от всего коллектива советских писателей. Радуйте людей своим замечательным искусством. Не каждый сможет так владеть своим животом, га-га-га! — При этих словах он обхватил руками свое толстое брюхо и подвигал им туда-сюда, вызвав взрыв хохота. — В общем, вот вам подарок от всего сердца.

Тут он протянул ей мой рисунок, присовокупив к нему эстамп с изображением заката солнца над Кижами, один из многочисленных сувениров, которые писательская группа раздаривала везде — гиду в Каирском музее, кормчему на асуанской фелюге, экскурсоводу в александрийских катакомбах, везде. Увидев шарж, она рассмеялась и блеснула глазами в мою сторону, будто знала, что это я нарисовал ее на прощание. Потом Бабенко еще спел для нее голосом Зураба Соткилавы:

Скажите, девушки, подружке вашей, Что я ночей не сплю, о ней мечтаю…

И все тем самым окончательно превратилось в карикатуру на вспышку чувств, которую я испытал десять дней назад, и которая сегодня окончательно погасла.

— Не вздумай только снова покупать ее для меня, — шепнул я уже изрядно нализавшемуся Ардалиону Ивановичу. — Шею сверну!

— Мальчишка! — просопел Ардалион и уронил подбородок на грудь, сильно выпятив нижнюю губу. Мне захотелось напиться, как он, и я стал хлестать стакан за стаканом. Как и тогда, мы пили белое сухое вино, правда, закуски было гораздо меньше, поскольку ее оплачивало дядюшке Сунсуну туристическое бюро. Закийя снова танцевала, и я танцевал с ней, изображая сагиба, правда довольно пьяного, поскольку я быстро добился своего и почти догнал Ардалиона Ивановича.

Не помню, как, каким образом я очутился потом в ее уборной. Мучительно вспоминается сцена, как я стою перед ней на коленях и произношу с клокотанием в горле:

— Now and forever you, Dulcinea, is the woman of my heart! [59]

Она же, смеясь, ставила ногу на обитую плюшем табуреточку перед столиком и зеркалом, и, поведя плечом, подмигивала присутствующим при этом танцорам, мол, глядите, что сейчас будет. Что же делал после этого я? Я хватал эту чудесную ногу и кусал ее едва ли не изо всей силы. Потом меня ударили по лицу и что-то кричали мне, я тоже ударил кого-то и помню, что из уха у него потекла кровь. И снова меня ударили кулаком в челюсть так, что я опрокинулся навзничь куда-то в угол, а потом ворвались обезумевшие от ужаса Бабенко и дядюшка Сунсун, которому я крикнул по-русски:

59

Отныне и навсегда ты, Дульсинея, будешь дамой моего сердца! (англ.).

— А, вот и дядюшка-мертвец пожаловал!

Меня чуть ли не на руках вынесли из уборной Закийи Азиз Галал, а я кричал при этом:

— Отнесите трупы! Средь поля боя мыслимы они! А здесь нелепы, как следы резни!

Помню, что Ардалион Иванович оказался трезвее меня, он заплатил за что-то дядюшке Сунсуну, меня усадили в самый дальний угол и я уснул там.

Проснулся я, как ни странно, не под забором, а в постели в своем номере гостиницы «Индиана», и даже раздетый и под одеялом, а не абы как. Поднявшись на нога, я подошел к зеркалу и увидел, что челюсть у меня слегка опухла, а под глазом темнеет небольшой синяк. В общем, ушибы были незначительные.

— Хорош молодчик! — возмущенно, но улыбаясь, сказал Николка. — Что у тебя там на лице?

— Не вижу ничего страшного, пятна и припухлости похожи на особую разновидность так называемых побоев. Они могут появляться и в гораздо большем количестве в результате соприкосновения со сжатыми в кулак кистями рук других человеческих особей. Хирургического вмешательства не требуется.

— Ты хоть помнишь, что ты вчера вытворял?

— Смутно, уважаемый Санчо Панса, смутно. Но неужто я мог сотворить нечто такое, чего до сих пор не было на земле?

— Для начала ты отнял у одного из танцоров саблю и закричал, что сейчас всех порубаешь. Ты вообразил себя донским атаманом, вокруг которого собрались магометане и красноармейцы. Когда у тебя отняли саблю, ты закричал, что немедленно всем необходимо переплыть Нил и выйти в чисто поле сражаться с гиксосами. Кстати, откуда ты знаешь про гиксосов?

— Не помню. Ты мне, кажется, рассказывал. Это которые Египет завоевали ненадолго в каком-то веке, да?

— Ничего себе ненадолго, на целые сто лет.

— Что такое сто лет гиксосов по сравнению с десятью днями, во время которых в Египте владычествовали мы! Терзай же дальше мою совесть, что еще я вытворял?

— Много чего. Переплыть Нил тебя не пустили какие-то немцы, с которыми ты тотчас стал брататься и пить брудершафта. Потом ты вознамерился всунуть одному из немцев в ухо банан, уверяя его: «Ардалион Иванович, это ничуточку не больно, а только приятно и чуть-чуть щекотно». Это был первый раз, когда тебя едва не побили. Потом ты стал глотать огонь из своей зажигалки и тебе, видимо, представлялось, что получается очень хорошо и профессионально, как у местных огнеглотателей. Удивляюсь, как ты не получил никаких ожогов. Когда у тебя отняли зажигалку, ты довольно лихо и правильно сплясал испанский танец, но потом вообразил себя крокодилом и стал кусать всех подряд. Тут тебя второй раз чуть не побили, а когда ты оказался в уборной у танцовщицы, то умудрился зачем-то и ее покусать. А вот тут уж тебя стали бить, и вполне возможно, забили бы досмерти, если бы не подоспевшие Бабенко и хозяин теплохода. Тут даже Ардалион проснулся и протрезвел. Он все уладил, отвалив Хасану долларов двадцать, не меньше. Тут только ты успокоился и уснул в углу. Но и то время от времени просыпался и уверял всех, что ты свалившийся «колосс Мемнона», умоляя поднять тебя и прославить на весь Египет.

— Да, нечего сказать, прославился на весь Египет, — вздохнул я, сгорая от стыда. — Нечего сказать — «Из России с любовью!»

— Слава Богу, что мы сегодня уезжаем в Турцию.

— Бедная Турция! Не дай Бог я захочу отнять у турок Константинополь. Неплохо бы выпить пивка.

— Сходи к Ардалиону. Может, он еще не все шампанское выдул. Только оденься, не ходи по гостинице в одних трусах.

Приняв ванну и одевшись, я послушался совета Николки и отправился к Ардалиону. Шампанского еще было бутылок двадцать и мы распили одну во славу всех богов и богинь сладчайшего Кеми. После завтрака нас повезли в аэропорт, и еще через несколько часов мы уже прилетели в бывшую столицу Византийской империи.

Удовольствие тринадцатое СТАМБУЛ

Вставало теплое солнце. Туманная завеса редела. Налево проступили такие же, как туман, голубоватые, легкие очертания Стамбула — минареты, висящий в воздухе купол Айи Софии, парная ей мечеть Сулеймана, пирамидальные тополя, квадратные башни древней Византии…

— Вот тебе и Царьград. Здравствуйте. Прибыли.

А. Н. Толстой. «Похождения Невзорова, или Ибикус»

— Кстати, — обратился я к Ардалиону Ивановичу, когда мы подъехали к дверям гостиницы «Эйфель», в которой нам предстояло жить несколько дней, отведенных на Стамбул, — как тебе удалось устроить, чтобы, когда мы прибыли в Каир, там нас уже встречал труп того шведа?

— Я сам не ожидал. Прямо как нарочно для меня кто-то подстроил. На самом деле там какой-то старик помер, ну а я уж подкупил служащих «Индианы», чтобы они говорили, будто швед молоденький и все такое прочее. Вообще-то, я зря все спьяну выболтал. Можно было бы еще в Турции продолжить игру.