Трикстер, Гермес, Джокер
Шрифт:
— Как? — не поверила я.
— У меня свой метод, странный на первый взгляд — все равно что бороться с огнем с помощью того же огня. Я брал унцию кокаина и хорошую машину и отправлялся прямиком в Канзас Сити, а когда доезжал дотуда, разворачивался и ехал обратно. Сдирает все лишнее.
Я же говорю, это невероятный человек. Пожалуй, в глубине души я ждала, что он попросит меня остаться, желательно навсегда, и то, что он этого не сделал, повергло меня в легкую депрессию. Но уверяю вас, женщина, у которой в кошельке почти двести тысяч долларов, способна справиться с легкой депрессией.
Пять кусков я с помощью Дальнеплауна (знакомых у него где только нет) потратила на оформление
Я купила шикарнейший бордовый «порш». За семьдесят тысяч. Надо же мне было чем-то себя утешить.
После этого я почувствовала себя гораздо лучше и пошла покупать одежду. Уложилась в десять тысяч — включая туфли и саквояж.
Дальнеплауну я купила серебряную пряжку для ремня — к ней были приделаны два прозрачных пластиковых глаза. По краю шла надпись: «Техас не отводит глаз».
Он на это сказал: «Приятно сходить с ума — можешь позволить себе самые безумные вещи».
За тысячу я купила у Дальнеплауна унцию кокаина, унцию марихуаны и двадцать пилюль метаквалона. Он сказал, что поскольку это не для баловства, а в терапевтических целях, он сочтет за честь продать их мне по себестоимости. Когда я прямо спросила, не этим ли он зарабатывает, он беспечно улыбнулся: «Да нет. Просто закупил в свое время на черный день. На то я и Дальнеплаун, чтобы кое-что планировать на отдаленное будущее».
Он поцеловал меня на прощание с искренним чувством. Сказал, что его объятия всегда открыты для меня. Как мы говорили в старших классах: «Круто, да?» Он махал мне на прощание, и на поясе у него посверкивали глаза Техаса.
Я подумала, что, потратив тысячу долларов на наркотики, нехорошо не потратить столько же на Мию. Она так и не просыпалась после той ночи в подсобке. Я пыталась разбудить ее, чтобы в кои-то веки походить с родной воображаемой дочерью по магазинам. Когда мне это не удалось, я почти впала в панику. Хотя сердце у нее билось — тихо, но ровно.
Я попробовала вообразить, что ей снится, где она сейчас, но мне не удалось до нее достучаться. Похоже, она в трансе, может быть, пытается что-то вообразить сама. Чтобы чувствовать друг друга, мы должны воображать друг друга — может быть, поэтому сейчас мне не удается к ней пробиться. Но это нестрашно. Я должна доверять ей. Она сама чувствует, что для нее лучше.
Но в ту секунду, когда мне показалось, что она умирает, первым моим порывом было отвезти ее в больницу. Вот этого мне следует опасаться — нельзя вести себя так, будто она настоящая. Это может довести до беды. Но от страха могу об этом забыть. И от боли тоже могу.
Я купила Мии потрясающе мягкое, теплое, бледно-голубое шелковое одеяло размером с двуспальную кровать. Я завернула ее в него и уложила на заднем сиденье, подложив ей под голову две такие же шикарные подушки.
Я сижу в своем «порше» в открытом кинотеатре для автомобилистов в «Закусочной Дядюшки Билла», только что осилив полбутерброда с олениной и выпив две бутылки «Пепси». Как Дальнеплаун и предупреждал, кокаин пробуждает аппетит исключительно к кокаину. Зато пить после него ужасно хочется. Надо бы купить еще минералки, прежде чем выбираться на трассу.
Мой новый восточный наряд — узкое шелковое кремового цвета платье с застежкой на спине — сидит на мне просто и с достоинством. И шляпа ему под стать — широкополая соломенная шляпа, воздушная и легкая, с кисточкой из разноцветной тесьмы на макушке: ее хвостики разлетаются по плечам, как разноцветный водопад. Да, и туфли совершенно сумасшедшие, на трехдюймовых платформах, и на каждой сзади — четырехлепестковый клевер на удачу. Я еще купила
строгий черный костюм и черную шляпу с вуалью — в них я предстану перед Ди-джеем на могиле Джима Бриджера.А теперь — вперед, к Вайомингу. Для Ди-джея у меня осталось еще порядочно наркотиков — что-то они мне уже поднадоели. Со мной всегда так — сначала я в полном восторге, но потом устаешь все время смотреть под одним углом.
Если верить моей карте, самый короткий путь до восточного Вайоминга — по 7–80. Но меня чем-то привлекает пятидесятая магистраль, которая выглядит такой бесполезной, что впору на ней написать: «Пятидесятая магистраль, самая заброшенная трасса в мире» — звучало бы как приманка для исследователей духа и добытчиков разума. Что-то в ней есть. Потом я сверну с нее на север к Вайомингу. Разница будет всего в несколько часов. Если Ди-джей настроен серьезно, он меня подождет. Если его там не окажется, я настолько сойду с ума от огорчения, что воспользуюсь средством Дальнеплауна — смотаюсь в Канзас Сити и вернусь. Я вернусь. Но сначала мне надо просто приехать.
ОГОНЬ
Пламя, прядай, клокочи!
Зелье, прей! Котел, урчи! [35]
Разум есть полная луна, восходящая под теплым весенним дождем. Дэниелу становилось все легче, легче, легче, несмотря на намокшие кожаные штаны, несмотря на то, что Алмаз в мешке каждые четверть часа прибавлял по унции, легче, легче — казалось, он уже может подняться вместе с луной. Он стоял там, где высадил его водитель, подобравший на заправке Рено Шелл. Старик очень сожалел, что не может пригласить его переночевать, но — внучка, места мало, ты ж понимаешь, да и мать не больно-то жалует гостей.
35
Пер. Ю. Корнеева.
Дэниел тоже сожалел. Внучка оказалась не карапузом, но сногсшибательной девятнадцатилетней девицей с огненно-рыжими волосами. Пока она была в уборной, старик успел рассказать, что в Санта-Розе у нее был безумный роман с одноклассником, и потому родители отослали ее подальше, к старикам на ранчо. Дэниел дважды прижимал руку к стеклу в перегородке, пытаясь коснуться ее волос. Он готов был уже исчезнуть, залезть под инструментальную панель и просто смотреть на нее. С трудом удержался.
Глядя на восходящий месяц, Дэниел попытался представить, что она чувствует в десятках миль от него, и ощутил непривычное тепло между сжатыми бедрами, почувствовал под ними сиденье старого пикапа, подскакивающего на проселочной дороге. От этого ощущения ему стало еще легче.
Смаргивая дождь, он смотрел на неясную луну, восходящую с такой чувственной величественной неизбежностью, что его тут же потянуло исчезнуть. Он все сильнее чувствовал себя частью теплого ночного дождя — такого теплого для апреля в Неваде, что черта с два он поверит, повторял старик-водитель. Дэниел верил. Он верил, что может исчезнуть, подняться вместе с луной, покинуть сквозь темя собственное тело и стать вечным, быстрым, легким, как она. Он начал уже концентрироваться, чтобы исчезнуть, когда его отвлек низкий страстный рев.