Трилогия Харканаса. Книга 1. Кузница Тьмы

– Такая уж у меня походка, повелитель.

– В здешних краях куда лучше подошли бы мокасины.

– Да, повелитель, но у меня их нет.

– У меня есть старая пара, сержант: могут оказаться великоваты, но если набить их ароматными травами, как делают пограничники, то вполне сгодится.

– Повелитель, но я…

– Ты отказываешься от моего дара, сержант?

– Нет, повелитель. Спасибо.

Наступила долгая тишина. Раскан взглянул на сидевших вокруг второго костра пограничников. Вилл уже крикнул, что мясо готово, но ни сержант, ни его господин не сдвинулись с места. Хотя Раскан и проголодался, густой запах варева отбивал аппетит. К тому же он не мог без разрешения покинуть повелителя.

– Там, где сияют звезды, – вдруг сказал Драконус, – свет врывается в бескрайнюю тьму. Звезды – далекие солнца, которые освещают своими лучами столь же далекие неведомые миры. Миры, возможно, мало чем отличающиеся от нашего. Или совершенно иные. Не важно. Каждая звезда движется по предписанному ей пути туда, где ее ждет смерть – смерть света, смерть самого времени.

Раскан потрясенно молчал. Он никогда прежде не слышал ничего подобного: неужели так полагали ученые Харканаса?

– Тисте вполне устраивает их собственное невежество, – продолжал Драконус. – Не думай, сержант, будто подобные вопросы обсуждаются при дворе. Нет. Можешь считать, что возвышенный мир ученых и философов мало чем отличается от гарнизона солдат, слишком долго пребывающих в обществе друг друга. Увы, они столь же низменны, корыстны, злобны, отравлены тщеславием, предательством и тщательно оберегаемыми предрассудками. Титулы подобны брызгам разбавленной краски на уродливом камне: цвет может выглядеть красиво, но то, что под ним, не меняется. Знание само по себе не несет ценности – это броня и меч; и хотя броня защищает, она также отгораживает от мира, а меч может точно так же ранить своего владельца.

Раскан помешал суп, ощущая какой-то непонятный страх. У него не было никаких мыслей, которые он мог бы озвучить, никаких суждений, которые не продемонстрировали бы его собственную глупость.

– Прошу прощения, сержант, если я тебя смутил.

– Нет, повелитель, но, боюсь, подобные идеи легко сбивают меня с толку.

– Разве я не ясно выразился? Не позволяй титулу ученого – или поэта, или повелителя – чрезмерно тебя запугать. И что еще важнее, не заблуждайся, полагая, будто все они возвышеннее, умнее и чище, чем ты сам или любой другой простолюдин. Мы живем в мире масок, но за ними кроются злобные оскалы.

– Оскалы, повелитель?

– Ну, вроде собачьих, сержант.

– Собака скалится от страха, повелитель.

– Именно так.

– Значит, все живут в страхе?

Костер едва освещал стоявшую рядом с Расканом рослую фигуру, и казалось, что голос Драконуса исходит словно бы из ниоткуда.

– Большую часть времени – пожалуй, да. В страхе, что наши мнения могут оспорить. В страхе, что наш взгляд на мир могут назвать невежественным, своекорыстным или воистину злым. В страхе за самих себя. В страхе за наше будущее, нашу судьбу, наш смертный миг. В страхе лишиться всего, чего мы достигли. В страхе оказаться забытыми.

– Повелитель, вы описываете весьма мрачный мир.

– Иногда проявляется и другая его сторона, едва заметная. Мимолетные поводы для радости, гордости. Но потом снова приходит страх, глубоко вонзая свои когти в сердце и душу. Иначе не бывает. Скажи, сержант, когда ты был маленьким, ты боялся темноты?

– Полагаю, в детстве все мы ее боялись.

– И что именно в ней нас пугало?

Раскан пожал плечами, глядя на мерцающее пламя. Костер был небольшой, готовый потухнуть в любой момент. Когда догорит последняя ветка, угли вспыхнут, потом погаснут и наконец остынут.

– Вероятно, неизвестность, повелитель. То, что могло там прятаться.

– И тем не менее Матерь-Тьма выбрала ее в качестве своего одеяния.

У Раскана перехватило дыхание.

– Я уже давно не ребенок, повелитель. У меня нет причин бояться.

– Порой я думаю: а не забыла ли Матерь-Тьма свое собственное детство? Можешь ничего не говорить, сержант. Уже поздно, и мысли мои блуждают. Как ты справедливо заметил, мы давно уже не дети. В темноте больше не таятся кошмары, и миновало то время, когда неведомое нас пугало.

– Повелитель, можно теперь его остудить, – сказал Раскан, с помощью ножа снимая с огня котелок и ставя его на землю.

– Иди лучше к остальным, – махнул рукой Драконус, – пока мясо не превратилось в угли.

– А вы, повелитель?

– Чуть позже, сержант. Погляжу еще немного на те далекие солнца и поразмышляю о неведомой жизни под их лучами.

Раскан выпрямился, почувствовав, как щелкнули колени и протестуют уставшие в седле мышцы. Поклонившись своему господину, он направился к другому костру.

Когда Аратан открыл глаза, было темно. Он обнаружил, что к нему прижимается чье-то теплое тело, одновременно мягкое и многообещающе твердое. В ночном воздухе ощущался легкий пряный запах. Рядом с ним под тем же одеялом спала Ферен.

Сердце у юноши отчаянно заколотилось.

Из лагеря не доносилось ни звука, даже со стороны лошадей. Моргая, Аратан уставился на звезды, убедившись, что самые яркие из них находятся на своих местах. Он попытался думать о приземленном, стараясь не обращать внимания на дремлющую у него под боком женщину, чье тело было таким теплым.

Сагандер говорил, что звезды – всего лишь отверстия в ткани ночи, тонкие места в благословенной тьме, а когда-то очень давно звезд вообще не было и царила кромешная темнота. Это было во времена первых тисте, в Эпоху Даров, когда повсюду властвовала гармония, умиротворяя беспокойные сердца. С подобной трактовкой соглашались все великие мыслители, как заявлял его наставник в своей воинственной манере каждый раз, когда Аратан задавал неподобающие вопросы.

«Но откуда исходит свет? Что таится за вуалью ночи и как это могло не существовать в Эпоху Даров? Наверняка оно было там с самого начала. Или нет?»

Свет был подобен огню, ведущему вечную войну в попытках прорваться сквозь эту вуаль. Он родился, когда в душе тисте впервые возник разлад.

Но откуда возник разлад в мире и гармонии?

«Душа таит в себе хаос, Аратан. Искра жизни не ведает своей сути, зная лишь потребности. Если не управлять этой искрой посредством высших мыслей, она вспыхивает пламенем. Первые тисте впали в самодовольство, пренебрегая Даром. А те, кто поддался… что ж, именно их пылающие души ты видишь сквозь вуаль ночи».

Ферен пошевелилась и перевернулась на другой бок, оказавшись лицом к Аратану, а затем придвинулась ближе, положив руку ему на грудь. Юноша почувствовал ее дыхание на шее, прикосновение ее волос к ключице. Пряный запах, казалось, исходил отовсюду – от кожи и волос, от тепла тела.

Дыхание женщины на миг прервалось, а затем она, глубоко вздохнув, придвинулась еще ближе, пока Аратан не почувствовал, как к его руке прижимается сперва одна из ее грудей, а затем и другая.

А потом ладонь Ферен потянулась к его промежности.