Тринадцатая пуля

Здоровье у Алекса также оказалось отменного качества: когда на следующее утро он пришел будить меня, то на его лице не было и следов вчерашней попойки.

Он благоухал дезодорантом и хорошими духами. Он принес два стакана холодного красного вина, один выпил сам, другой протянул мне и ревниво проследил, чтобы я его выпил до дна. И стремительно умчался, прокричав на прощание, что скоро вернется и повезет меня на пикничок с шашлыками, национальными закусками, шампанским и девушками…

Чертыхаясь, я попытался, было, снова отдаться сну, но, видимо, мой сон у Морфея перехватил кто-то более удачливый, и воленс-ноленс мне пришлось подниматься, бриться, брать ванну, варить кофе…

Недовольный и мрачный, я отправился побродить по городу. Воздух был влажный, душный. По мокрому после ночного дождя асфальту разгуливали глупые, бессмысленные птицы и урчали утробными голосами.

Редкие прохожие напоминали матерых уголовников, которых вывели на прогулку… Красивых девушек я что-то не встретил…

Бесцельно поворачивая то направо, то налево, я переулками вышел к входу в парк. Вход был бесплатным. Я, естественно, этим воспользовался и через некоторое время, погуляв по каштановым аллеям, наткнулся на летний театр.

Утомленный прогулкой и шумом в голове, присел на скамейку. Театр как театр: несколько рядов скамеек, на которых в скрюченных позах примостились пожилые пенсионеры и запущенные субъекты с небритыми подбородками и всклокоченными волосами на головах.

На лицах зрителей я увидел выражение тоскливой безнадежности. Здание летнего театра было выкрашено голубой больничной краской.

Афиша с грамматическими ошибками извещала граждан, что на сцене летнего театра проходит открытый песенный конкурс.

На деревянных подмостках, в углу, разместилось древнее пианино. Рядом сидел унылый аккордеонист на стуле, а в стороне от него стояли две женщины, которые, не стесняясь присутствия зрителей, громко и скверно ругались.

Одна из женщин, ярко накрашенная полная блондинка, была, как я понял, кем-то вроде массовика-затейника, вторая — аскетического вида немолодая девушка, вероятно, — участницей того самого песенного конкурса, на который намекала безграмотная афиша.

Я прислушался к спору. Блондинка с настойчивостью дятла вдалбливала девушке, что песня должна быть, в соответствии с условиями конкурса, жизнерадостной и веселой, а не заунывной и грустной.

Девушка же уверяла, что песня, которую она хочет исполнить, хоть и называется "Похороны мамы", на самом деле самая оптимистичная из всех, какие она когда-либо слышала.

Она рассказала потрясенной затейнице и зрителям, что когда в последний раз пела эту песню на вечере в районном клубе, то все страшно хохотали, хлопали в ладоши, а некоторые даже пускались в пляс.

После долгих препирательств претендентка все же была изгнана с помоста. Первый приз — огромную пластмассовую куклу — под вялые аплодисменты вручили победительнице — изможденной даме в мятом платье, пения которой я не услышал, ибо оно, к счастью, прозвучало до моего прихода.

Призовая кукла в бело-розовом одеянии, похожем на пеньюар, своим развратным видом походила на дешевую проститутку.

Я закрыл глаза и задремал. Мне никто не мешал, меня никто не трогал, мое лицо овевал теплый ветерок, который легкими ласковыми порывами приносил запахи не то ранних полевых цветов, не то чьих-то волшебных нежных духов…

На душе вдруг стало легко, обручи, которые сжимали сердце, рассыпались в прах, и я свободно вздохнул.

В полудреме я подумал о том, что все в моей судьбе заранее предопределено. Ведет меня по жизни Всевышний, крепко держа мою душу в своих руках, и путь этот ясен и четко очерчен. И нет у этого пути боковых ответвлений.

А если есть? Могу ли я медлить, преступно ленясь и нежась в удобном болоте? Могу ли ничего не менять в своей жизни?

Пройдет совсем немного времени, и через какие-нибудь десять, двадцать лет меня не станет. Ведь порой и сейчас мне чудится ледяное дыхание безносой старушки, олицетворяющей конечность всего земного.

Надо торопиться, если я хочу еще что-то успеть. Надо торопиться, потому что в нашей жизни последующий год короче предыдущего, в зрелости год пролетает с такой же скоростью, как месяц — в детстве.

Кстати, детство вообще может быть бесконечным — у некоторых оно длится всю жизнь…

Я уже направлялся к выходу, когда увидел Викжеля. Он был не один. Рядом с ним находился тот проводник, физиономия которого мне показалась знакомой.

Видимо, они поняли, что я их заметил, и ускользнули так быстро и ловко, что я даже не понял, как они это сделали. Похоже, просто растворились в солнечном воздухе аллей.

Если Алекс прав, это означает, что Викжель из сталинской банды. Жаль! Он так красиво живописал свою жизнь. Чего стоит его рассказ о курице. А как был хорош рассказ о женах! Жаль! И коньяк у него был отменный…

И тут я вспомнил, что еще в Москве обратил внимание на двух субъектов, одетых в казенного вида черные длиннополые пальто, в барашковые ушанки с кожаным верхом и сапоги с галошами. Эти двое с утра околачивались у меня во дворе, безуспешно пытаясь вызвать на разговор Саболыча и его приятелей.

Безусловно, меня оберегали. Я им нужен! Но для чего? Возможно, я как невольный, но непременный участник их тайного и жуткого эксперимента мог бы, по их замыслу, и дальше осуществлять материализации нужных им персон.

А может, они опасаются, что с моей смертью они превратятся в пыль? И потому такие меры предосторожности? Теперь понятно… Хотят знать каждый мой шаг, чтобы ни на секунду не выпустить меня из поля зрения.

Кстати, странные типы в барашковых шапках, которые несколько дней неотступно следовали за мной, как это ни покажется невероятным, никак не привлекали внимание равнодушных московских прохожих, поглощенных полностью мыслями о своих семьях и заработке.