Тринадцатая пуля

…Сын. И дочь… Ах, грешен я, грешен! Наблудил в молодости, и от разных женщин… Молодость шальная моя… Где они, дети мои?..

Ну, допустим, не обманывал я их матерей. Чего не было — того не было. Не говорил красивых слов, не клялся, не обещал, не сулил, так сказать…

Случайные встречи, приведшие к рождению маленьких людей, к которым я никогда не испытывал отеческих чувств. Все это так, но с возрастом червяк сомнения рос, рос и вырос в удава! Запоздалое раскаяние? Наверно. Но кому оно, кроме меня, нужно…

Несколько лет назад, в пивной, я коротал время в одиночестве за столиком, уставленном пустыми пивными кружками и оскверненном яичной скорлупой и отходами от воблы.

Я уже подносил ко рту шестую кружку, когда ко мне без разрешения подсел слишком красивый, как я установил, недовольно скосив глаза в его сторону, молодой человек лет двадцати, который без предисловий выпалил:

— Здравствуйте, Андрей Андреевич, я ваш сын Петя.

Я поставил кружку рядом со скелетом воблы и вытаращил глаза. Вот так компот!

Только этого не хватало! Сын Петя! Я молча придвинул ему полную кружку и внимательно стал разглядывать претендента в сыновья. Кого-то он мне напоминал…

— Вы помните мою маму? В восьмидесятом году вы познакомились с девушкой…

Я кивнул. Очень может быть… Я тогда со многими знакомился. И в самых разнообразных местах. Даже в лифте, даже в библиотеке… Что поделаешь — такой уж я тогда был. Общительный.

— … девушку звали Надей…

Что ж, и это возможно. Я опять кивнул и пододвинул ему тарелку с воблой.

— …и через год родился я.

Я понял, кого он мне напоминал. Недавно я от нечего делать листал альбом со старыми фотографиями и нашел там групповой снимок студентов Академии художеств выпуска одна тысяча девятьсот какого-то там лохматого года. Там я третий слева во втором ряду. Этакий задумчивый, слишком красивый, молодой человек с чрезвычайно наглыми и ласковыми глазами…

Снимок мне так понравился, что я вставил его в рамочку и повесил на стене у себя в кабинете.

— Поздравляю, — сказал я грустно, продолжая разглядывать парня.

— И вот я родился, — повторил юноша, слегка повысив голос.

— Я слышал… — сказал я и зачем-то посмотрел по сторонам. — То есть, я хотел сказать, что я все помню. Мы тогда с твоей мамой мирно разошлись и…

Я был не трезв — сказывались многочисленные кружки пива, переливавшиеся у меня в животе и с урчанием гулявшие по кишечно-желудочному тракту — и наговорил мальчику с три короба пошлых банальностей о превратностях судьбы и несовершенстве мира.

Он кротко слушал меня, аккуратно пил мое пиво и посасывал ребрышки воблы.

Обессилев от собственной глупости, я, наконец, недовольно замолчал, а он, сделав паузу в добрые пять минут, вежливым голосом сообщил мне, что лишь хотел посмотреть на своего отца.

Видимо, он удовлетворил свое любопытство и полностью исчерпал свой интерес ко мне, иначе чем объяснить его внезапное исчезновение? Больше я его никогда не видел…

Через общих знакомых я связался по телефону с его матерью, но разговор был коротким, вернее, его не было совсем.

Женщина, узнав, кто звонит, прежде чем бросить трубку, с наслаждением произнесла грубое ругательство, которое я, щадя чувства читателя, не осмеливаюсь здесь приводить полностью, скажу лишь, что оно начиналось на букву "п" и состояло из шести букв.

Теперь я припоминаю, она и в молодости не отличалась сдержанностью. Почему она так на меня сердита?

Мне всегда казалось, что мы расстались, как добрые друзья… И потом, в конце концов, это был ее выбор!

Она хотела иметь ребенка и получила его. Она знала с самого начала, что наша связь недолговечна. Никаких обещаний жениться на ней я не давал. Так в чем же дело?

Было бы хорошо найти сына, поговорить с ним. Он бы понял. Я бы ему всё объяснил и помог в жизни. Хотя бы деньгами…

Однажды я, спровоцированный похмельным порывом, решил разыскать дочь. Тем более что когда-то был влюблен в ее шальную мать, немало помучившую меня своими частыми и откровенными изменами.

Ветреницу звали Антониной, Тосей, Тошкой. Это была спортивная веселая девушка, уже в то время жившая по меркам и законам нынешней молодежи, на мой взгляд, слишком раскрепощенной и пресыщенной сексом.

Не поймите меня превратно, я вовсе не осуждаю сегодняшних двадцатилетних, их право жить так, как им хочется, но мой (или моя?..) повеса в юбке явно поспешила родиться, и успела немало меня помучить.

В конце концов, нам обоим надоели ссоры, и мы разошлись, успев на прощанье предаться радостям любви с такой бешеной страстью, что от этого просто не мог хоть кто-нибудь да не родиться. И родилась дочь.

Так вот, мои попытки разыскать ее ни к чему не привели. Правда, эти попытки, вернее, попытка, носила, как бы это поделикатней сказать, не ярко выраженный характер, а попросту сказать, я ограничился одним единственным телефонным звонком. Антонина, Тося, Тошка, ответил мне незнакомый голос, съехала, а куда — черт ее знает!

…Господи, какой же я подлец!..

…Самолеты уже давно летают быстро, и вот я во Внуково. За два часа я прожил несколько лет. Оказывается, случается и такое.

— В Сандуны! — вырвалось у меня, когда я сел в такси. Почему "в Сандуны"?!

И замелькало перед глазами разноперое ранневесеннее Подмосковье. Визит к Алексу был так содержателен, что мне показалось — я век отсутствовал. Как многие истинные москвичи я принимаюсь скучать по малой родине уже при расставании. И поэтому свежим, насколько позволяло похмельное состояние, взглядом смотрел в окно.

На Ленинском проспекте движение машин стало черепашьим.