Тринадцатая пуля

— Я тоже не знаю…

— Однако, пора за работу. Мое время стоит дорого, — произнес я холодно.

Она явно намеревалась пропустить мои слова мимо ушей и уже открыла рот, чтобы продолжить занимательный разговор, но я решительно поднялся, и ей волей-неволей пришлось сделать то же самое.

…Согласен, позировать нелегко. Уже несколько часов Мария Сергеевна сидела передо мной в кресле, положив руки на подлокотники и слегка откинув голову назад.

Я видел ее красивые руки, стройные ноги, высокую грудь, но не видел ее глаз, потому что она все время близоруко и презрительно их щурила.

Еще в начале сеанса я попросил ее быть по возможности непринужденной, раскованной, расслабленной.

Она, видимо, поняла это по-своему и потому сразу же как-то монументально задеревенела, было видно, что позирует она впервые.

Легкость, которая была, похоже, свойством ее характера, улетучилась, как только она поняла, что сейчас с нее начнут снимать мерку. И она не говорила! Сидела, будто воды в рот набрала! Надо было ее расшевелить.

Я прервал становящееся уже невыносимым молчание и раздраженно сказал:

— Не сидите… так!

Она пожала плечами:

— Как — так?..

— Не сидите истуканом!

Она засмеялась:

— О, как грубо!

— Простите, но вы как неживая…

— Видели бы вы сейчас себя! Ваши движения внезапно стали порывистыми, нервными, жесткими, глаза загорелись холодным, страшным огнем, как у убийцы, губы вытянулись так, будто вы свистом хотите вызвать подмогу… Какой вы страшный! Вы никого не убили, ужасный человек?

— Помолчите… Не мешайте… Иногда во мне просыпается художник, и я за себя не ручаюсь…

— Так молчать мне или говорить?

— Да, да, говорите… Расскажите что-нибудь, о себе, что ли…

— Ну, хорошо. Вы знаете, я невероятная болтушка! Расскажу вам что-то вроде сказки. Много лет назад, еще школьницей, я с родителями — отец был крупным дипломатом — провела некоторое время в Штатах, в Вашингтоне. Изредка мы совершали набеги в Нью-Йорк. Я тогда своей нежной девичьей шкурой почувствовала, что этот город тоже пороховая бочка, даже не бочка, — вулкан! Вулкан, управляемый какой-то сверхъестественной силой. Хотелось вечно жить в этом огромном, как Вселенная, городе. Я поняла, что Нью-Йорк — это центр мироздания. Позже, бывая в Европе, я видела и Париж, и Лондон, и Мадрид, и Рим и должна признать, что они мне показались большими провинциальными городами. А столица там, за океаном.

— Не знаю, возможно… Я мало ездил по миру. Пределы моих горизонтов — это Сокольники и Переделкино. Ну, еще Сочи и Питер.

— Странно… Мне кажется, вы недавно куда-то ездили… Интересно, куда?..

— Почему вы спросили?

— У вас вид дорожного человека.

— А что, бывают такие разновидности?..

— Вы не бывали в Париже?

— Увы.

— Можете не ездить.

— Почему?

— Париж всегда был интересен парижанами, без них город мертв. А сейчас настоящих парижан в Париже почти не осталось…

— Где же они? Вымерли?

— Не знаю… Но кое-что заставляет задуматься. Избави, Боже, я не расистка, но когда я увидела на сцене одного маленького театрика, почти в центре Парижа, не только чернокожего Отелло, что понятно, но и чернокожую Дездемону, мне стало ясно, что Парижу конец.

— Дело не в цвете кожи, а в…

— … в таланте? Не спорю. Но я все же не о том… С Москвой ведь та же история… Ведь коренные парижане и коренные москвичи несут традиции…

— Не ропщите. Смиритесь с неизбежным. Тот же ваш Нью-Йорк целиком состоит из "лимитчиков", и ничего, все довольны…

…В таком роде мы проговорили часа два. Наконец я решил, что пора остановиться.

— Ну, вот, — устало сказал я, вытирая руки тряпкой, — на сегодня все… Вы были неподражаемы. Трудно представить себе более трудную модель…

— Я думала, только хирурги такие грубияны. Можно мне посмотреть?

Я развернул мольберт в ее сторону.

— Как будто неплохо?

Какое-то время она ошеломленно молчала, потом с истерическими нотками в голосе воскликнула:

— Это я?! Боже, какой ужас!

— Неужели не нравится? Я ожидал бурю восторгов. Я думал, вы будете довольны?

— Вы что, смеетесь? Это… это какой-то… я даже не знаю, что это такое!! Какой-то шарж… Одна рука… А где вторая?.. Всего один глаз! Да это не я! И почему все в рыжем цвете? А нос?! Неужели у меня такой нос?! А уши? Я не нанимала карикатуриста!

— Я рисовал вас так, как видел, — произнес я холодно.

Мария Сергеевна встала. Она отвернулась и достала носовой платок.

— Я знаю вас, Андрей Андреевич. Я видела ваши работы, ваши последние работы, они очень хороши. Вы меня глубоко обидели. Я думала… — ее глаза наполнились слезами.

Дальше я обманывать я был не в силах. Я убрал лист грубо разрисованного картона, которым ловко прикрыл настоящий портрет.

— Успокойтесь. Вот, взгляните…

— Оставьте меня!..

— Я пошутил… Простите.

Она повернулась ко мне. Потом взглянула на полотно…

— Вы подменили?..

— Пока вы упражнялись в салонной элоквенции, я…

— Я же говорила, что вы можете убить! Вы чудовище!

— Вглядитесь же лучше, капризная женщина!

Она подошла ближе. Мы долго стояли рядом и молчали. Наконец, она произнесла:

— Это прекрасно. Это чудо какое-то! У меня не хватает слов. Ах, Андрей Андреевич, вы просто волшебник! Какая прелесть! Это невозможно, как хорошо! А можно оставить так? Не заканчивая?

Она была искренна. Тепло разлилось у меня по сердцу.

— Хотите от меня избавиться и сэкономить на количестве сеансов? — я развернул портрет к себе. — Ну, еще хотя бы один сеанс, думаю, стоит помучить вас…

— Вы все испортите! Я приказываю, я требую, я хочу, — она топнула ножкой, — да, я хочу, чтобы вы оставили все, как есть!