Тринадцатая пуля

"Чертова миллионерша", — подумал я без злости. Я снова посмотрел на портрет. Как-то подозрительно быстро я его написал. Может, и вправду, оставить его неоконченным? Я и сам был доволен. Я всё видел… Портрет удался.

— Помните "Голубого мальчика" Гейнсборо? — спросила Болтянская.

Я вскинул на нее глаза. Мария Сергеевна в глубоком волнении прижала руки к груди.

— Как очаровательна у него эта романтическая незавершенность, которая будит в зрителе ощущение сопричастности тайне творчества великого художника. Страстно хочется в воображении закончить портрет, дорисовать, дописать его, и каждый волен это сделать по своему собственному разумению.

— Хорошо излагаете. Красиво. Вы не брали уроки искусствоведения у экскурсоводов Эрмитажа?

— Вы несносны! Но я вам все прощаю! Ах, как хорошо! — она опять посмотрела на портрет. — Идемте, я налью вам водки. Заслужили, хотя вы и жестокий обманщик, грубый мальчишка и хулиган.

Когда мы расположились в гостиной, она сказала:

— С вами я чувствую себя так, будто мы знакомы сто лет. У вас нет такого ощущения? Я думаю, это потому, что мы, москвичи, оказались в родном городе в меньшинстве, и мы за версту узнаем друг друга, и нас тянет друг к другу. Вообще, мне иногда кажется, что коренной москвич — это национальность. Почему вы не писали так раньше? — без перехода неожиданно спросила она.

Я пожал плечами:

— А почему вы полагаете, что не писал?

— Тогда где они, ваши работы?

— Откровенно?

— Конечно!

— Если откровенно, то для откровенных разговоров необходимо, как известно, съесть пуд соли и выпить очень много водки.

— Это легко исправить. Наливайте!

— Я и так слишком много пью… Вот вам один из ответов, почему я писал не всегда так, как мог бы… Но, повторяю, это лишь один из ответов. И мне не хотелось бы развивать эту тему…

— Не хочу ничего слышать! Не заговаривайте мне зубы! Отвечайте сейчас же, где они, эти ваши шедевры?

— Я мог бы не отвечать вам, тем более что вы, на мой взгляд, излишне ироничны и тем более что я совсем недавно уже отвечал на подобный вопрос…

— И что же вы сказали?

— Своему старинному другу, который так же бестактен и бесцеремонен, как и вы, я ответил, что они в сортире…

— О, Боже!..

— Он выразился примерно так же. Для вас добавлю, некоторая часть картин уцелела, и они находятся в частных коллекциях как у нас в России, так, вероятно, где-то и за ее пределами. Еще кое-что, из того, что мне дорого, я храню дома.

— Ах, почему Господь не дал мне таланта? Так хорошо стоять где-нибудь на берегу Волги ранним утром и рисовать… Стоишь, а перед тобой река, черная такая, и ветер…

— Стоять-то хорошо… Мимоходом замечу, что я один из тех немногих художников, которые часто работают по памяти. Хотя иногда можно и на Волгу… Даже, наверно, это хорошо, когда Волга… Ах, если бы вы знали, сколько крестьянок и комбайнеров нарисовано вот этими руками! Целый колхоз! Прожита — и прожита давно — большая часть жизни. Надо было тратить силы, а я тратил — и тратил бездарно — время…

— Сколько горечи в ваших словах! А может, это время не прошло так уж бесполезно?

— Не знаю, как вам ответить… Пили много, это точно…

— Я хочу сказать, если бы не было того времени и вас в том времени, может, не было бы вас сегодняшнего и не было бы этого портрета, за который я, кажется, готова вас полюбить.

— А как же вас муж?

— Он поддерживает меня во всем. Кстати, он сегодня возвращается…

— Какой удар! А я уже подумывал пригласить вас покататься на карусели…

— Не говорите глупостей, я очень его люблю, мой муж замечательный человек, и он мечтает с вами познакомиться. Я уверена, вы с ним подружитесь. Не занимайте этот вечер… Я очень прошу вас. Мы заедем за вами в восемь. Форма одежды парадная. У вас есть вечерний костюм?

Если бы я отказал ей, моя жизнь могла сложиться иначе. Но я согласился.

Несмотря на бестактный вопрос о вечернем костюме…

Глава 17

…Приехав домой, я наткнулся на неожиданную сцену.

У одной из картин застыли мои "квартиранты" и глубокомысленно ее созерцали.

Каждый из знатоков подпирал рукой подбородок. Картина была поставлена на табуретку и прислонена к стене.

Я остановился в дверях и стал наблюдать за развитием событий.

— Так, понятно… Это живописное полотно размером… — наконец изрек Каганович.

— Причем здесь размер? — презрительно перебил Берия. — Это натюрморт…

— Очень красивая картина. Озеро, островок с полянкой посередине. Это пейзаж! — сделал открытие Хрущев.

У меня поплыло перед глазами — Хрущев жив?!

— Какой же это пейзаж? — укорил его Молотов. — Вон там, вдали, справа от центра, труба, и из нее дым…

— Это не труба. Это большое дерево. Вероятно, дуб, — Хрущев подошел ближе к картине и наклонился.

— Сам ты дуб. Это труба! Ты что, не видишь? Не может же из дуба идти дым!

— А если его подожгли?..

Лаврентий Павлович животом проложил себе дорогу к объекту обсуждения.

— Остолопы! Вглядитесь, это же письменный стол, а на нем пепельница и дымящаяся трубка! Повторяю, эта картина — натюрморт. По-французски это будет "nature morte".

— И что это значит? — с уважением глядя на Берию, спросил Молотов.

— Это значит — мертвая природа, — с удовольствием объяснил Лаврентий Павлович.

— У тебя, за что ни возьмись, все мертвое, — проворчал Каганович.

— Если логически рассуждать, то здесь не хватает главного, а именно, хозяина трубки, — задумчиво произнес Никита Сергеевич; он отодвинул картину от стены и осмотрел ее со всех сторон, — где-то он же должен быть…

— Поэтому это и называется натюрмортом, что на картине не должно быть живых. Всё, абсолютно всё должно быть мертвым! И напрасно ты, Никита, ищешь, все равно никого не найдешь.