Тринити

Казус не прояснялся довольно долго и вообще так и не проявился до конца учебы. Он страшно угнетал мнительного Мата, который никак не мог свыкнуться с мыслью, что буквально в двух шагах существует человек с такими возможностями. И при этом не хочет засвечиваться. Тайно и без всякого бахвальства он производит свои грязные делишки. Угнетению Мата не было предела. Откройся он, этот мастер, Мат успокоился бы и забыл о его существовании, а так приходилось задумываться по два дня на неделе, что подливало масла в огонь перелома. Раньше Мат, возвращаясь из очередного рейда, с чувством большого удовлетворения цитировал Пушкина: «Вновь я посетил тот уголок — приют спокойствия, труда и вдохновенья…» А теперь, в результате осложнения, он был вынужден подбирать к ситуации совершенно другие строки. Типа «свежо питание, а верится с трудом». Или что-то в этом роде. Понимаете, какая потеха.

В отличие от Мата Решетов каждый вечер, проводив друзей на работу, пробирался на цыпочках не в туалет, а в свою душу и копался там до утра. Ведь когда есть возможность поспать сколько хочешь, сон, как назло, не идет. Он много думал о своей судьбе. Устроившись на подоконнике, Реша рассматривал снеговика и все больше понимал, кем стали для него Рудик, Мурат, Миша Гриншпон, Мат со своими полуночными слежками и этот неизвестный, которого Мат пытает вычислить… Кто он, сударь Решетов, без них? Так себе человечинка. А с ними — парень хоть куда.

Денно и нощно Реша копил в себе эти мысли и, дождавшись товарищей, пытался втянуть их в общение, стараясь понять по глазам, кто из них меньше натружен. Реша жаждал бесед, но все разбредались по делам или падали замертво на койки. В его распоряжении оставался один Рудик, который после базы приступал к своим естественным почтовым отправлениям — усаживался за письма. Рудик относился к их написанию как к культовому действию. Еще в армии он снюхался с радиодиспетчершей, и та присылала ему с Ямала коротенькие кадастры о погоде. Староста носился с ними, как Мурат с денежными переводами от родителей и других аульных родственников — его учебу обеспечивала вся Осетия.

— Знаешь, Сергей, — навязывался Реша к Рудику, — мне кажется, я понял одну простую истину: чтобы познать жизнь, нужно непременно сломать ногу.

— Что ты там бормочешь? — переспрашивал его Рудик, таща по влажной губе липкую кромку конверта.

— Да так, ерунда, — вздыхал Реша. — Просто, когда целый день сидишь в комнате…

— А ты не сиди, — посоветовал ему Рудик, — гуляй!

Реша сбросил гипс, как сбрасывают цепи. Боль в пятке еще долго напоминала ему о чем-то таком безыдейном и не обсуждаемом при наличии, что многие называют мужской дружбой.

Разные бывают падения. Иногда их можно приравнять к взлетам или к срывам, как говорил Бирюков.

Реша оклемался, встал на ноги, а потом и на горло. Друзьям пришлось выделить ему двадцать рублей по комнатному больничному листу. Выздоровевший Решетов накупил плексигласовых тарелок, прикрепил к стенам, подсунул под них цветные виды вселенной из журнала, к «иллюминаторам» подвел настоящее освещение, и теперь в комнате можно было плыть как бы между светил.

Оформление 540-й комнаты в стиле «все мы немножко лошади» по сравнению с интерьером 535-й стало просто китчем.

Профком наградил 535-ю грамотой за победу в соцсоревновании. Таким образом Фельдман замазал свой прокол во время проверочного рейда, когда отмолчался по поводу эротических наклеек на стенах.

— В жизни надо быть оригинальным, — принимал поздравления Реша. — В жизни надо срываться!

А засоленную в банках мойву съесть не успели — вздулись крышки. Фельдман перепутал рецепты и при изготовлении поспы недоложил соли.

Глава 8 ТРЕТИЙ ЗАКОН НЬЮТОНА

Зачеты по начертательной геометрии подступили как ком к горлу. Первокурсники гнулись над белыми листами ватмана и кляли изобретателя этой чертовой науки. А заодно проклинали и преподавателя Цыпленкова, обладавшего профессиональным и геометрически выверенным прищуром. Для Цыпленкова начертательная геометрия была полигоном его психологических опытов над живыми людьми.

— Вам ни к чему будет устраиваться на платные курсы кройки и шитья! — бурно и весело объяснял он свою привязанность к студентам, массируя доску куском дикого мела. — Я сделаю из вас непревзойденных модельеров! — Как будто это было кому-то нужно. — Ведь все ваши сногсшибательные одежды конструируются исключительно на основе принципов начертательной геометрии! А знаете, почему? Да потому, что человек состоит целиком из математически точно описываемых фигур! А выкройки, соответственно, — не что иное, как развертки этих фигур на плоскости! Ясно? Но только давайте договоримся, что кройкой и шитьем вы будете заниматься во внеурочное время! А то меня на кафедре не поймут! — Возбужденный, он завершал свой пассаж почти безутешно и, воздыхая, переходил к очередному.

От страстного желания Цыпленкова сформировать из группы 76-Т3 сквозную швейную бригаду головы первокурсников пухли при виде пространственных фигур и их пересечений по неимоверным кривым. И что самое противное — всю эту непостижимую графику нельзя было вызубрить. Поэтому ее оставалось лишь усердно понимать и развернуто представлять.

В отношении женского пола Цыпленков был особенно предвзят. Об этом ходили нехорошие, но ничем не подтвержденные слухи. Подтвердились они, когда группа 76-Т3 приступила к теме «эвольвенты».

— А теперь давайте рассудим, как строить эту линию, — говорил Цыпленков и вкрадчиво оглядывался по сторонам, как бы пытаясь найти что-нибудь под рукой для демонстрации приема. И внезапно озарялся. — Вот вы, подойдите ко мне, — обращался он к Татьяне, — покажите свою ногу.

Татьяна вспыхивала, как сноп соломы. Она ни разу в жизни не выходила на подиум.

— Ничего, ничего, не волнуйтесь, — продолжал Цыпленков. — Это не больно.

— Я надеюсь, — сжалась Татьяна.

— Итак, где у нас самое интересное место на ноге? — спросил Цыпленков аудиторию.

Татьяна пожала плечами. Аудитория тоже.

— Правильно, где-то в области коленки, — продолжал виться вокруг ноги Цыпленков. — Точно так же строится и наша с вами линия. Понятно? Берем циркуль и строим окружность заданного радиуса прямо из точки нашей славной коленки, — поправлял он на Татьяне юбку и, едва сдерживаясь, чтобы не ударить ладошкой по попке, усаживал на место.

Некоторое время Цыпленкову требовалось, чтобы восстановить дыхание, а потом обращался к другому наглядному пособию.

— Зубы шестерни бывают с подрезом и без подреза, — шарил он глазами по галерке. — Когда эвольвента прерывается у основания зуба проточкой возникает подрез. А теперь вопрос — с подрезом данный зуб или нет?

За такими резкими наездами камеры обычно следовала тишина. Что, собственно, и требовалось Цыпленкову. К этому моменту он успевал выбрать очередную жертву.

— Подойдите ко мне, пожалуйста, на секунду, — обращался он теперь уже к Марине. — Покажите и вы нам свою ногу.

Марина недоуменно задирала подол.