Тринити

— Для меня комсомол не больше, чем стеб, — сказал Артамонов.

— А я не враг сам себе, да и гривенника в месяц на взносы не жалко, пояснил свое кредо Клинцов. — И в партию, придет время, вступлю. Я намерен уже к сорока годам попасть в ЦеКа! Такие у меня планы! И я их не скрываю!

— Вот дак да! — воскликнул Усов. — У дас де кудс, а сбдот какой-до! Мудыканты, актеды, дадиодюбитеди, дапидисты, пдофсоюдники, адкогодики, десадтдики и вод деберь кобудист. Одид Кочегадов данимется делом, ходид да кафедду на пдодувки дурбин, осдальные все далетные, дасуются пдосто, данесдо одкуда попадо. Косбодавды, повада, деудачники, даже гдузины, не бобавшие до ли дуда, до ли дуда, до попавшие дюда, сбдот! И дадно бы все это быдо хобби, но все даободот: тудбины и диделя — хобби! Мы забалим бсю энедгетику стданы, дас недьзя выпускадь с дипдомами! Мы тдагедия кудса!

— Что ни сбор, то политические споры, — сказала Татьяна. — Праздник превращаете во что попало!

— Я… как бы это… одним словом… еп-тать, в плане чисто познавательном влиться в мировой… так сказать, процесс… если честно… не грех, а то кадык сводит, мля… — промямлил Мат. Длительные дискуссии в большинстве случаев отзывались в нем глубокой артезианской икотой. К тому же он гонял по нёбу стрельнутую у кого-то дефицитную жевательную резинку, и от этого процесс его речи очень сильно походил на сокращение прямой кишки под глубоким наркозом.

— Мат предлагает выпить за это, — сделал подстрочный перевод текста Реша.

Внутренний мир Мата не определялся наружными факторами. Может быть, и даже скорее всего, внутри у него бурлило, негодовало, сочувствовало, мучилось, но на поверхности он в большинстве случаев оставался бесстрастным, как какой-нибудь провинциальный духовой оркестрик, с одинаковым спокойствием сопровождающий где-нибудь в Растяпино местные парады, демонстрации и похоронные процессии.

Мурат с Нинелью ничего не слышали и не хотели слышать — семейное счастье, как известно, притупляет социально-общественный интерес.

— Ты посмотри вокруг, — не утихал Клинцов, не отставая от Артамонова. Многих ли ты заразил своей бесшабашностью, своими допетровскими идеями?!

— Иди ты в анальное отверстие! — отослал его Артамонов. — И когда ты только уберешь с лица свою несмываемую улыбку! Лыбишься, как дебил!

— Ребята! — с нажимом на «та» пожурила оппонентов Татьяна. — Хоть бы при девушках не выражались так… идиоматически! Сегодня праздник!

Чтобы смягчить беседу, Клинцов попенял на то, что комсомольская жизнь теряет темп.

— Я был на съезде, так в отчетном докладе было отмечено, что в одной организации все члены подали заявление о выходе, — сказал он, — а в другой вообще нет секретаря.

— Стоит ли переживать на этот счет? — сказал Артамонов. — Или боишься остаться без общественной нагрузки?

— Мое дело, — сказал Клинцов. — Хочу и переживаю.

— Почему бы тебе в таком случае не продолжить в таком приблизительно духе — что-то давно на небе не было перистых облаков, а луна с каждым часом все больше идет на ущерб, — сказал Артамонов.

— У тебя все какие-то загибоны! — крутанул Клинцов пальцем у виска.

На что Артамонов сочинил очередной, не менее содержательный абзац, а Клинцов в ответ повторно высказал свое мнение, насытив его до предела хлесткими оборотами. Наедине они никогда не заводились, как кошка с собакой в сильном магнитном поле, а на людях эрегировали до тех пор, пока не выпадали в осадок. Как шахматным королям, им нельзя было сходиться ближе чем на клетку.

— Я подниму этот вопрос на совете ку-клукс-клана! — сказал Артамонов, давая понять, что для себя он эту тему давно закрыл.

— Ты что, обиделся? — спросил Клинцов.

— Есть категория людей, на которых фольклор рекомендует не обижаться, сказал Артамонов.

Вечер опустился тихо. Гражданские сумерки легко перетекли в астрономические и в костер пришлось подбросить прутьев.

— Смотришь на звезды — и кажутся пустяками политика, любовь, счастье и другие атрибуты жизни на Земле, — вновь заговорил Реша, жуя травинку. Человек в момент смерти теряет в весе, проводились такие опыты, я читал. Возможно, отдавая богу душу, мы излучаем энергию в каком-то диапазоне спектра. А где-то там это излучение улавливается, скажем, какими-нибудь двухметровыми лопухами типа борщевика Сосновского. Обидно. У нас повышается смертность, а там фиксируют год активной Земли. Нас просто кто-то выращивает, это однозначно.

— Я тоже читал что-то подобное, — опять примостился к беседе Клинцов. Он не любил, когда точку в общем разговоре ставил не он. Ощутив некоторый дискомфорт от спора с Артамоновым, Клинцов хотел реанимировать легкий настрой в компании, чтобы к полуночи легче было переключиться на молчавшую в стороне Марину. — Автор той брошюрки утверждал, — поплыл Клинцов дальше, что мужество, героизм, гениальность — это все та же материя, как, допустим, твоя любимая гравитация. Толику этой материи удерживает Земля своей силой тяжести. Нетрудно догадаться, что с ростом населения на каждого приходится все меньше этой, так сказать, духовной энергии. И прежними порциями ума и мужества, приходившимися ранее на единицы людей, теперь пользуются десятки и сотни.

— Такую теорию мог придумать только законченный болван! — произнес Реша на высокой ноте. — Ты не лез бы в космос со своей мещанской близорукостью! Там все нормально, я ручаюсь!

— Я же не говорю, что поддерживаю эту теорию. — В спорах Клинцов умудрялся сохранять завидное самообладание. — Просто против цифр, которые представил автор, переть было некуда.

— Что касается цифр, то есть одна абсолютная статистика жизни! Из нее легко вытекает, что человеческую мысль невозможно посадить на привязь! И даже при стократно выросшем населении Земля будет производить гениев!

— Не вижу причин для вспыльчивости, — сделал затяжку сигаретой Клинцов. — Наш спор беспредметен, мы просто обмениваемся информацией.

По транзистору «VEF- 202» на обломанном суку засохшей елки запела София Ротару — по «Маяку «шла «Полевая почта «Юности».

— А я пошел бы к ней в мужья, — неожиданно переключился на искусство Решетов. — Виктор Сергеич Ротару. Как? По-моему, звучит.

— Ты ей приснился в зеленых помидорах, — сказала Татьяна.

— Я бы ей не мешал, — развернулся к Татьяне Реша. — Пил бы пиво, а она пусть себе поет. В жизни мне нужна именно такая женщина. А вообще у меня вся надежда на Эйнштейна, на его относительность, в которой время бессильно. Как подумаю, что придется уйти навсегда, — обвисают руки, а вспомню вдруг, что помирать еще не так уж и скоро, — начинаю что-нибудь делать от безделья.

— Удивительно, как ты со своими сложными внутренностями до сих пор не повесился?! — попытался подвести итог разговору Клинцов. — Все тебя что-то мутит!

— А сейчас по заявке прапорщика Наволочкина Ольга Воронец споет письмо нашего постоянного радиослушателя… — сказал Реша отвлеченно. У него не было никакой охоты продолжать разговор и тем самым вытаскивать Клинцова из возникшей заминки. В финале он рассказал анекдот: София Ротару читает сборник любовной лирики, вдруг она с удивлением говорит мужу: дорогой, ты знаешь, какой-то Петрарка украл у тебя стихотворение, которое ты посвятил мне двадцать лет назад!