Тринити

— Как вас зовут? Мое «вы» кажется мне уже настолько абстрактным, что я боюсь перейти на «эй». Такое ощущение, будто на меня смотрят очи, сплошь состоящие из одного только глазного яблока, без всяких зрачков и радужных оболочек.

— Вы так страшно говорите, что я вынуждена срочно назваться. Лика. — И протянула ладошку.

Артамонов почувствовал, что увлекся этой пустой, но приятной беспредметностью разговора. Напряжение, которое в иных случаях снимается физически, подменялось новостью совершенно другого желания — пустословить, нести околесицу без всяких околичностей. Долгое время он распоряжался бог знает кому принадлежащими выражениями, фразами и цитатами, возводил из нуля неимоверные громады, сводил на нет невиданные по широте масштабы. В первом приближении это походило на пинг-понг, с тем отличием, что все подачи делал он.

Два человека, разделенные паузой непривычки, надолго растворились в темноте шаманьих переулков, из которых свет набережной вырвал их уже сближенными до понятия «идти под ручку».

— Не видел ли я вас, часом, у нас в институте? — спросил Артамонов.

— Видел, — перешла она на «ты». — Динамика и прочность транспортных машин.

— Чердачок у тебя еще не поехал от всех этих наук? — поинтересовался Артамонов.

— Как видишь, пока держусь.

— А про Рязанову слышала? Мисс института. Она ведь тоже с факультета динамики.

— Что-то слышала, но что — точно не знаю. А что с ней? — всполошилась Лика.

— Совсем немного не дотянула.

— Умерла, что ли?

— Да нет, слетела с нарезки.

— Как это? — не поняла Лика.

— У нее проблемы с психикой. Или что-то в этом роде. Реша так толком ничего и не рассказал, хотя бывает у нее постоянно. Она жила с матерью, их бросил отец. Мать долго болела и умерла. На почве этой домашней истории плюс теория машин и механизмов плюс стихи — и она, так сказать…

— Тронулась умом? — спросила Лика.

— Не знаю точно, но, может быть, близка к этому, — сказал Артамонов. Психика не выдержала. А такая красавица… У Реши с ней роман.

— Очень пикантно все, — сказала Лика.

— Куда уж пикантней. Я и сам пару раз ходил с ним к ней в гости, внешне она вроде ничего, а как только начинает говорить, видно, что плывет. Но сейчас ее, по-моему, вообще куда-то отправили. Врачи сделали заключение, что одной ей жить нельзя, а родственников нет, чтобы присматривали.

— Но, может быть, есть какие-то друзья или знакомые? — никак не могла успокоиться Лика.

— Знакомые не имеют права, только родственники, — пояснил Артамонов.

— Ну и что, ее отправили в тихий дом?

— По-моему, да. Но из Реши, я говорю, на эту тему слова не вытянешь.

— Да, диамат и сопромат дают совершенно гремучую смесь, и красота здесь совершенно не спасает, — сказала Лика. — А что, у тебя есть ощущение, что со мной произойдет то же самое?

— Да нет, просто учиться больше негде, а то лучше поступали бы вы все куда-нибудь по женской линии.

— Это куда же?

— В более легкие промыслы, чтобы иметь несложные помыслы.

— На панель, что ли?

— Уж лучше на панель, чем вот так, как Рязанова.

— А у тебя что, недержание мыслей? — спросила она на прощание. — Тебя прямо так и несет, так и несет. Ты действительно придаешь ночи некоторое любопытство. Но оно не настолько завладело мною, чтобы отдаваться ему до утра.

— Я буду говорить об этом в палате лордов! — ляпнул свое всегдашнее резюме Артамонов.

— Что ты сказал? — насторожилась она.

— Извини, это я так. Просто к слову пришлось.

— Не надо со мной так. К слову, — предупредила Лика. — Со мной можно только специально, по-настоящему.

Лика была хороша тем, что быстро перехватывала инициативу. Артамонову не нужно было подыскивать маршруты для прогулок, темы для разговоров словом, всего, на чем держатся отношения, когда души приоткрыты всего на треть. Атмосфера знакомства содержала как раз тот изотоп кислорода, который лучше других усваивался Артамоновым.

— Давай будем ходить с тобой всегда в один кинотеатр и брать билеты на одни и те же места, — говорил он.

— Зачем такие условности? — не понимала Лика.

— Чтобы после расставанья сильнее и дольше мучиться, — вовлекал он ее в свою теорию.

— Ты планируешь расставание?

— Я не планирую — так всегда случается само собой.

— Я не понимаю этой системы мучений. Зачем она?

— Очень просто. Ты приходишь после разлуки в кинотеатр, а два места там — святые. Идешь по Майскому парку, а лавочка под кленом — святая. И ты будешь мучиться, вспоминать.

— Забавно, — соглашалась с его подходом Лика. — Ты предлагаешь отрезать разлуке все пути?

— Да, мы с тобой создадим для себя область мучений.

— В этом что-то есть.

— А когда расстанемся, я буду тебе писать.

— Зачем писать, если расстанемся?

— Ты будешь получать письма и вспоминать об этом лете, — раскрывал Артамонов свою технологию памяти. — Не обо мне, а о лете. Время будет идти, и письма станут приходить все реже и реже. Они будут напоминать тебе уже не об одном каком-то лете, а о юности вообще. Я превращусь в символ. А когда ты начнешь округлять количество прожитых лет до десятков, я стану напоминать тебе не о юности, а о всей твоей жизни. Все забудется, и жизнь представится тебе сначала юностью, потом летом и, наконец, днем — единственным днем, когда мы с тобой познакомились.

— Интересно. Но почему ты постоянно твердишь о разлуке? — спросила Лика.

— Понимаешь, на практике выходило так, что я всегда в конце концов оставался один, — признался Артамонов. — Теперь я с учетом этого специально заостряю внимание на расставании, чтобы как-то от противного, что ли, сохранить нашу дружбу.

— Мы с тобой не расстанемся, правда? — спросила Лика.

— Прошлое должно обретать законченный смысл, — выдал сентенцию Артамонов. — Чтобы с ним было проще входить в товарные отношения — забывать о нем по сходной цене или молчать в обмен на что-то.

Земля долго стелилась под ноги закату. По городу пошла ночь в черном до пят платье. Одинокая звезда стояла над миром и предлагала себя в жертву, но объективных условий сорваться с орбиты и падать сгорая не было в наличии.

— Этим летом у меня словно истекал какой-то срок, — вновь заговорила Лика. — Я тебя, в общем-то, ждала. Я бродила, как заклятая, по городу, представь, а мое счастье уже начиналось. Ты доделывал свою курсовую, а в точке уже сходились две наши с тобой параллели.

Лика постоянно ожидала непогоды и брала с собой на свидания накидку. В ее сквозном прозрачном целлофане она походила на букет в слюде и говорила о странном свойстве обложных дождей, о том, как они могут доводить до любви, до беды, до отчаяния. Ей был по душе их излюбленный метод — не кончаться.