Предметы из человеческой плоти

Предмет №1. Сушеная голова Джарнги Нги Нги

Кредита, выданного Кугину Банком Академии на организацию экспедиции в Уул, однозначно не хватало. Не оставалось ничего другого, кроме как прибегнуть к способу, уже испробованному неоднократно. В прошлом, которое он так хотел забыть и не вспоминать никогда. В прошлом, ничем не отличавшемся от неуютного настоящего, из которого Кугину так хотелось сбежать и впредь в него не возвращаться.

Он несколько часов блуждал по фиитским кварталам Фараджи, прежде чем нашел то, что искал, в сыром тупике, спрятавшемся меж кособоких хижин с обросшими грибами стенами. Шест с насаженной на него петушиной головой, оживленной с помощью туземной магии. И двумя обезьяньими пальцами, болтающимися на грязном шнурке. Пальцы извивались, словно мохнатые черви. К шесту также был прибит кусок картона, оторванный от ящика из-под апельсинов. Поверх картинки с улыбающимися оранжевыми фруктами – рукописная надпись с адресом. Фиитские иероглифы, столь похожие на кровавые потеки. Красные чернила, скорее всего, были сцежены из того же несчастного петуха. Или не менее несчастной обезьяны.

Кугину повезло: подпольные бои по запрещенному колониальными властями фиитскому боксу должны были состояться сегодня. Во второй день месяца Обезьяны, в час Петуха. В доме Серого Пенина. И он вполне успевал принять в них участие.

Как добраться до дома Серого Пенина, ему подсказал сидевший на куче отбросов голый фиит. Грязный и грузный, он прижимал к своему похожему на бурдюк животу человеческие останки, замотанные в цветастое сари. Кугин пошел в указанном направлении, и когда понял, что заблудился, обратился за помощью к горбатой старухе, торговавшей инструментами для ритуальной дефлорации, но та лишь грязно выругалась в ответ. В конце концов туземный мальчонка, с аппетитом хрустевший сушенными кузнечиками, согласился провести его к нужному ему месту за кривую монетку в пол-пая.

До начала боев оставалась еще пара часов. Дом Серого Пенина оказался хижиной из крашеной фанеры, притулившейся к забору, ограждавшему пустырь, выделенный колониальными властями под городскую свалку. На циновке у входа в хижину сидел вислоусый цыган-полукровка с золотыми кольцами в ушах и серым, как у рзянцев, лицом. Играл на гитаре и пел что-то на незнакомом Кугину рзянском наречии, похожем на курлыкание болотных птиц. Дождавшись окончания песни, Кугин поприветствовал цыгана и спросил его на торговом рзянском, как ему переговорить с Пенином.

– Белый человек должен быть могущественным шаманом, если хочет поговорить с Пенином, – ответил цыган. – Грифы отведали его плоть дюжину лет тому назад. Дюжину лет тому назад грифы вознесли его дух к вратам Верхнего мира. И оставили у истоков Следующего Пути.

– Скажи тогда, добрый товарищ, если бы ты был белым человеком, недавно приехавшим в Фараджи, а до этого обучавшемся искусству кулачного боя у дядюшки Мо-чина и его сестры Мо-чиат в безымянном горном селении у двух водопадов, и хотел заработать на своих умениях, как бы ты поступил?

– Пошел бы к дому Пенина. Прежде чем помереть, Пенин породил и вырастил шесть сыновей. Пятеро трудолюбивых, но глупых, работают сейчас на городской свалке. Шестой сын, ленивый и умный, названный в честь отца Пенином, продолжает дело отца. Сидит у входа в хижину и играет весь день на своей гитаре, поет песни, которым его научила серокожая мать, перед тем как вернутся в джунгли. Пенину, сыну Пенина, не надо работать. Он устраивает кулачные бои, на которых одни глупые фииты ломают друг другу кости, а другие глупые фииты проигрывают друг другу деньги на ставках. А умный ленивый Пенин получает половину от каждого выигрыша. И будь я белым человеком, обучавшимся искусству боя у столь уважаемых мастеров, я бы договорился с Пенином. Обустроили бы дельце с обоюдной выгодой.

– Белому человеку нужны три лошади. Для путешествия через джунгли и по горным дорогам. Сколько боев должен выиграть белый человек, чтобы получить то, что ему нужно?

– Хех, белый человек должен выиграть шесть боев. И тогда он сможет пойти в конюшню к старому Сану, отцу одной из жен ленивого Пенина, и выбрать себе трех любых лошадей. И одного крепкого мула – в подарок.

Условия показались Кугину вполне резонными. Через четыре с половиной часа он, покрытый синяками, с разбитыми в кровь костяшками кулаков, лишившийся одного переднего зуба, устало брел домой в комнатенку в пансионате мадам Брылевой. В правом кармане куртки лежал его приз: покрытая татуировками, засушенная до размеров апельсина голова фиитского колдуна. Веки и рот головы были зашиты, уши залиты воском. Внутри головы что-то шуршало и жужжало. Может, жрущие ее изнутри насекомые. Может, заключенный в ней дух. Выигрыш победителю боев всегда выдавался в традиционной фиитской валюте, мо-сирах. К стыду своему, Кугин так и не научился определять номинальную ценность сушенных голов. Пришлось поверить цыгану Пенину на слово, что этой мо-сирах хватит для покупки нужных ему лошадей.

Невзирая на физические страдания, Кугин прибывал в весьма редком для него приподнятом настроении. Хотелось петь, хватать прохожих женщин за груди, поджигать бороды застывшим в медитативных позах суфийским старцам. Но вместо этого он зашел в случайно попавшуюся ему на пути лавку, торгующую веденскими товарами, где купил бутылку с мутной сливовицей и книжку стихов поэта Никодима Кутика, с которым Кугин водил знакомство в студенческие годы.

Придя домой, Кугин бросил жужжащую голову на полку под окном и нацедил полный стакан сливовицы. Не раздеваясь, улегся в кровать. Со стаканом в одной руке и книжкой в другой. Сделал добрый глоток. Пойло оказалось одновременно горьким, кислым и отдавало сивухой. Поморщился. Выругался. Отставил стакан.

Начал читать – но книга разозлила его даже сильнее, чем паршивое пойло. Из аннотации он узнал, что его беспутный товарищ Никодимушка недавно погиб. Глупо и бессмысленно. Был ранен на дуэли в Костюшкино, поселении на Западном Краю Мира. Но помер бедолага не от ранения – оно лишь усугубило ситуацию. Причиной смерти стала запущенная и уже неизлечимая паразитарная инвазия.

«Счастливчик. Отмучился», – подумал погрустневший Кугин, также страдавший от паразитов, но совсем другого рода. Его долги Банку Академии пиявками присосались к нему, вытягивали все жизненные соки вместе с процентами по кредитам, размер которых с годами не сокращался, а лишь увеличивался после каждой из проведенных им экспедиций. А гонорары, получаемые за репортажи в «Географическом Вестнике», не покрывали и половины затраченных средств, так как Кугин был не самым популярным автором.

«Счастливчик. Отмучился», – повторил он уже в слух. И добавил: «Скоро и я последую за тобой, братишка».

Полежал, помолчал. Допил, наплевав на поганый вкус, бутылку сливовицы. Изрядно захмелевший читал вслух самому себе стихи Никодимушки. Стихи были вертлявыми и скользкими, словно червяки. И от переизбытка в организме этих извивающихся рифм Кугину показалось, что под его кожей ползают, прогрызают лабиринт ходов паразиты.

«Почему же, почему же мое поколение столь паталогически несчастно?» – вопросил он себя с видом одновременно осоловевшим и трагическим. Вопросил громко и требовательно. Не получил ответа. Подумал, что надо бы повеситься. И уснул. Под аккомпанемент диссонансных мелодий, извлекаемых бывшим матросом с китобойного судна Иваном Трофимовым из насилуемого им тромбона. Иван Трофимов жил в соседней комнате, за тонкой стеной из прессованного картона. А раньше он обитал в комнате, принадлежащей ныне Кугину. Но проиграл ее. В карты. Потом Иван проиграл свои собственные костыли и протезы. Больше в карты Иван Трофимов не играл, а целыми днями безвылазно сидел в оставшейся в его собственности второй комнатушке. Безостановочно выдувал из тромбона воспоминания о кошмарных древних тварях, с которыми он столкнулся на том острове, после кораблекрушения. Выдувал сквозь тромбон из себя ужас, да никак до конца выдуть не мог. Прекращал играть, да и то ненадолго, лишь когда Кугин или кто иной из сердобольных обитателей пансиона мадам Брылевой приносили ему поесть.

Спалось Кугину плохо. Дощатая кровать была слишком жесткой для его избитого тела. И, как всегда, его мучили кошмары. Приснился отчим, зарубивший топором его мать в порыве ревности, смешанной с религиозным экстазом, а после запершийся в сарае для кур, который сам же спалил – с собою внутри. Потом Глеб Петрович Якушкин, преподаватель из Академии, повесившийся после того, как обозленные на него за несправедливые экзаменационные оценки Кугин вместе со своим однокашником Сашкой Евгеньевым придали огласке подробности амурных похождений этого старого ловеласа. А через пять лет после этого Евгеньева заживо съели рзянские людоеды из подземного лабиринта под горой Кхо. Кугина они не стали трогать, пораженные его длинным острым носом и светлыми волосами…