Тритон ловит свой хвост

Пасмурным утром, выйдя из пещеры, Сой пробрался в транспорт, направлявшийся в сторону местного города. В огромном здании среди леса он провёл несколько дней, высматривая, прислушиваясь и вынюхивая. Его никто не заметил, спасибо умным имплантам, зато накопители в жировой клетчатке сохранили достаточно информации.

Теперь он возвращался. По сторонам пустынной дороги вставали зелёные великаны, напомнившие Сою касталии. Они глухо шумели и гнулись от ветра, который гнал по серому небу серые облака, подсвеченные с одной стороны светом местного спутника. Скоро показались горы, и Сой бросил машину и сошёл с дороги в лес. Дальше ехать было нельзя, Внешние охраняли вход в пещеру. Охраняли настолько тщательно, насколько позволяло их примитивное мышление, но даже варварам иногда везёт. Сой не мог рисковать. Он растворился в вечерних тенях и побежал напрямик.

Ветки стегали его по лицу, свежий ветер раздувал волосы. Темнело, ночь вступала в свои права. На полпути Сой устроил себе короткий привал. На крошечной полянке лёг во мхи, откинув голову, чтобы видеть небо.

Ветер усилился. Он терзал облака, рвал их в клочья — и внезапно разметал в стороны, очистив кусочек неба…

Сой увидел звёзды — и испытал потрясение!

Существу, знающему лишь одно светило, трудно представить себе звёздное небо, его глубину и необъятность. Сой вырос, зная, что пространство вокруг Мира ограничено «желудком Тритона» или гигантским пузырём в толще камня. Пусть даже толща эта не бесконечна, и пусть существует Внешний мир, но понятие о нём умозрительно и абстрактно. Сейчас он увидел настоящую бесконечность…

Она подавляла. Рядом с нею он был даже не песчинкой, а мельчайшей молекулой. Его всё равно что не существовало. На мгновение Сой усомнился, что Внешние — примитивные дикари. Жить, помня о Бездне над головой, трудно, почти невозможно, но Внешние жили. Так ли они просты, как он решил?

Так! Дикость остаётся дикостью, неважно, стиснут ты в скорлупе или растворён в бесконечности. Цивилизованность внутри разумного существа, в его голове, а не вокруг.

Недолгий отдых вернул силы. Часы пожирали время, и Сой припустил быстрее прежнего.

Вокруг пещеры ничего не изменилось. Внешние спали. Часовые у входа не заметили его. Лёгкой тенью Сой проскользнул внутрь, к Окну. Здесь было неожиданно людно. Внешние суетились у странного прибора. Похожий на древнюю пороховую пушку, он был направлен в сторону Мира. Один из Внешних сидел у примитивных расчислителей, пристально всматриваясь в плоский экран. Потом лицо его прояснилось. Внешние оживлённо переговаривались; они только сделали что-то, но что? Сой не стал гадать, всё, что он увидел, легло в накопители. Учёные разберутся.

Маскировка работала великолепно. Внешние ничего не заподозрили, когда он перебрался через Окно. Ладони привычно прилипли к шершавому камню. Перебирая конечностями как паук, Сой устремился к месту, где ждал его «Буках».

Инерциалы скафа дали точное направление на «Лардийскую стрелу», волновой излучатель дал импульс. Корабль отозвался сразу, ближняя к «Букаху» часть границы замерцала. Сработали пороховые заряды, и скаф кинуло к Границе.

…Смерти и возрождения чередовались одно за другим, и возрождений оказалось больше. Сой со стоном втянул в себя застоявшийся, с привкусом металла воздух скафа. Он жив, он почти дома!

«Лардийская стрела» гостеприимно раскрыла перед ним свои шлюзы. Здесь пахло Родиной и пылью, и этот запах был куда вкуснее лесных ароматов Внешнего мира. Он прошёл по пустынным коридорам, заглянул в каюты, постоял в рубке. На экране была Стена, по ней струилась вода. Видимо, несколько недель — или месяцев, кто может сказать, какими путями вода достигла полости? — назад в горах прошёл дождь. Капли падали и сверху, проникали сквозь Границу, вспухали облачками снега. Вот они, будущие кометы и ледяные метеоры…

Сой сглотнул. Зачем он оттягивает неизбежное? Не убьёт же его это, в конце-то концов? В медотсеке он лёг в капсулу считывателя. Еле слышно загудели насосы, зажурчал буферный раствор. Он пах сладко и масляно, и у Соя закружилась голова. Встроенный анализатор опознал сильное обезболивающее. Правильно, как он мог забыть? Миру нужна информация, вся информация, а не только та, что сохранёна в подкожной жировой клетчатке. Значит, нужен и он, живой и в рассудке, не уничтоженный мукой считывания.

И всё равно, это было больно…

Потом Сой долго лежал, приходя в себя. Теперь от него уже ничего не зависело. Информационный пакет, зашифрованный, сжатый и многократно дублированный, отправился к Миру. Через несколько часов там будут знать, что он вернулся.

Сой спокойно заснул. Ему снились звёзды.

***

Кроме Жогина и инженеров-наладчиков, сюда никто не имел доступа. Целая стена напротив двери представляла собой один огромный монитор. Тысячи окошек непрерывно транслировали картинку с камер видеонаблюдения, установленных по всему «Жогинскому центру». По команде с пульта любое окошко можно было развернуть на экран настольного компьютера. Эти же видеопотоки, за некоторым исключением, получала и служба безопасности. Просматривать при желании все камеры Илья Витальевич считал — и не без оснований — своей привилегией.

Камеры стояли везде: в залах и коридорах, бассейнах и на беговых дорожках, на борцовских коврах и в тирах. В кабинетах управления и на остановках внутреннего транспорта, на рабочих местах сотрудников и в конференц-залах. Даже в личных апартаментах директората и жилых комнатах персонала, а также раздевалках, душевых и туалетах; выход с этих камер поступал на вход специальной программе-цензору, и сложный алгоритм решал, представляет ли происходящее там угрозу здоровью или жизни людей. Свои помещения Жогин оставил без присмотра: всё равно никому не добраться до него незамеченным.

Кабинет с видеостеной Илья Витальевич называл своей комнатой отдыха. Чего здесь было больше, любопытства или гордости, он и сам не мог сказать, но бездумное перещёлкивание каналов успокаивало нервы. Кто-то пялится в телевизор, но Жогин считал это занятие глупым.

Обычные люди в обычных — или экстремальных, это уж как получится — казались ему интереснее.

Сейчас он следил за снукерной партией двух воспитанников. Тренер, Джеймс Кахил, остановил серию, и что-то объяснял обоим игрокам. На взгляд Жогина, позиция на столе не заслуживала пристального изучения, но Джеймс, очевидно, нашёл в ней нечто, требующее пояснений. Что же он увидел такое, что непонятно стороннему наблюдателю? Сам Жогин никогда не вставал за стол, но долгие годы с интересом смотрел турниры, и поэтому считал себя знатоком. Он научился хорошо видеть позицию и очень часто угадывал очередной ход. Мальчики-воспитанники, похоже, разделяли его недоумение, но Джеймс горячился, размахивал руками, чертил на планшете траектории…

— К вам посетитель, Илья Витальевич, — прошелестел голос секретаря в динамиках. — Требует сей же момент его впустить.

— О мой гад, кто? — недовольно отозвался Жогин. — Я никого не жду.

— Антон Сергеевич, — ответил секретарь. — Находится в списке «Пускать в любое время дня и ночи».

В голосе секретаря Жогину почудилось ехидство.

— Что, и такой список есть? — спросил он.

— Так точно, вы его сами составляли.

— Дела-а-а… — протянул Жогин. — Пропусти его в кабинет. Сейчас подойду.