Триумф Венеры. Знак семи звезд

— Ваня! — позвала жена.

Он спал.

29

Иван Дмитриевич с женой присутствовали и на отпевании в церкви, и на кладбище, и, когда гроб опускали в могилу, он подумал о Марфе Никитичне. В счастливом неведении она сейчас плыла вдоль нищих, затянутых рыбачьими сетями чухонских островов. Дальше — Неметчина, Франция, Шпанское королевство. Где-то застанет ее девятый день по смерти сына? А сороковой? В этот день Якову Семеновичу последний раз поставят тарелку, положат ложку, нальют вина, чтобы на прощание посидел как хозяин за домашним столом. Вспомнит ли мать о сыне, глядя, как за белыми скалами Гибралтара сияет средиземноморская синева? Услышит ли в крике чаек его голос?

Уже шли обратно к воротам кладбища, как вдруг Шарлотта Генриховна, оттолкнув своих провожатых, поддерживавших ее под руки, бросилась к племянницам, обняла их, крепко притиснула к себе и друг к другу.

— Катюша! Лизанька! Обещайте, что если я умру, вы будете любить Олюшку!

За деревьями горели костры. Там жгли палую листву.

— Она ваша сестра! Если я умру, — плача, просила Шарлотта Генриховна, — обещайте мне, что вы всегда-всегда будете любить ее! Катюша! Лизанька! Девочки мои…

После того, как мертвый навеки остался в земле, у живых наступает облегчение. Гости группами подъезжали с кладбища и разбредались по квартире в ожидании того момента, когда их пригласят к поминальному столу. Всюду слышались возбужденные разговоры. Болтали о чем угодно, только не о Якове Семеновиче, иногда звучал приглушенный смех, стыдливо смолкавший при появлении кого-нибудь из родственников покойного. Собрались почти все соседи, даже Гнеточкин с супругой. Очевидно, Шарлотта Генриховна отпустила ему старые грехи. Не было лишь Нейгардтов: они предупредили, что с похорон зайдут домой переодеться.

Мадам Зайцева, сидя на диване в гостиной, одаривала всех входивших в комнату мужчин лучезарными улыбками, словно это был ее праздник и она тут главное действующее лицо. Некоторым протягивалась рука для поцелуя. Иван Дмитриевич тоже этого не избежал.

— Так не скажете, где вы купили ваш зонтик? — спросил он, прикладываясь к ее пухлым пальчикам.

— Я вам уже ответила. В Париже.

Чуть заметно улыбнувшись Ивану Дмитриевичу, она обратилась к его жене:

— Какое, милочка, на вас чудное траурное платье.

Жена смутилась, поскольку платье принадлежало теще и лет пятнадцать, после каких-то важных похорон, пылилось в сундуке.

— Чудное, просто чудное! — продолжала Зайцева, наслаждаясь ее смущением. — Я узнаю этот фасон. В юности у меня было такое же, только серое. Боже мой, как летит время! Я тогда носила мою старшенькую.

Неподалеку ее муж объяснял двум старым девам с четвертого этажа:

— Для того нам от казны квартирные деньги и даются, чтобы с женами жить…

Оставив на их попечение расстроенную, робеющую жену, Иван Дмитриевич отправился искать Евлампия. Тот сидел в кухне и что-то ел, что ему вперемешку подкладывали на блюдо распаренные стряпухи.

Без всяких запирательств он признал выложенный перед ним на стол конец веревки с кровавыми пятнами: да, сразу поленился отмыть, пришлось отрезать. Не выбрасывать же весь моток? Веревка хорошая, корабельная, голландского витья.

— Жулька-то, — сказал Иван Дмитриевич, — жива.

— Поправилась, значит. Я ее давил, да недодавил. Сердце дрогнуло, как она визжать стала. Так жалобно!

— А врал зачем?

— Думал, барону скажете, — повинился Евлампий, — он у меня пять рублей назад и отберет. Вы уж не сказывайте. Жулька теперь пуганая, днем на улицу носа не кажет.

В отместку Иван Дмитриевич спустил прямо ему на блюдо веревочный хвост и пошел обратно. В коридоре достал табакерку, заложил в ноздрю табачок. Совестно было в этом доме зажигать трубку. Он уже почти прочихался, когда кто-то сзади взял его под руку. Иван Дмитриевич посмотрел через плечо и увидел Куколева-старшего.

— Курить табак нехорошо, а нюхать — это, господин Путилин, еще хуже.

— Разве так больше вредит здоровью?

— Телесное здоровье тут ни при чем.

— Тогда почему?

— Сами посудите, — усмешливо говорил Куколев, пока шли по коридору, — ведь современный человек через все свои отверстия грешит. Каждой нашей дыркой дьявол себе во славу пользуется. Ртом, глазами, ушами. О прочем умалчиваю. Что чревоугодничать, что дым глотать, в принципе нет никакой разницы. Один лишь нос представлял собой счастливое исключение: больших грехов за ним не числилось. Нос держался дольше всех, но нынче и он пал.

Иван Дмитриевич невольно перебрал в памяти прегрешения своих отверстий. По крайней мере, одно из них оставалось невинно: к содомии он склонности не имел.

— Простите мне это маленькое нравоучение, господин Путилин.

— Ничего, ничего. Я люблю душеполезные разговоры, — в тон ему ответил Иван Дмитриевич, не переставая удивляться тому, что никто из этой семейки до сих пор ни словом не обмолвился о бегстве Марфы Никитичны.

В гостиной уже появилась чета Нейгардтов. Баронесса была в роскошном платье, больше похожем на подвенечное, будь оно не черным, а белым. Иван Дмитриевич перехватил устремленный на нее взгляд жены и понял, что ко всем участкам, на которых ему сегодня предстояло вести сражение, прибавился еще один. Из-под собольих бровей жена метала молнии в сторону баронессы. Пока что они были холодными, но рюмка водки могла разогреть их до смертельного градуса.

При виде своего врага Куколев тоже помрачнел.

— Я по-прежнему, — сказал он, — уверен, что смерть моего брата не обошлась без Нейгардта. Видеть не могу этого человека! На кладбище я вынужден был терпеть его присутствие, но совершенно не представляю, как мы с женой и дочерьми сядем с ним за один стол.

— Кстати, расскажите мне подробнее, при каких именно обстоятельствах отравилась Лиза. Это было в будний день?

— В субботу. Я хорошо помню, потому что, согласно принципам моей жены, в субботние вечера наша прислуга пользуется полной свободой. Кати тоже дома не было. Они вдвоем с Лизой собирались ночевать на даче у подруги, но Лиза там с кем-то поругалась. В расстроенных чувствах она приехала домой и с горя обратилась к моему хересу. Я еще не вернулся, в квартире была только Нина Александровна. Страшно подумать, что ей пришлось пережить.

— Кошмар, — подтвердила она сама, выныривая из-за спины у Ивана Дмитриевича.

— Лиза, — усмехнулся Куколев, — характером в бабку. Недаром они сговорились и провели нас всех.

Иван Дмитриевич направился к жене, но по дороге им завладел Зеленский:

— Уделите мне пять минут.

Отошли к окну, он спросил:

— Убийца, как я понимаю, не найден?

— Пока нет.

— Тогда вернемся к нашим баранам. Не возражаете?

Иван Дмитриевич понял, что о побеге Марфы Никитичны никто не удосужился ему сообщить, и решил тоже промолчать.