Тривейн

Все выпили. Нэпп первым поставил свой бокал на стол. Он сгорал от нетерпения, но знал, что по самой высокой шкале ценится терпеливое ожидание. Пока еще он – сенатор, уважаемый человек, в котором нуждались все здесь присутствующие. Может, и не было смысла казаться спокойным – ведь он таковым не был, и все это знали, как знали и то, что такт и он – вещи диаметрально противоположные.

– Я первым раскрою карты, мистер Гамильтон и мистер Грин, – начал он. – Не называю вас, Уолтер, так как ваша позиция мало чем отличается от моей... То, что все мы услышали, сводится к одному: Эндрю Тривейн должен остаться в седле. Мы с Уолтером говорили об этом в машине. Но, признаться, ни черта я не понимаю! Бобби Уэбстер предложил великолепный план...

Йан Гамильтон бросил взгляд на Грина и чуть заметно кивнул: этим едва заметным движением он давал разрешение старому еврею говорить.

– Конечно, – произнес тот, – мистер Уэбстер предложил отличный план, сенатор... Но, видите ли, в чем дело, ловкий маневр может обеспечить победу в отдельном сражении. Но в это время на другом участке фронта противник нанесет мощный удар и выиграет войну...

– Вы полагаете, – спросил Мэдисон, – что недостаточно справиться только с Тривейном? А кто еще против нас?

– Тривейн, – ответил Гамильтон, – находится в исключительном положении. Он прекрасно знает все, что мы сделали, и понимает почему. Даже если у него нет доказательств, он с лихвой может компенсировать этот недостаток.

– Не понимаю, – тихо перебил Гамильтона Нэпп.

– Объясню, – улыбнулся Грин Гамильтону. – Мы с вами не юристы, Нэпп, если бы мы были ими, то, думаю, сказали бы, что наш мистер Тривейн располагает лишь обрывками прямых письменных свидетельств, которые могут навредить непосредственно, но у него огромное количество косвенных улик... Правильно я излагаю, советник Гамильтон?

– Вы могли бы давать уроки, Арон... Тривейн сделал то, чего никто от него не ожидал: наплевал на юридические документы. Я даже подозреваю, что он сделал это в самом начале своего расследования... И пока мы колупались с тысячами законов и десятью тысячами параграфов относительно стоимости, оформления и распределения, Тривейн охотился за другим – за личностями. Он понял, что те, кто занимает ключевые позиции, за все и отвечают. Не забывайте, что он сам блестящий администратор, и даже ненавидящие его признают это. Он понимал, что должен существовать некий эталон, контролирующий процесс. Такая огромная и разнообразная компания, как «Дженис индастриз», не может функционировать лишь на исполнительском уровне. Особенно при данных обстоятельствах. Странно, что первыми это поняли Марио де Спаданте и его люди. Они нарочно поставляли противоречивую информацию и ждали, какова же будет реакция? Но реакции не последовало, и они растерялись, не понимая, что им делать с их открытием? Де Спаданте, обозлившись, стал сыпать угрозами, набрасываясь на каждого, кто вступал с ним в контакт... Впрочем, довольно о де Спаданте!

– Прошу прощения, мистер Гамильтон, – подавшись вперед со своего металлического кресла с лежавшими на нем вышитыми подушками, произнес Нэпп. – Все, что вы говорите, снова возвращает меня к решению, принятому Бобби Уэбстером... Вы полагаете, Тривейн собрал по кусочкам информацию, которая может угрожать всему, что мы сделали. А раз так, то лучшего момента для дискредитации Тривейна нам не найти! Ведь в таком случае мы дискредитируем и его доказательства! А для нас это очень важно...

– А почему бы его не убить? – внезапно прозвучал глубокий голос Грина.

Это был жесткий вопрос, и он ошеломил и Мэдисона и Нэппа. Лишь Гамильтон никак не прореагировал.

– Это вас шокирует, а? – продолжал Грин. – Но почему? Вполне возможно, что об этом думаете и вы... Я видел смерть намного ближе всех, сидящих за этим столом, может быть, и поэтому такая постановка вопроса меня не пугает. Но я хочу сказать вам, почему план этого уличного торгаша Уэбстера не внушает мне доверия... Все дело в том, что такие люди, как Тривейн, намного опаснее именно тогда, когда их убивают или отправляют в отставку...

– Почему? – спросил Уолтер Мэдисон.

– Потому что они оставляют после себя наследство, – ответил Грин. – Становятся тяжелой артиллерией, символами всевозможных общественных кампаний, их объединяющим смыслом. Именно они воспитывают поколения недовольных крыс, которые, размножаясь, вгрызаются в ваши организации! А у нас нет времени, чтобы уничтожать их в зародыше...

Арон Грин был так разъярен, что у него задрожали руки.

– Успокойтесь, Арон, – тихо, но твердо произнес Гамильтон. – Так мы ничего не добьемся... Он прав, знаете ли. У нас нет времени на всякие там попытки: они не только отвлекают от дела, но не могут увенчаться успехом. А люди, подобные Тривейну, всегда придерживаются сути дела... Следует понять это и приспособиться. Так вот, руководствуясь интересами дела, я обращаюсь к вам, сенатор, и к вам, Арон, поскольку вы, Уолтер, вступили в игру позже и ваше участие в ней, как бы высоко мы его ни оценивали, пока еще не очень-то продолжительно...

– Я знаю, – мягко подтвердил Мэдисон. – Найдется много таких, кто мог бы назвать нас брокерами власти, и они были бы правы... Именно мы распределяем власть внутри политического организма. И хотя в нашей деятельности есть некоторая личная заинтересованность, руководствуемся мы все-таки отнюдь не личными амбициями. Конечно, мы верим в собственные силы, но рассматриваем их при этом только как инструмент, с помощью которого можно чего-то добиться. Я объяснил все это Тривейну, полагаю, он убежден в нашей искренности...

Слушая Гамильтона, Нэпп рассматривал стеклянную поверхность столика, за которым сидел. Неожиданно он резко поднял голову и уставился на Гамильтона.

– Вы это сделали?

– Да, сенатор. Именно об этом мы с ним и говорили! Это вас удивляет?

– Да вы с ума сошли!

– Почему? – вдруг резко спросил Грин. – Вы что, сенатор, совершили нечто такое, чего можно стыдиться? Или, может, больше беспокоитесь о себе, нежели о наших общих целях?

Наклонившись вперед, Арон Грин в упор смотрел на Нэппа, его лежавшие на столе руки дрожали.

– Речь не о том, чтобы стыдиться чего-то, мистер Грин. Я говорю о непонимании. Вы действуете как частное лицо, а я избран народом. И прежде чем отвечать за что-то, я хочу видеть результаты. А до этого мы еще не дошли...

– Но мы ближе к ним, нежели вы думаете! – заметил Гамильтон, сохраняя в отличие от Грина и Нэппа совершенное спокойствие.

– Пока что нет никаких доказательств! – парировал Нэпп.

– Это означает лишь одно, – подняв бокал и отпив бренди, произнес Гамильтон, – вы не видите того, что происходит вокруг! Все, к чему мы приложили руку, каждая область, которой мы управляем, процветает. Никто не может этого отрицать! Все, что мы сделали, создаст финансовую базу таких размеров, что мы сможем влиять на целые районы страны! Уже сейчас мы сделали многое. Мы не обошли вниманием ни взрослых, ни детей, растет занятость, повышается уровень жизни, продолжается выпуск продукции. Национальные интересы от нашей деятельности только выиграли... Вне всякого сомнения, укрепилась и военная мощь страны. Везде, где «Дженис» создавала зоны своего влияния, рос выпуск продукции, набирали темпы социальные реформы и строительство жилья, выросло качество образования и медицинского обслуживания. Мы убедительно доказали, что можем обеспечить социальную стабильность... Вы можете опровергнуть хоть что-нибудь из перечисленного мною, сенатор? Вот ради этого мы и работали!

Нэпп был несколько ошеломлен. Перечисленные Гамильтоном заслуги корпорации изумили его. Он взглянул на самого себя другими глазами.

– Я был слишком занят делами в Вашингтоне, – ответил он, – очевидно, у вас был шире обзор...

– Именно так! Но я по-прежнему хочу, чтобы вы ответили на мой вопрос... Можете ли вы отрицать те факты, которые я только что привел?

– Нет, полагаю, что нет...

– То есть не можете?

– Хорошо, не могу.

– И вы не понимаете, какой из всего этого можно сделать вывод? Не осознаете того, что мы сделали?