Трое отважных, или Жизнь и необычайные приключения "мушкетеров"

Так мы подружились с Эркином. И что там говорить!.. Такого парня днем с огнем не сыщешь.

ПОСРАМЛЕНИЕ СПИРЬКИ ЗАКИДОНА

Теперь в самый раз рассказать подробнее об удивительной школе в доме купца Собакина. Табличка возле одинокой кариатиды гласит:

ОБРАЗЦОВО-ЭКСПЕРИМЕНТАЛЬНАЯ ШКОЛА № I

Табличка потрескалась, потускнела. Оно и понятно. Вывесили ее еще в 1919 году. Все правильно решили новые власти. Здание прекрасное. Значит, и школа должна быть соответствующей, образцовой. Со всего города собрали в нее самых одаренных учеников, самых лучших преподавателей. А самого наилучшего назначили заведующим. Виктор Петрович Кузин, заведующий школой, был действительно удивительным педагогом. Знающие люди утверждали, что в нем пылал огонь гениальности. Виктор Петрович, наладив педагогический процесс, заскучал, заскорбел, ибо ничто не мешало школе показывать замечательные успехи в учебе, поведении и общественной жизни. А Кузину желалось, не терпелось совершать педагогические подвиги. Он жаждал исправлять души неисправимые, дарить стране толковых людей, еще совсем недавно имевших конфликты с Уголовным кодексом.

И Виктор Петрович добился своего. С настойчивостью коллекционера он собирал в своей школе учеников сомнительных — всяких хулиганов, драчунов, полууголовников и бездельников. Последних он не любил, говорил: «Жизнь может сыграть с молодым человеком всякое. Но вот лентяи, бездельники... Это же дар божий. Как и трудолюбие. Но лень — это ужасный дар!» Однако Кузин возился и с ними. Он ведал школой до тридцатого года. Вырастил из беспризорников и всяких брандахлыстов множество замечательных людей, которыми и поныне гордится наша страна.

Сколько стоило Кузину трудов заполучить в свою школу беспризорников, парнишек, искалеченных тяжелой жизнью!.. Вывеска Виктору Петровичу здорово помогла, поскольку на ней значилось: «Образцово-экспериментальная». По мысли организаторов школы слово «экспериментальная» должно было означать всего лишь то, что в школе этой применяются новые методы педагогики. Однако Кузин толковал слово это расширительно. И убедил власти. И он увидел первые плоды. Сын матерого уголовника в 30-м году получил диплом инженера!

Все поздравляли Виктора Петровича с педагогическими победами. А Виктор Петрович хирел, чах, приближался к могиле. Жалко ему было умирать. Именно — жалко. Не страшно. Человеку, прожившему жизнь честно, с пользой для людей, не страшно умирать.

И он умер.

И заведовать школой стал прекрасный педагог Канаев Егор Иванович. Он знал все. Одного только не ведал: как обращаться с учениками, вчерашними беспризорниками, уголовниками, хулиганами...

А по традиции в школу все присылали и присылали «трудных» учеников и учениц. Егор Иванович старался продолжать традиции своего замечательного предшественника. Покойный Кузин в бывшей людской купчины Собакииа — большой комнате с низкими потолками — организовал общежитие на десять коек, для иногородних и бездомных своих воспитанников. Егор Иванович продолжал дело, начатое его предшественником. В общежитии этом обитали бывшие беспризорники. Жили они коммуной, в свободное от учебы время мастерили табуретки, вырезали деревянные ложки, и это занятие давало им хлеб насущный. Общежитейские ребята держались несколько особняком, поглядывая на обычных учеников свысока. Они считали себя уже взрослыми, поскольку зарабатывали на жизнь. Учились получше «мелюзги», ибо у них были строго определенные часы для подготовки домашних заданий и дежурные преподаватели внимательно следили за распорядком дня. Одеты общежитейские были одинаково: серая куртка, под курткой синяя рубашка-косоворотка и черные грубого сукна брюки.

В общежитии числился и Спирька Закидон. Однако его койка почти всегда пустовала. И это было даже хорошо-. Как только появлялся Спирька, общежитейские ребята словно с ума сходили. Какой там порядок! Какая там дисциплина! Первым делом в школе устраивалась «Итало-Абиссинская война», п тогда уже с ума сходила вся школа. Мальчишки, девчонки, вперемежку, дубасили друг дружку учебниками, кипели массовые кулачные побоища... В самую гущу бойцов врезался с воплями и улюлюканьем могучий Спирька, вооруженный ногой

скелета, хранящегося в кабинете природоведения. Он крушил безжалостно «макаронников», нисколько, впрочем, не заботясь о том, чтобы разобраться, кто «макаронник», а кто «абиссинец». Да и мудрено было разобраться. Никто не хотел быть «фашистом». Но кого-то надо было тузить. Общежитейские несокрушимой фалангой врезались в толпу за Спирькой...

Шум! Гам! Победные вопли! Жалобные вскрики! А по коридору метался несчастный Егор Иванович, тщетно пытаясь утихомирить воспитанников, охваченных боевым азартом, и восклицал:

– - Ну, ребята, образумьтесь... Пардон, вы же почти взрослые люди!

Остальные учителя прятались в трапезной. Лишь Геночка Иголкин бесстрашно влезал в свалку, схлопатывая иной раз тумака и в азарте тоже раздавая тумаки. Егор Иванович сильно подозревал, что юный преподаватель физкультуры Геночка под видом добровольца-усмирителя просто сам не прочь помахать кулаками, ибо силушка в нем так и играла.

«Война» кончалась обычно тем, что Егор Иванович, высоко, как страус, вздергивая длинные ноги, бежал в трапезную, крутил ручку старинного телефона и звонил в милицию. Начальник милиции сразу узнавал его взволнованный голос и иронически басил:

— A! Опять, значит, война в образцово-экспериментальной... Высылаю наряд.

После «Великой войны» в школе на неделю-другую устанавливался относительный порядок. Спирька исчезал. Ученики подсчитывали синяки и шишки, искали утерянные галоши, употреблявшиеся в качестве метательных снарядов, замывали, закрашивали на стенах чернильные пятна, потому что, если чернильница-непроливайка врежется в стену, она обязательно оставляет огромное фиолетовое пятно.

Ученики ходили с виноватым видом. А в учительской царила оживленная и, я бы даже сказал, радостная атмосфера: война кончилась — впереди недели две относительно спокойной жизни. Административных, карающих мер против зачинщиков безобразий заведующий применять не решался. Да и кто зачинщики? Спирька-негодяй! А Спирьки нету. Нельзя же всю школу исключать!

Школа досталась новому заву в хорошем состоянии. Однако Егор Иванович не обладал редкостным даром управлять «неуправляемыми» воспитанниками. В обычной школе ему бы цены не было. А вот в «образцово-экспериментальной»...

И постепенно падала дисциплина. А по стародавней традиции в , «образцово-показательную» присылали все новых и новых учеников на перевоспитание. Самых, как говорится, отпетых. Из всех школ города. И даже из области. А Федьку Пыжика импортировали даже из города Минска, где он в трамваях шарил по карман.

Вот в какую прелюбопытную школу угодили «три мушкетера»!

На другой день после знаменитого своего перехода по тросу через улицу, Гога, Леша и Эркин явились па занятия. Весь класс таращил на них глаза. Еще бы! Только поступили, и уже о них город говорит! И уже вчера какой-то чудик из школы ФЗС (Фабрично-заводская семилетка), желая посрамить циркачей, попытался выжать стойку на перилах балкона и, конечно же, свалился вниз, чуть не свернув себе шею. Сейчас лежит в больнице.

Федька Пыжик подошел к новичкам. Это был стриженый под машинку парнишка, курносый и веснушчатый. Левый глаз у Федьки косил наружу. Пыжик утверждал, что этот недостаток у него не врожденный, а благоприобретенный, поскольку его трамвайная «профессия» требовала постоянно быть настороже.

— Здорово, циркачи!—сказал Федька небрежно.—Ух, и влетит вам теперь от Спирьки Закидона!

И он объяснил новичкам, кто такой Спирька.

— За что влетит?— не понял Леша.

— За то. Хотите школу в свои руки взять? Спирька в ней бог и царь. А вы...

— Ничего мы не хотим. Сам же приставал: покажите, покажите!

— Теперь уже поздно. Не простит вам Спирька.

— А что он нам сделает?— поинтересовался Гога.

— Отлупит до бессознательности, вот что!

— Одни — троих?—удивился Эркнп.