Трое спешат на войну. Пепе – маленький кубинец(Повести)
Шрифт:
Теперь мы были не просто лейтенанты. У нас была должность. Но в город нас не пускали.
Мы с Вовкой ожесточенно спорили — сообщить по телефону домой, что мы в Москве, или не стоит. Правда, телефона ни у Вовки, ни у меня в квартире не было. Но можно было узнать телефон Марии Федоровны в соседнем доме и попросить сходить к нашим.
— Ну, подумай, придут матери к воротам, — убеждал я Вовку, — нас выпустят на минутку… Зачем все это? Когда дадут увольнительную, тогда и пойдем домой.
А увольнительную не давали. Нас спешно переучивали. Установка М-13 — это вам не полковой
Показали нам установку. На «студебеккере» восемь направляющих рельсов. На них огромные, выше меня, снаряды. В головной части взрывчатка, в хвостовой — пороховые шашки. Они горят и толкают снаряд вперед: все просто.
На некоторые занятия приходил сам полковник. Он вызывал кого-нибудь на выбор и спрашивал.
Мы отвечали, но как нам хотелось самим задать вопрос полковнику: «Когда же отпустят домой?»
И все-таки мы получили дорогие бумажки, на которых были написаны фамилии и время увольнения в город.
Мы начистили сапоги и вышли на улицу.
— Может, такси возьмем, — небрежно сказал я Вовке.
— Аэростат не хочешь? — сказал Вовка и показал на огромный шар противовоздушной обороны.
Мы сели в трамвай.
Все смотрели на нас. Мы в новеньких гимнастерках, два кубика в петлицах…
Кондукторша была сама любезность.
— Товарищи лейтенанты, — говорила она с улыбкой, — наш трамвай до центра не идет. Вам придется пересесть на двадцать второй.
— Спасибо, — ответил я вежливо.
Кондукторша, наверное, думала: мы иногородние. А мы-то лучше ее знали, как проехать на Пресню.
Мы стояли на задней площадке и смотрели на город. Он был не такой, как всегда. Он был тихий и грозный. Белые кресты на окнах, стальные ежи на перекрестках, машины, разрисованные, словно зебры. На небе по-июльски ярко светило солнце, а одежда у прохожих была темная. И нигде не было видно лотков с мороженым, о которых мечтал Гурька.
Трамвай подходил к Манежу. Сколько раз зимой бывал я здесь на елочном базаре! Горит огнями елка до неба. Кругом ларьки, словно сказочные снежные замки и пещеры. За прилавками деды-морозы: «Покупай игрушки, блестки, фонарики, бенгальские огни». Все кажется волшебным в этой морозной ночи, наполненной шумом ребячьей толпы и песнями, которые разносят над площадью мощные репродукторы.
Сейчас Манежная площадь была серой и пустой.
А за ней, за этой площадью, высокие шпили кремлевских башен. Все начинается там! Оттуда идут приказы. От этой мысли нас бросает в радостный озноб, и руку хочется приложить к козырьку.
А трамвай динь-динь! Он уже мчится по улице Герцена. Скоро Кинотеатр повторного фильма. Наш «Повторный»! Мы бегали сюда смотреть фильм «Красные дьяволята» шесть раз, «Чапаева» смотрели семь и еще «Броненосец „Потемкин“», «Мы из Кронштадта», «Закройщик из Торжка»…
Трамвай пересек площадь Восстания и покатился с горки к Зоопарку. Начиналась наша Красная Пресня.
Мы знали здесь каждый камень мостовой, каждый забор, каждый проходной двор.
Вот это и есть моя Родина, где все до самой мелочи знакомо: очертания
домов, звуки трамвая, запахи булочной на углу Волкова. А какими родными кажутся переулки и улицы: Зоологический, Тишинский, Синичка, Заморенова, Грузинская! Я знаю здесь каждую горку и каждый поворот. Зимой на коньках мы цеплялись за подводы и грузовики и мчались…В сером универмаге на углу Пресни мне купили первый в жизни костюм. Какие были плечи у пиджака и каким взрослым я сразу стал казаться самому себе! В книжном магазине напротив каждую осень я получал новенькие учебники, пахнувшие типографской краской.
Все, что мир дает человеку в детстве, открывалось мне здесь, на Пресне. И поэтому, когда меня обзывают «Ванькой с Пресни», у меня не возникает обиды. Я улыбаюсь в этот момент.
Ребята с нашего двора никогда не выходили из трамвая на остановке. Если у Зоопарка сойти, до дома далеко; если на следующей остановке, на Малой Грузинской, выйти, тоже идти порядочно. Нужно было спрыгнуть с трамвая на ходу, точно против Волкова переулка.
— Готовься, Вовка! — весело крикнул я.
Я повис на подножке, посмотрел направо. Сапоги застучали по брусчатке. Десять шагов — и наш пресненский тротуар.
— Ай, ай, — сказала пожилая женщина, — командиры, а прыгаете, как мальчишки.
Мы с Вовкой громко рассмеялись.
Увидев наш дом, мы оба, не сговариваясь, придержали шаг, будто оробели на мгновение. Вошли в подъезд. Знакомый с детства запах. Даже если бы меня привели сюда с завязанными глазами, я бы все равно узнал по запаху свой подъезд. Вовка бежит на третий этаж, а я останавливаюсь у двери на первом.
«Денисов П. А. — два звонка», — зачем-то читаю я с детства знакомую надпись.
Я нажимаю белую кнопочку два раза. Мать узнает меня по звонкам. Кто-то зашевелился за дверью. Улыбка сама лезет на лицо, рука тянется к козырьку: «Здравия желаю, мама!»
Открывается дверь, и я вижу совсем незнакомого мужнину:
— Вам кого?
Не сказав ни слова, я прошел в коридор, засунул руку в карман старого отцовского плаща, который всегда висел на вешалке, достал оттуда ключ, открыл дверь, вошел в комнату и спиной прикрыл ее.
Тот же старинный буфет, пианино в белом чехле, и на нем слоники. Шкаф с зеркалом, на который я лазил с зонтом в руке и прыгал оттуда, намереваясь стать парашютистом.
Я отбивал себе пятки, а братишка Генка хлопал в ладоши и называл это авиационным праздником.
На том же месте стояли диван, обитый зеленым плюшем, широкая никелированная кровать и посреди комнаты стол — квадратный дубовый стол. Около него теперь печка, сложенная из кирпича. Из печки — железная труба вдоль потолка.
Я тихо сел на диван.
Мне показалось, что никуда я не ездил. Что не был я в училище, что я не лейтенант Спал я на этом самом диване и проснулся и завтра пойду не на фронт, а в школу с портфелем и тетрадочками.
Ведь совсем недавно — я стал загибать на руках пальцы: ноябрь, декабрь, январь… — девять месяцев назад мать собирала мне на этом самом столе вещи, и я был мальчишкой-девятиклассником в клетчатой рубашке.
Я встал, поправил гимнастерку, надел фуражку и подошел к зеркалу.