Трое в лодке, не считая собаки

Затем мы думали заняться ужином (мы обошлись без чая, чтобы сберечь время), но Джордж сказал — нет: надо сперва установить тент, пока еще не стемнело настолько, чтобы не видать, что делаешь. Тогда, сказал он, все наши труды будут окончены, и мы можем усесться за еду со спокойной совестью.

Едва ли кто из нас рассчитывал, что этот тент потребует стольких хлопот. Говоря отвлеченно, дело казалось таким простым. Берешь пять железных арок, похожих на гигантские дуги для крокета, устанавливаешь их вокруг лодки, а потом натягиваешь на них парусину и прикрепляешь ее: нам казалось, что на это уйдет всего-навсего десять минут.

Но мы просчитались.

Мы взяли дуги и принялись вставлять их в приготовленные для них отверстия. Вы бы никогда не подумали, что это занятие может быть опасным; а между тем, оглядываясь назад, я удивляюсь, как это мы остались в живых. Это были не дуги, а сущие дьяволы. Прежде всего они вовсе не хотели входить в отверстия, и нам приходилось налегать на них, и бить их ногами, и колотить багром; когда же все разместились по местам, оказалось, что мы вставили дуги не в те гнезда, и им пришлось вылезать обратно.

Однако они не хотели вылезать обратно, и приходилось двоим из нас бороться с ними минут по пяти кряду, тогда они вдруг выскакивали, пытаясь сбросить нас в воду и утопить. У них были зазубрины посредине, и когда мы не смотрели, они щипали нас этими зазубринами за чувствительные части тела; в то же время, пока мы сражались с одним концом дуги, стараясь склонить его к сознанию долга, другой конец изменническим образом подкрадывался сзади и щелкал нас по голове.

Наконец мы установили их, и тогда осталось лишь натянуть на них парусину. Джордж развернул ее и прикрепил один конец на носу лодки. Гаррис стал посредине, чтобы принимать ее от Джорджа и, продолжая разворачивать, передавать мне. Прошло много времени, пока она дошла до меня. Джордж исполнил свою часть как следует, но Гаррис был новичком в этом деле и изрядно напортил.

Как он ухитрился это сделать, он и сам не сумел объяснить; но путем того или другого таинственного процесса ему удалось совершенно запутаться в ней по истечении десяти минут сверхчеловеческих усилий. Он оказался так туго завернутым, спеленутым и перевитым, что не мог выбраться наружу. Само собой разумеется, что он яростно боролся, добиваясь свободы — этого прирожденного права каждого англичанина, — и, делая это (как я потом узнал), сбил с ног Джорджа; тогда Джордж, на чем свет стоит ругая Гарриса, принялся также выбираться и, в свою очередь, запутался и завернулся в парусину.

В то время я ни о чем не догадывался. Сам я ничего не смыслил в этом деле. Мне велено было стоять на месте, пока парусина не дойдет до меня, и мы с Монморанси стояли и дожидались, как паиньки. Нам было видно, что парусина таки достаточно треплется и резко дергается во все стороны; но мы полагали, что так и надо, и не вмешивались.

К нам из-под нее также доносилось множество подавленных изречений, и мы догадывались, что мои друзья находят дело трудноватым, почему и решили дождаться, чтобы оно упростилось, прежде чем присоединиться к ним.

Так мы прождали некоторое время, но, как видно, обстоятельства все более и более осложнялись, и вот, наконец, над бортом лодки выступила, извиваясь, голова Джорджа и высказалась откровенно.

Она сказала:

— Подсоби-ка ты, раззява! Стоит себе, как пень, хотя и видит, что мы оба задыхаемся. Олух ты эдакий!

Я никогда не был способен устоять перед призывом о помощи, поэтому пошел и распутал их; да и нельзя сказать, чтобы можно было мешкать, ибо лицо Гарриса уже начинало чернеть.

После этого потребовалось еще с полчаса усиленного труда, чтобы устроить все как следует; затем мы стали готовить ужин. Мы поставили чайник на спиртовку, на самом носу лодки, а сами отправились на корму и, делая вид, что не обращаем на него внимания, принялись доставать остальные припасы.

Это единственный способ заставить чайник закипеть, когда бываешь на реке. Если он видит, что вы дожидаетесь его и теряете терпение, он даже не станет шуметь. Не надо даже оглядываться на него. Тогда вы скоро услышите, как он плюется, сгорая от нетерпения способствовать заварке чая.

Хорошо также, когда очень спешишь, громко разговаривать между собой о том, что вам вовсе не хочется чаю, и что вы не станете его пить. Подойдите поближе к чайнику, так чтобы он мог вас услыхать, и выкрикивайте: «Я не хочу чаю, а ты, Джордж?» — на что Джордж кричит в ответ: «О нет, я не люблю чай; будем взамен пить лимонад — чай так неудобоварим». Тут уж вода выкипает из чайника и заливает спиртовку.

Мы прибегли к этому невинному мошенничеству, и в результате чай был готов прежде, чем мы успели справиться с остальным ужином.

Нам нужен был этот ужин. Тогда мы зажгли фонарь и уселись за трапезу.

В течение тридцати пяти минут во всю длину и ширину лодки не было слышно ни звука, кроме упорного жеванья четырех комплектов зубов и звяканья приборов и посуды. По прошествии тридцати пяти минут Гаррис сказал «Уф!», вытащил из-под себя левую ногу и положил на ее место правую.

Пять минут спустя Джордж также сказал «Уф!» и швырнул свою тарелку на берег; а еще спустя три минуты Монморанси, впервые со времени отъезда, выказал некоторое удовлетворение: он бросился на бок и вытянул лапки. А потом и я сказал: «Уф!», откинул голову назад и стукнулся о дугу, но мне было все равно. Я даже не выругался.

Каким чувствуешь себя хорошим, когда поешь досыта — как бываешь доволен самим собой и всем миром! Люди, делавшие надлежащий опыт, уверяют, что чистая совесть дает чувство большого счастья и удовлетворения; но полный желудок достигает той же цели с одинаковым успехом, и стоит дешевле, и получается с меньшим трудом. Чувствуешь себя таким всепрощающим и великодушным после основательного и хорошо переваренного обеда — таким одухотворенным, таким мягкосердечным.

Любопытное это дело — подчинение нашего интеллекта нашим пищеварительным органам. Мы не можем работать, не можем думать, когда наш желудок того не желает. Он предписывает нам наши впечатления, наши страсти. После яичницы с беконом он говорит: «Работай!» После бифштекса с портером: «Спи!» После чашки чаю (по две ложки заварки на чашку, и не давать стоять больше трех минут) он говорит мозгу: «Теперь вставай и покажи свои силы. Будь красноречивым, глубокомысленным и нежным; вникай ясным оком в Природу и Жизнь; разверни белые крылья трепещущей мысли и воспари богоподобным духом над мирским круговоротом, вверх по длинным путям пылающих звезд, к самым вратам вечности!»

После горячих булок он говорит: «Будь тупым и бездушным, как полевой зверь, — безмозглым животным, с безучастным взглядом, не освещенным лучом ни фантазии, ни надежды, ни страха, ни любви, ни жизни». А после водки, выпитой в достаточном количестве, он говорит: «А теперь, шут, кувыркайся и хохочи, чтобы позабавить близких — валяйся в шутовстве и бормочи бессмысленные звуки, и покажи, что за беспомощная пешка бедняга-человек, когда ум и воля его утонут, как пара котят, в полудюйме алкоголя».