Троглодит
Шрифт:
Они лежали на неширокой полосе гальки между водой и камнями.
Каланы.
Некоторые шевелились, пытались ползти. Вытянутые, обтекаемые тела, мех переливается в лунном свете…
Они умирали. Им было больно. И мне…
Остатками разума я понимал, что вот на этот пляж собрались больные или раненые животные, они страдают. Но почему так много?! Десятки? Сотни?!
Дротик, торчащий из неподвижного уже тела, все объяснил, но для меня это было не очень важно…
Это даже не физическая боль, точнее не столько физическая… Это когда вместе с твоей жизнью гибнет все, весь мир, в котором ты жил. И не будет продолжения в потомках, нечем утешиться, не на что надеяться… Я сам, наверное, единственный и последний представитель целого биологического вида, но через такое не
Нет, я не пытался их гладить. Или добивать страдающих. Не мог. Просто брел по пляжу. Точнее плыл – плыл в волнах безысходности и боли. Не чужой. Своей.
В конце концов, я чуть не споткнулся о собственный рюкзак. Хотелось лечь, принять позу эмбриона и выть… Молча или в голос.
Но рюкзак о чем-то мне напомнил. О себе? Наверное…
И я ухватил – чем-то – ухватил краешек, хвостик, кончик мысли или осознания. Осознания того, что уже не раз вытягивало меня из бездны:
«Я – мужчина. Взрослый и сильный самец. Мне дано очень много. Плата за это не велика – закончить жизнь в бою. За них. За тех, кто сам защититься не может».
Костяк, схема обрела жесткость. Сознание мое очнулось от гипноза, от паралича чужой воли. Наверное, очнулось. И одело скелет призрачной плотью надежд и планов: «Ребята, я не дам вас убивать просто так. Не дам. Ничего не обещаю, но постараюсь. Умирайте спокойно – сражаться буду я».
Глубокий вдох и выдох. Еще раз.
«Да. Это – архипелаг Александра. Скорее всего, я попал в место, где днем прошлась промысловая партия алеутов и эскимосов под командованием русских. Они оставили после себя кучу подранков. А нахожусь я на крохотном островке. Надо с него выбираться на солидный берег. Время идет, а мне надо…»
Мысли путались. Удерживать их хоть в каком-то порядке было очень трудно. Я сосредоточился на главном: надеть рюкзак и выбрать, куда плыть, где берег ближе и солиднее.
В гидрокостюме – второй коже – холод воды не чувствовался. Дно круто погружалось и, зайдя по колено, я попытался нырнуть. Почти получилось, но хай-тековский спасжилет мгновенно надулся и выбросил меня на поверхность. Он давил мне подмышками и мешал грести, но я решил терпеть – плыть-то недалеко.
Сначала то, к чему я стремился, казалось темным монолитным массивом. Потом стали различаться детали – скалы, заросли, берег. Я не стал гадать, что лучше, а что хуже, и просто старался двигаться по кратчайшей траектории. Несколько раз несильные порывы ветра доносили до меня нечто похожее на запах дыма, но огня на берегу я не видел и продолжал работать руками и ногами.
То, что казалось ровной полосой суши, вблизи явило собой этакую пилу, у которой в произвольном порядке выломали зубья. Я понял, что все равно в этом не разберусь, и стал целиться в ближайшую бухточку. Десантироваться там оказалось вполне комфортно – пологий галечный пляж плавно уходил в глубину, оставляя на суше некоторое свободное пространство. Проблема заключалась в том, что этого пространства было очень мало – дальше крутой склон, точнее скала, густо поросшая какими-то кустами. Оставаться здесь до рассвета мне не хотелось, куда-то еще плыть – тоже. И я стал всматриваться в эти заросли. Оказалось, что слева от меня наверх уходит довольно пологий склон, поросший травкой. Да и сама скала, ограничивающая пляж, отнюдь не была поднебесной – всего-то метров пять-шесть высотой.
Не долго думая – как был в надутом спасжилете – я стал подниматься по этой травке. Однако она скоро кончилась, и я оказался на относительно плоской каменистой вершине. Похоже, это был просто гребень – выход пласта плотных горных пород. А на той стороне…
А на той стороне недалеко от воды горел костер. От меня по прямой до него было, наверное, метров десять! Тут уж мне стало не до философий – скорее рюкзак долой и в позу лежа, чтоб не светиться на фоне неба.
В таком положении почти ничего не было видно. Я чуть не вывихнул шею, пока разглядел, что костерок
совсем маленький и присутствует возле него всего один человек. Он сидит у огня, одежда у него вполне индейская, а волосы на голове какие-то белесые – наверное, седые. Вот человек поднялся, потер поясницу и заковылял к берегу. Там он, похоже, занялся сбором плавника на дрова. Воспользовавшись моментом, я сменил позицию – переместился метров на восемь вправо. Отсюда было все видно и, наверное, слышно, но в полуметре от моего бока площадка кончалась, и там – внизу – плескалась о скалу вода. Пока я укладывался, несколько камешков сорвалось вниз. Они не покатились по склону, а сразу булькнули, упав в воду. «Отвес, однако, – подумал я. – Тихо надо лежать!»Старик вернулся с охапкой палок, очищенных от коры и сучков волнами. Из трех самых прямых и длинных он соорудил треногу и воздвиг ее над костром. Подкинул в огонь несколько палочек, извлек из мешка одну за другой три рыбины и уложил их на камнях возле огня. После чего уселся на прежнее место и замер.
«Может, он так до утра сидеть будет? Так рыба же сгорит! А я, значит, должен на него смотреть, да?! Может, он тут просто рыбачит? Ладно, считаю до двухсот и иду с ним на контакт. Или засыпаю…»
Лежать на плоской щебенке в теплоизолирующем гидрокостюме и надутом спасжилете оказалось на удивление комфортно. Считать мне быстро надоело, накатила дремота. Я даже умудрился пропустить момент, когда на сцене появился второй персонаж. Тут уж мне стало не до сна – не уронить бы им что-нибудь на голову или самому не свалиться в пропасть. Не высоко, конечно, но все-таки…
Молодой индеец склонился в ритуальном поклоне, приложив к груди руки. Старик склонил в ответ голову и сделал жест, приглашая занять место у костра. Парень положил на землю свою сумку, опустился на корточки, протянул к огню руки – вероятно, не столько ради тепла, сколько демонстрируя пустые ладони, отсутствие оружия. Указав на треногу, старик улыбнулся:
– Это я поставил для тебя. Просуши скальпы.
Индеец последовал совету: развязал ремни на горловине мешка и разместил на треноге – подальше от пламени – четыре пучка черных волос с кусками кожи. Подумав немного, парень достал из мешка еще несколько скальпов – вероятно, старых, и повесил их сушиться с краю.
Я вспомнил, что в племени тлинкитов статус мужчины определялся многим: происхождением из уважаемого рода, наличием влиятельных родственников, обладанием имуществом, в том числе и живым – рабами. Правда, в глазах соплеменников материальные богатства имели ценность постольку, поскольку владелец мог их раздарить или публично уничтожить на потлаче. В этом ряду личная воинская доблесть занимала не последнее место, но сама по себе значила не много. Развесив скальпы, индеец достал из того же мешка кусок сушеной рыбины и скромно положил его на камень у огня. Надо полагать, это он внес свой вклад в предстоящую трапезу, показал, что состоятелен и ни в чем не нуждается.
– Это все, что ты нажил, воин? – старик с усмешкой кивнул на пустой с виду мешок.
– Почему же? – в тон ему ответил гость. – Еще у меня есть точильный камень, краска для лица, кремень и огниво.
– Ты забыл упомянуть накидку, которая на тебе, и боевой нож, который ты прячешь под ней, – улыбнулся старик.
– Да, это так… – чуть смутился индеец. – Но ты не подумай плохого, просто…
– Не проси прощения, Нганук («Калан-подросток или кошлок на языке промышленников, – машинально перевел я»). Мне понятно, почему ты не носишь его на одежде.
– Ты знаешь меня?! – изумился молодой индеец. – Меня звали так, когда я был маленьким!
– Честно говоря, я не был уверен, – качнул головой старик. – Но, как видишь, не ошибся. Этот костер я зажег для того, чтобы ты почуял запах дыма и пришел. Чтобы ты не рыскал как голодный пес возле лагеря русских.
– Кто ты?! – не удержался парень.
– Ты не очень-то вежлив, мальчик! – улыбнулся старый индеец. – Но я отвечу на вопрос, и ты, может быть, меня вспомнишь.
Прозвучавшее имя в буквальном переводе означало одну из бесчисленных разновидностей рыбы. Для себя я обозначил его как «Серый Палтус».