Трон императора: История Четвертого крестового похода

На секунду женщина пришла в замешательство, но потом сказала, тряхнув головой:

— Как же ты это сделал? Я имею в виду, как убил его.

— В том-то и дело, что не убил. Но я подготовился к убийству, поэтому и оказался здесь.

Она жестом показала, чтобы я продолжал.

— Отшельник, которого я вылечил, Вульфстан, помог мне подготовиться. Он привез меня в Европу, и мы жили в монастыре, среди его братьев, пока я учил латынь, французский, а также приобретал навыки, необходимые для осуществления замысла.

Ее удивление нарастало.

— Все монастырское братство помогало тебе подготовиться к убийству и последующему самоубийству?

— Вульфстан — большой оригинал. Думаю, у него собственное представление о Христе. Он так и не раскрыл братьям истинной причины моего пребывания в монастыре. Они считали, что я хочу стать послушником, а христиан хлебом не корми — дай спасти чью-то душу. Кроме того, я умел писать, поэтому отрабатывал свой хлеб, переписывая самую бессмысленную чушь насчет любви к ближнему, если, конечно, он ест свою облатку точно так же, как ты. В противном случае его следует спалить. Через несколько лет я отпустил норманнскую бородку, отрастил шевелюру, разговаривал, как европеец, играл на музыкальных инструментах и почувствовал себя готовым вернуться в Англию, чтобы напасть на своего врага.

— Ну и… что случилось потом? — нетерпеливо спросила Лилиана, по-прежнему глядя на меня округлившимися глазами.

Ее рука нежно опустилась на мою ногу чуть повыше колена, разрушив внутреннюю защиту, которая могла бы предупредить, что со мной ведут игру. Мне хотелось произвести впечатление на эту женщину.

— Чертовщина какая-то. В монастыре до нас дошел слух, что англичане присоединились к армии пилигримов, держащих путь в Святую землю, и что их возглавляет тот, кто должен был принять мое возмездие, — моя намеченная жертва. Поэтому я отправился в Венецию, где они все собрались. Прибыл на место несколько недель назад, но этот лагерь оказался самым проклятущим местом из всех, что я когда-либо встречал. Людям здесь тесно, как стрелам в колчане. Вот я и решил, ради сохранения тайны, раздобыть сведения у венецианцев. Сегодня наконец отыскал одного, которому было знакомо расположение лагеря. Я спросил у него об англичанах. И знаешь, что услышал в ответ?

— Что здесь нет англичан, — тихо ответила Лилиана.

— Да. Видимо, это известно всем, кроме меня.

Она понимающе кивнула.

— Трубадур Бонифация в шутку называет его англичанином. Возможно, ты услышал это, вот откуда недоразумение.

— Самое важное то, что моего англичанина нет среди пилигримов и потому я не могу его убить. — Мне сдавило горло. — Передо мной была единственная цель — попытка мщения, деяние, за которое люди могли бы простить мне грехи, хотя бы отчасти, но я провалил все дело. И тогда, — я заставил себя пожать плечами, словно всю жизнь принимал подобные решения, — мне подумалось, если Всевышний настолько испорчен, что защищает этого выродка, то пусть тогда расправится хотя бы с одним из нас двоих. Оружия у меня нет, но я могу заставить десятитысячное вооруженное войско отправить меня к Создателю. И мне удалось бы задуманное, если бы не твой проклятый Грегор Майнцский.

В этот момент в шатре вновь появился рыцарь и, не обращая на меня внимания, сказал:

— Молодец, Лилиана, ты оказалась права — это более действенный метод, чем обычное соблазнение.

Я почувствовал, что краснею, и отпрянул от нее.

— Надеюсь, тебе понравилось, хотя бы чуть-чуть.

Она положила руку повыше, но я дернулся в сторону.

— А ты гораздо хитрее, чем кажется на первый взгляд, — упрекнул я Грегора.

— На самом деле нет, — заверил он меня. — Просто умею быть хитрым, когда нужно. Ты теперь под моей опекой, я за тебя отвечаю. Любое убийство, даже самоубийство, — это грех, и спросят с меня, если ты…

— Никому до этого не будет дела.

— Кроме Господа, — спокойно возразил Грегор.

Я застонал и уткнулся лбом в плечо Лилианы.

— Не может быть, он и взаправду христианин.

— Ну, раз уж все равно тебе терпеть наше общество, быть может, все-таки откроешь свое имя? — проворковала Лилиана, поглаживая мой висок. Мне было приятно и больно от ее прикосновения. — Называть тебя маленьким британским бродягой-убийцей — сложновато.

Я скосил глаза в ее сторону. Очень трудно ей отказать, но единственное, что мне удалось сохранить в тайне, — мое имя, и очень нужно было, чтобы так продолжалось и впредь.

— Квифивр Ллофруддивр, — ответил я, прикидываясь, что полностью капитулировал.

Эти слова означали «бродяга-убийца».

Лилиана и Грегор поморгали немного, а потом уморительно попробовали повторить.

— Имя… мм… красивое, но нет ли варианта покороче? — поинтересовался Грегор, после того как чуть не сломал себе язык.

— Нет, — торжественно заявил я и приосанился. — Уменьшить имя — означало бы оскорбить мой род и честь.

Кажется, Грегор поверил. Лилиана явно догадалась, что я порю чушь, но подыграла мне.

— Тогда ладно, — сказала она с дружеским сочувствием. — Будем звать тебя просто — бритт.

— Бритт, — повторил Грегор, словно польщенный честью назвать меня так.

Лилиана подстригла мне волосы, ногти и бороду, затем заставила вымыться в деревянной лохани. Мне не показалось это личным выпадом против меня — в тот вечер все воины подстригали волосы и ногти, хотя я нуждался в этих процедурах гораздо больше, чем любой из них, даже самый последний пехотинец. Переночевали мы в пустом шатре, расстелив только скатки на мягком, пыльном полу. Ко мне приставили двух слуг: молодого Ричарда и старика, его деда, тоже по имени Ричард. Они по очереди сторожили меня.

Зря только беспокоились. Той ночью мне было совершенно не до побега. Я провалился в глубокий сон. Мой план рухнул, я был в шоке, терзался отчаянием и стыдом и в то же время не мог даже пальцем пошевелить.

4

Господь муж брани. Иегова имя Ему.

Ветхий Завет. Исход 15.3

Канун праздника святого Иеронима,

29 сентября 1202 года

Клянусь головой святого Иоанна, что смиренный рыцарь Грегор, сын Герхарда из Майнца, искренне желает освоить искусство письма на его скромном родном языке, чтобы возвысить этот язык и записать на нем славные подвиги нашего похода, предпринятого именем Иисуса Христа, Сына Божьего. Аминь. С этой целью я прибегаю к мудрости его преосвященства Конрада, епископа Хальберштадтского, посоветовавшего мне записывать определенные события. Не земные каждодневные дела и не великие политические и военные победы, что ждут высокочтимого Бонифация, маркиза Монферрата, который возглавляет это славное войско и который в своей глубокой мудрости убедил меня, смиренного рыцаря, жениться на его внебрачной дочери Маргарите. Я также не буду пытаться осветить поэтическим светом славные битвы и невзгоды нашего путешествия. Мои хроники будут всего лишь перечислением собственных скромных попыток как слуги нашего повелителя и Святого отца в Риме исполнить свой долг пилигрима.

Вероятно, пока мое перо не станет достаточно свободным, буду краток, ибо теперешняя запись заняла у меня больше времени, чем утренняя месса, а ведь я еще ничего не рассказал.

Наши ряды пополнились еще одним пилигримом. Это хорошая новость. Он бритт. Если все мужчины его страны такие, как он, тогда молю Бога, чтобы мне не довелось ступить на тамошнюю землю.

Сегодня утром его преосвященство Конрад Хальберштадтский оказал мне великую честь, придя в мой скромный шатер, когда я послал ему записку через слугу. Я объяснил его преосвященству епископу Конраду, что душу бритта, настроенного против меня, осаждают демоны, и просил совета. Его преосвященство полагает, что бритта следует доставить в Иерусалим и что путешествие избавит этого человека от недуга, который его донимает. Я поклялся его преосвященству епископу Конраду все исполнить, и он меня заверил, что это явится великим благодеянием для души бритта, а также для моей собственной.

Мой брат Отто был с нами в ту минуту, когда мы стояли над спящим бриттом. Его, как мне показалось, очень позабавило, что я дал такую клятву. Пока его преосвященство рассказывал мне о моих обязанностях — что я должен оплатить проезд нового пилигрима, кормить его, одевать и убедить в необходимости паломничества, — этот человек проснулся и уставился на него так, словно мы и были теми самыми демонами, которые его осаждают. Он дерзко поинтересовался, не обсуждаем ли мы его персону, и, получив утвердительный ответ, принялся распекать нас, требуя оставить его в покое. Отто вел себя неподобающе — открыто смеялся. Я представил бритту его преосвященство епископа Конрада как моего духовного пастыря. Тогда бритт заявил, будто в моем шатре воняет потому, что мы с Отто похотливые козлы, и наговорил других грубостей и оскорблений, которые я не стану повторять. Он даже не попытался хоть как-то выказать уважение его преосвященству епископу, хотя не часто лицо такого ранга удостаивает своим визитом простого рыцаря.

Пришлось дернуть бритта за руку, поднять с земли и, довольно сильно надавив на затылок, заставить согнуться в поклоне. Я проделал это все без малейшей угрозы, просто потому что не видел другого способа добиться от него приличных манер.

— Его преосвященство заявил, что паломничество, которое нам предстоит совершить, и есть необходимое тебе лекарство, чтобы излечиться от терзающей твою душу болезни, — сказал я.

И тут бритт поразил нас тем, что произнес на прекрасной латыни:

— Моя душа не нуждается в лечении, ей нужно всего лишь вернуться к Создателю.

— Сын мой, — сказал его преосвященство епископ Конрад, — именем Святого отца в Риме настаиваю, чтобы ты остался с нами в этом походе.

— Святого отца здесь нет, и потому невозможно заставить меня сделать это, — ответил бритт. — Я благодарен вам за совет, но не в вашей власти принудить меня.

После этого он зевнул прямо в лицо его преосвященству и собрался вновь принять лежачее положение. Тогда я схватил его повыше локтя и удержал, ибо валиться тюфяком на постель перед епископом — непростительная грубость.

— Вот почему я поручил Грегору нести это бремя, — ответил его преосвященство епископ Конрад нашему грубияну. — Он поклялся на своем мече провести тебя через ворота Иерусалима.

Тут бритт громко застонал и попытался — безуспешно — вырваться из моей хватки. Брат Отто в голос расхохотался, что, я считаю, было с его стороны весьма не по-товарищески.

— Это пойдет на пользу твоей душе, — заверил бритта его преосвященство.

— Вы ничего не знаете о моей душе, — посетовал бритт.

— Господь знает, — ответил его преосвященство.

— Господь с одинаковым успехом принесет облегчение моей душе что в пустыне, что на этом проклятом болоте, — заявил бритт.

— Нельзя говорить о чудесах, о которых пока не знаешь, — сказал его преосвященство, проявив великую мудрость.

— Вот удобный способ завершить разговор, — ответил бритт и снова попытался вырвать руку. Не желая причинить ему увечье, я отпустил его. — Почему ты согласился с этой глупостью? — раздраженно спросил он.

Я отвесил поклон его преосвященству епископу и ответил бритту, что принял это бремя потому, что я сын церкви. Его преосвященство верит в меня, раз поручил заботиться о благополучии другой души, особенно такой истерзанной.

После этих слов бритт выплеснул поток брани и замечаний, которые ошибочно считал остроумными. Но спор с нами ему наскучил, и он уже стоял спокойно, пока мы объясняли, что от него требуется. Он отказался считаться пилигримом, но более не возражал. Я поручил его в этот день заботам моих слуг — Ричарду (сыну Ричарда) и его дедушке Ричарду (сыну Ричарда). Его смешат их имена, и он называет их Ричардусами. Как ни странно, но это прозвище им льстит.

То, что мне доверили заботиться о другой душе, — большая ответственность. Мне оказана честь, и в то же время я ощущаю свое ничтожество, так как его преосвященство считает меня настолько праведным пилигримом, что моей веры хватит на двоих, какова бы ни была наша участь. Для меня честь записывать все это, мое первое достижение как пилигрима, а ведь мы даже еще не отправились в поход.

Теперь пора распрямить затекшие пальцы и отправиться в шатер Бонифация, чтобы продолжить неприятный разговор, который состоялся у нас вчера, прежде чем его прервал бритт.

Как только епископ удалился, тотчас скатали подстилки, сложили шатры и все погрузили на корабли. На лошадей — боевую кобылу Грегора по кличке Самма, кобылу Отто по кличке Оро и двух вьючных животных — надели шоры и подняли по деревянным сходням в чрево грузового корабля. Там животных поместили в стропы, чтобы они не поранились во время путешествия, а потом заделали смолой все боковые иллюминаторы. Эти суда были своего рода новшеством, их специально сконструировали для перевозки лошадей в таких масштабах, каких Венеция прежде не знала.

Грегор, как и многие из его соотечественников-германцев, получил койку на корабле «Иннокентий», названном в честь патрона всего похода, амбициозного молодого Папы. В течение дня мне пришлось болтаться между Ричардусами, дедом и внуком. Хотя германским я не владел, но благодаря другим языкам кое-что понял из их разговоров. За работой они все выражали недовольство — по поводу курьера с деньгами, который так и не прибыл из Лиона, по поводу какого-то города Задар, а то принимались бранить торговца соленой рыбой, заломившего неслыханную цену. Временами всплывало имя Грегора, но не прозвучало ни упрека в его адрес. Среди рыцарей империи, Франции, Фландрии, Италии человек, спасший меня от меня самого, почитался как высокородный знатный господин. В то же время на борту «Иннокентия» его разместили между палубами, предоставив каюту получше, чем пехотинцам, плотникам, кузнецам, конопатчикам или матросам, но очень похожую на общую спальню.