Трон императора: История Четвертого крестового похода

У меня сжалось в груди. Нет, все-таки я потеряю ее, отдам этим чужакам.

— Да, она та самая женщина. На дворец напали, ее родных убили, а саму Джамилю увез в плен один венецианец.

Самуил быстро заморгал. Старуха от нетерпения дернула его за руку. Он что-то тихо произнес. Такая реакция была для меня неожиданной. Хозяйка дома чуть ли не бросилась на меня с кулаками, громко чего-то требуя.

Не зная, что сказать, я решил закончить рассказ как можно более лаконично:

— Мы отплыли из Венеции и привезли ее с собой. Сейчас она в армейском лагере.

Самуил оцепенело повторил все слово в слово, едва шевеля губами. Старики охнули, потом женщина начала всхлипывать.

— Почему ты это сделал? — сурово спросил Самуил.

— Ой, ну сам знаешь, поступил как христианин. — Самуил не воспринял иронии, и тогда я просто махнул рукой. — Не обращай внимания. Просто взял и сделал. Она выглядела такой печальной, и все, что с ней случилось, было несправедливо, вот мне и захотелось ей помочь. Пилигримы не знают, кто она такая. Не стоит это переводить, — добавил я, когда Самуил, изумленно приклеившись ко мне взглядом, начал бормотать на своем языке. — Она в шатре Грегора Майнцского, лучшего человека во всей армии.

Самуил напрягся.

— Лучшего воина, ты хочешь сказать. Лучшего убийцы. К тому же германца?

— Я не видел, как он сражается. Он просто хороший человек. Сердцем хороший.

— Несомненно, настоящий Иуда Маккавей, [31] — с сарказмом изрек Самуил. — Второй Осия. [32] Возрожденный Гедеон. [33]

— Нет. Он действительно пытался отговорить военачальников от сражения. Джамиля находится под его защитой.

31

Вождь народного восстания против власти Селевкидов во II в. до н. э. в Иудее.

32

Последователь Моисея, приведшего израильтян в землю обетованную.

33

Пятый из израильских судей, о котором упоминается в 1 Книге Царств 12,11, возглавил отряд воинов, разбивших войско медианитян.

— Не сомневаюсь, — мрачно произнес Самуил. — Не знаю, право, как сказать…

— Клянусь тебе, он ее не коснулся. Есть ли у нее здесь родные?

Самуил нетерпеливо покачал головой.

— Ты разве не понял, почему мы привели тебя в этот дом? Эта женщина, Девора, — бабушка Джамили.

Теперь настал мой черед изумляться.

— Госпожа! — невольно произнес я и отвесил глубокий поклон старухе, которая смотрела на меня, как на сумасшедшего.

Мне вдруг стало ясно, что не такого этикета от меня ожидали. Вообще-то я повел себя по-идиотски: ведь ни разу не видел, чтобы Джамиля отвешивала кому-то поклоны. Что делать дальше — понятия не имел. Как-то не успел заранее спланировать.

— Я приведу ее сюда! Или вот что… Сейчас она находится на той стороне Босфора, в основном лагере. Есть тут какие-нибудь другие родственники? Могу отвести их к ней.

Самуил ткнул себя в грудь.

— Я знал Джамилю ребенком. Она замужем… была замужем… за моим братом. Тем самым врачом, который уехал в Александрию.

— Выходит, ты уже пострадал от пилигримов, — тихо сказал я.

— От германских пилигримов, — уточнил он ядовито.

— Значит, ты и есть ее родня. Пойдешь со мной к ней?

Я устыдился, насколько сильно возросло мое нежелание отдавать ее этим людям, которые снова сделают из нее чужого для меня человека. Чувство вины только еще больше укрепило мою решимость довести дело до конца, а еще меня чуть не стошнило от отвращения к самому себе.

— Иудей в лагере крестоносцев? Как раз в то время, когда вы готовитесь завоевать нас? Вряд ли это сражение можно назвать битвой Бегемота с Левиафаном, [34] но удивительно, как они до сих пор не сожгли все наше поселение…

34

Библейские чудовища (Иов, 40, 10–20).

— Они не хотят завоевывать вас. Они всего лишь хотят сместить узурпатора и поставить на его место царевича Алексея.

Самуил посмотрел на меня так, словно я молол чепуху.

— Узурпатора? Ты имеешь в виду императора Алексея? Кто такой царевич Алексей? И если уж на то пошло, кто ты такой?

— Я с Грегором Майнцским. Иду туда, куда он идет. А он идет туда, куда держит путь армия. Армия явилась сюда потому, что хочет вернуть трон полноправному правителю империи (по крайней мере, так говорят) — царевичу Алексею, сыну Исаака Ангела.

Самуил в ужасе повторил мои слова старикам, и те растерянно затоптались на месте.

— Мы считаем, что никакого полноправного правителя нет. Все эти перевороты просто смехотворны, — сообщил он мне. — В стране нестабильность. Это плохо сказывается на торговле, на нас. Здесь вообще необычное место — очень много народностей собрались вместе и вместе трудятся. А проблемы создают жадные и глупые правители. Нам не нужен еще один переворот. Дела складываются не лучшим образом и без вмешательства так называемых пилигримов.

— Я не пилигрим. Видишь? Никакого креста на моей спине нет.

Самуил смерил меня долгим взглядом, а потом произнес:

— Интересный ты человек.

Старуха что-то сказала, потом подняла с пола котомку и с нарочитым вызовом принялась вынимать оттуда вещи прямо перед нами. Самуил поморщился, после чего пояснил:

— Когда вы закончите битву за Галатскую башню, мы пошлем за Джамилей в шатер Грегора Майнцского. Ее бабушка только что поклялась, что с места не сдвинется, поэтому мне тоже придется остаться здесь, с ней.

— Это безопасно? — спросил я.

— А что сегодня можно считать безопасным? — прозвучало в ответ.

— Вы будете осторожны, когда пошлете за ней гонца? — Мне не хотелось объяснять, почему так важна осторожность.

— Мы иудеи, — сказал Самуил. — Осторожность у нас в крови.

Я кивнул, поднялся и направился к двери.

— То, как ты поступил, — это мицвах! — прокричал вслед мне Самуил. — Постараюсь, чтобы они это поняли.

Не оглядываясь, я поднял руку в знак признательности, а сам ломал голову, что такое «мицвах».

В тот вечер воины армии пилигримов заснули пьяные и счастливые, что на следующий день, рано утром, они без усилий возьмут Галатскую башню и на том все сражение закончится. Французский патруль, дежуривший у бухты, удивился, насколько возросло движение на переправе. Но все лодки были не военные, с двумя или тремя работниками на борту — торговые баржи, рыбацкие суда, грузовые корабли, перевозящие хворост. Нарушать привычную жизнь города не хотелось — это могло настроить его жителей против «дела». Поэтому судам позволили беспрепятственно передвигаться. Наступила ночь, а они все еще продолжали сновать.