Трон Исиды

Диона даже не чувствовала горечи вина. Горе ее было слишком сильно.

Луций Севилий видел, как египетский флот вырвался из западни и ускользнул. Медлительные, как морские течения, суда Клеопатры устремились вперед, развив приличную скорость, сразу же как только подняли паруса. Ни одно из них не отстало и не было взято на абордаж.

У него оставалось время вздохнуть — не больше. Флот Агриппы давно уже прорвал оборону, которую держали мелкие суда, и обрушился на корабль Антония. Лучше всего было бороться за ясный рассудок и надеяться, что тело будет повиноваться ему. А к жестокой сече Луцию было не привыкать.

В сущности, он ничем не лучше Антония. Нужно было драться, кого-то убивать — неважно, на чьей стороне. Он подождал, пока причалил вражеский корабль. По правую руку от него стоял матрос, вооруженный крюком и безумной усмешкой, слева — легионер внушительно-опасного вида. Неплохие союзники для человека, у которого нет родины. И жены. Диона уплыла назад, в Египет, где и было ее место, и слава богам, что она решилась на это.

Луций Севилий, гаруспик, с удивлением обнаружил, что на сердце у него было легко. Диона в безопасности, далеко от этого проклятого места, и богиня защитит ее. Теперь ему больше нечего делать на этом свете. Осталось только выполнить последний долг: не дать врагу слишком быстро захватить его корабль.

Подсознательно он понимал, что Антоний хочет избежать битвы. Ни единому вражескому судну в одиночку не под силу разом одолеть такой длинный и просторный корабль, такую махину, как флагманское судно Антония. Вот и еще один подплыл спереди — нет, это свой, с львиной головой на парусах… Кто-то из соратников Антония разворачивался кормой, словно теряя присутствие духа.

— Луций Севилий!

Он обернулся. На него смотрели глаза Антония. Голова триумвира слегка качнулась в сторону кормы.

Луций предпочел не понять его жеста. Первая волна врагов уже нахлынула, выплеснувшись на ставшие почти едиными снасти и абордажные мостики. Один нападавший спрыгнул на палубу почти под носом у Луция, занося обнаженный короткий меч далеко назад, чтобы наверняка воткнуть его прямо в живот. Луций ударил первым, почувствовал, как нож вошел в плоть, толкнул глубже и, когда клинок скользнул в грудную клетку по рукоятку, резко выдернул. Мужчина задергался в конвульсиях и умер.

Внезапно Луций почувствовал, что Антония рядом нет. Это ощущение медленно овладевало им, потом вдруг стало набирать силу, в то время как ощущение присутствия Антония слабело, а затем словно понеслось — будто бегущий человек, зримое существо — через всю длину корабля, перевалило за борт на ждущую его галеру, уже отчаливающую от флагманского судна. Паруса взмыли вверх, надулись попутным ветром, и галера устремилась прочь.

Переведя дух, Луций рассмеялся. Он стоял, расставив ноги, охваченный неистовым безумием битвы, а его полководец — полководец на суше — уплыл, сбежал, унес ноги со своей египетской царицей. Но пусть ему повезет! Roma Dea может наконец получить такое сокровище, своего Гая Юлия Цезаря Октавиана, но она не в силах отнять у Марка Антония его величия, даже в бегстве с места сражения — сражения, к которому он так стремился. Спасая свою жизнь, Антоний бросил свой флот и армию, но это нельзя назвать трусостью. Первый долг — выжить и победить в войне, как бы позорно он ни проиграл это сражение?

Луций Севилий дрался отчаянно, в противном случае его ждала смерть, а умирать он не хотел. Им вдруг овладело соблазнительное желание жить — пусть даже жизнь потеряла и смысл, и остроту. Он сознавал, что на флот напало что-то странное, похожее на тень, но не такое земное, почти незримое; нечто нашептывающее о безнадежности и поражении. Он поборол наваждение. Мозг его вполне мог справиться с отчаянием сам, без помощи магии.

Луций бился, пока не сломался меч, потом нашел другой, но он оказался тупым и годился только на то, чтобы отмахиваться от врагов, лезших на него бесконечным потоком. Когда-то он видел в высоких камышах озера Мареотис раненого бегемота, растерзанного крокодилами. Нынешняя битва вызвала у него это полузабытое воспоминание: массивная жертва, вооруженная лишь тупыми зубами и грубой силой, множество тварей, впивавшихся, терзавших, рвавших огромного зверя на части, пожирая его живьем.

Луций отшвырнул бесполезный меч. Поблизости мелькнуло копье, но оно было в чьих-то руках. Копейщик уже нацелил его в горло Луция, и он улыбнулся. Смерть сейчас будет кстати. Она принесет избавление и отдых.

Копейщик впился взглядом в его лицо, словно силился вспомнить имя. Луций и представить себе не мог почему — он никогда в жизни не видел этого человека. Последние остатки инстинкта самосохранения заставили его руки потянуться к копью. Копье отдернулось, потом вновь приблизилось, но удара не последовало.

Он бесславно лежал на жесткой палубе: копье было приставлено к его груди.

— Сдаешься? — спросил человек на безукоризненной, изысканной латыни.

«Он спросил, — отметил про себя Луций. — И к тому же вежливо». Луций подумал было ответить грубостью, но воспитание не позволило, и он вздохнул.

— Ну ладно. Если ты спрашиваешь, я сдаюсь.

Победитель, казалось, почувствовал облегчение. Это был молодой человек, немного слишком вычурно одетый и вооруженный — так мог выглядеть военный трибун. Но копье было достаточно боевым, видавшим виды, как и протянутая рука. Луций принял ее, позволил поднять себя на ноги. Почему бы и нет?

— С тобой все в порядке? — спросил юноша.

Казалось, он все облекал в вопросы. Наверное, у него дотошный отец и обожающая его мать, и больше денег, чем надо — судя по всему, он не мог придумать, что с ними делать. Но все же, казалось, юноша умеет сражаться. Поэтому Луций удержался от сарказма и честно ответил:

— Устал — вот и все. Сыт по горло сражаться не на той стороне.

— А любовник царицы поджал хвост и сбежал, — заметил юноша с явной симпатией и огляделся по сторонам. То же самое — за отсутствием других занятий — сделал и Луций. Битва продолжалась, но уже не так ожесточенно. Он увидел других вражеских легионеров с пленниками — и много мертвых. Слишком много мертвых.

— По-моему, ты просто запутался, — подсказал юноша.

— Может быть, — ответил Луций. — Не возражаешь, если я на минутку сяду. А потом я должен увидеть Гая Октавия — если он станет говорить со мной. Или Агриппу.

При звуках этого имени губы его невольно скривились. Агриппу, как часто говаривал Антоний, никто не любил. Гроза морей Агриппа был чем-то вроде необходимого зла.

Юноша нахмурился.

— Я не уверен…

— Пустяки, — сказал Луций. Неожиданно у него сильно закружилась голова. Он сел на палубу — слишком быстро, быстрей, чем собирался, попытался устроиться поудобнее, но ничего не вышло. Он не мог понять, в чем дело. Ведь это же не его кровь течет по бедру. Не его?

Но это не имело значения. А может, и имело — но наверняка небольшое.

— Видеть Октавиана… — пробормотал он. — Видеть… Агриппу. Видеть…

Юноша заволновался, и голос его стал тонким до визга, как у маленькой девочки.

— Лекарей!.. Лекарей!.. Сенатор… благородный сенатор…

Ну и ну. Луций слегка вздрогнул от изумления. А ведь на нем даже не было сенаторской тоги. Как этот мальчик узнал? Может, Луций должен помнить его по Риму? Но кто это? Отпрыск кого-то из соседей? Родственник? Двоюродный брат… или племянник, помоги ему Юнона? Ах! Семья. Если это семья… Если бы это что-то значило… а оно не значило… Тьма была гостеприимной, мягкой и глубокой. И Луций счастливо провалился в нее.