Трон Исиды

— Мне, в общем-то, нравится Марсий… — начал было Тимолеон, но прикусил язык, видимо, не собираясь называть имена тех, кто ему нравился меньше или не нравился вовсе, например Сенмута или Дарайявахауша. Эти двое были весьма неуступчивы и вечно привязаны к дому. И они не такие сильные, как Марсий, а уж о сообразительности и говорить не приходится.

Диона погладила сына по щеке. Он не отстранился, как обычно случалось в последнее время, даже когда мать целовала его в лоб.

— Иди спать, дитя мое. С разгадкой твоих уловок я могу подождать до утра.

Он не улыбнулся — или улыбнулся незаметнее, чем она.

— Прости меня, мама. Я очень сожалею.

— Надеюсь, сын. — В этот момент она ему даже верила.

17

В лагере Антония у Клеопатры был свой человек — египтянин-астролог и прорицатель, не обладающий магическим даром, но необыкновенно наблюдательный и с великолепной памятью — он помнил все, что видел и слышал. Именно от него царица узнала о неприятностях в Сирии, восстании Фульвии и ее внезапной смерти. А также об отбытии Антония в Италию. Через быстроногих гонцов он посылал ей вести и о менее важных новостях, разнообразных слухах и сплетнях, даже отправлял с ними послания Антония.

Клеопатра хранила их, словно величайшие редкости — как показало время, они и были таковыми. Вскоре после отплытия Антония она — получила от него письмо — набор официальных фраз, подобных тем, которые глава одного государства шлет другому правителю в знак благодарности за гостеприимство. Через своего слугу она получала послания, которые значили для нее гораздо больше. В одном из них ей сообщали, что Антоний здоров, но скучает по своей госпоже, еще недавно согревавшей его по ночам. Или писали, что Антоний болел, но нет нужды беспокоиться — он уж выздоровел, потому что крепок, как задубевшая кожа, то она вдруг узнавала, что состоялся поединок с кем-то из царевичей или других важных особ; ее мужчина вел себя как круглый дурак, говорилось в послании, и его госпоже следовало бы находиться рядом с ним, чтобы вправить ему мозги.

Однажды пришла весточка и для Дионы. Правда, не от Луция Севилия; просто гонец сообщил, что ослик ее сына по-прежнему в Тарсе и живет прямо-таки по-царски. Некоторые из горожан считают его божеством и потчуют подношениями в виде свежей травы и цветов. Диона неудержимо рассмеялась, вспомнив одно из многочисленных приключений Тимолеона. Ее смех был такой редкостью в последнее время; у нее потом еще долго болели бока, но она почувствовала себя лучше. Лучше, чем когда-либо за эти долгие месяцы.

Примерно через две недели после этого события Диона присутствовала на одном из философских диспутов царицы. Философы были именно такими, какими им и полагалось быть: бородатыми и снисходительными к своим неразумным слушателям. На сей раз философы снизошли до разговора о природе — они так и сыпали учеными фразами о повадках птиц и спорили о климатических различиях условий жизни антиподов [35] . Как раз в тот момент, когда разговор зашел об истоках и происхождении Нила, вошел гонец. Казалось, в общей суматохе его никто не заметил, и это было неудивительно. Поскольку оба философа не сходились во мнении по столь важному вопросу, диспут был не менее шумным, чем пирушки Антония, правда, не таким веселым.

35

Антиподы — жители двух диаметрально противоположных пунктов земного шара.

Клеопатра наслаждалась перепалкой ученых мужей, принимая в ней участие с энтузиазмом прирожденного философа. Однако приезд гонца был ею отмечен: блеснувшие глаза, секундная пауза в речи — вопреки всегдашнему самообладанию. Только гонцы из лагеря Антония могли появляться пред ее очи так запросто — без позволения, оглашения во всеуслышание их прибытия и сопротивления со стороны стражников. В таких случаях Клеопатра продолжала заниматься своими делами, но старалась побыстрей покончить с ними и, по возможности, скорее узнать новости.

Диона, будучи зрителем, а не участницей происходящего, в отличие от царицы могла позволить себе поразмышлять на далеко не ученые темы. Она заметила, что гонец бледен, и подумала, что Антоний болен, но тут же отогнала от себя страх перед плохими известиями. Если бы Антоний умер или был смертельно ранен… Клеопатра давно уже знала бы об этом — их связывали более тесные узы, чем могло показаться постороннему взгляду. Они ощущали тела друг друга даже через огромные просторы моря.

Когда Клеопатра закончила диспут и передала ученых мужей на попечение дворовых распорядителей, которые должны были позаботиться об их ужине и всяческом ублажении, ее нетерпение, казалось, достигло предела. К счастью, философы не задерживали ее. Диона улыбнулась про себя — похоже, ученые мужи донельзя довольны своими победами. Правда, двое из них — более одержимые или более выносливые, чем их собратья, не возражали бы продолжить, но Клеопатра улыбкой выставила их вон.

У гонца было достаточно времени, чтобы взять себя в руки и подготовиться к разговору, но все же его лицо выдавало тревогу, под глазами по-прежнему отчетливо проступала бледность. Клеопатра могла быть осторожной и изворотливой, как змея, но бывала и убийственно прямолинейной и стремительной, когда хотела. Царица устремила на гонца пристальный взгляд в упор.

— Ну, что стряслось? Он проиграл войну? Потопил свой флот? Отказался от прав триумвира и удалился на виллу как философ?

Гонец явно нервничал. Он судорожно сглотнул слюну и сбивчиво заговорил:

— Нет, госпожа… Не знаю, как тебе сказать… В сущности, он выиграл войну и получил в награду империю.

— Ах, даже так? Неужели это так скверно, что заставляет тебя дрожать под моим взглядом?

Гонец, крепкий мужчина далеко не робкого десятка, прибыл сюда, невзирая на все опасности, подстерегающие его в пути, но сейчас у него были причины для страха. Он вез не особенно приятные новости и знал, что царица скора на расправу, если вести оказываются ей неугодны.

— Нет, все в порядке, если ты имеешь в виду Рим. Антоний встретился с Октавианом при Брундизии; они заключили мир, опять поделили свою империю, и Антоний получил львиную долю. Он настолько близок к тому, чтобы стать царем Рима, насколько это возможно при живом племяннике Цезаря, стоящем у него на пути.

Глаза Клеопатры блеснули.

— Ну? А дальше?

— Что ж, дальше вот что… — Гонец слегка терял решимость по мере того, как приближался к сути дела. — Сделка совершена не за красивые глаза. Ему пришлось отдать Октавиану кое-что взамен.

Клеопатра ждала. Внешне царица казалась спокойной, поза была непринужденной, но ее руки крепко стиснули подлокотники стула, и костяшки пальцев побелели.

— Вернее, — продолжил гонец, — Октавиан кое-что отдал Антонию. Они заключили сделку на родственной основе. Сестра Октавиана, Октавия, стала и залогом, и обещанием. Антоний женился, госпожа. Он взял Октавию в жены, и между властителями Рима воцарились мир и дружба.

Клеопатра не сказала ни слова. Выражение ее лица не изменилось, дыхание оставалось таким же ровным, а руки даже не шевельнулись.

Гонец все-таки недостаточно хорошо знал ее и явно утратил бдительность.

— Это было очень легко, — заговорил он вновь. — Октавия недавно овдовела, у нее трое детей — несомненно, она может дать мужу наследников. Проблема Состояла в том, что она не могла официально выйти замуж в течение нескольких месяцев. Но Сенат разрешил отступление от закона, дал ей повеление, и они сразу же поженились. Октавия — прелестная женщина, очаровательная, милая. Она не завивает волос и не румянит щек, ведет себя скромно, как девушка, и не говорит ничего, кроме «да, мой господин», «нет, мой господин» и «как пожелает мой господин»…