Тропа каравана

— Прости, папочка, — она прижалась к его груди. — Я не хотела тебя огорчить. Так получилось.

— Все в порядке, дорогая. Ну, хватит об этом. Давай-ка лучше собираться в путь.

— Хо-ро-шо! — пропела девочка. Улыбнувшись, она чмокнула отца в щеку и побежала к женщинам — помогать.

Атен глядел ей вслед, качая головой: "Как же быстро летит время! Еще немного, и Мати станет совсем взрослой… А ведь, кажется, совсем недавно я впервые увидел ее мать", — глаза караванщика наполнились болью, которая холодным крылом ветра коснулась души. И, махнув рукой, словно отгоняя от себя тяжелые воспоминания, он вернулся к делам, чтобы, за ними, забыть о невосполнимой потере.

— Ты сказал ей? — спросил наблюдавший за ним со стороны помощник левой руки Евсей, который, будучи родным братом Атена, во многом на него походил — такой же высокий, крепкий, ладно сложенный бородач, разве что немного моложе — на лбу и вокруг глаз ни одной морщины, в глазах — оставшиеся от детства непоседливые огоньки любопытства.

Хозяин каравана, бросив на него недовольный взгляд, поморщился:

— Кое-что, — буркнул он.

— Правду? — продолжал настаивать тот.

— Ну что ты пристал ко мне! — вскипел караванщик.

— Я спрашиваю лишь потому, — на лице Евсея не дрогнул ни один мускул, голос звучал ровно, — что должен знать, стоит ли и дальше скрывать от нее правду, боясь, как бы кто случайно не проболтался.

Втянув в себя побольше воздуха, тот на мгновение замер, успокаиваясь, и лишь окончательно овладев своими чувствами, ответил:

— Я сказал ей только часть. Не мог же я объяснить дочери, что мы — изгнанники!

— Покидая дом, мы приняли решение никогда не забывать о нем, чтобы не порвались душевные нити, связывающие нас с прошлым. Мы решили, что наши дети должны знать все, — напомнил тот, в ком Атен за время дороги привык видеть скорее помощника, чем единокровного брата.

— Ты же видишь: Мати непохожа на других, она не сможет принять правду!

— Допустим, нам удастся оградить ее от нашего прошлого, позволить и дальше жить в мире надежд и фантазий. Но, Атен, придет время, и мы вернемся к стенам родного города. Не лучше ли ей будет услышать все от друзей, прежде чем об этом заговорят враги?

— Нет! — его лицо побледнело. — Мы никогда не вернемся туда!

— Минуло много времени…

— Какое это имеет значение! Подобное забыть нельзя! Кому, как не тебе, это знать! — бросив резкие слова в лицо брату, он замолчал на мгновение, словно переводя дыхание, а потом, опустив голову, тихо произнес: — Хватит. Ни к чему продолжать этот разговор. Кто знает, что нас ждет впереди. И вообще, к чему думать о прошлом и будущем, когда есть одно настоящее?

К полудню все закупленные припасы были проверены, пересчитаны, упакованы и распределены по повозкам. Перепроверив по несколько раз оси колес и снятые при въезде в город полозья, осмотрев животных и убедившись, что с ними все в порядке, караванщики вновь отправились в путь.

Шагая возле повозок, люди прощались с городом, с его теплом, множеством цветов и запахов. Впереди их ждали снежная пустыня да завывание ветров. В глазах многих была печаль: всегда трудно расставаться, уходить. Но такова судьба. И караванщики смирились с ней, ибо так легче жить. Скоро, очень скоро казавшийся в свой первый миг бесконечно долгим день прощания останется позади. Все забудется, лишь только краски растворятся в бескрайней и такой живой снежной белизне.

За чертой, которая отделяла край, согретый магией Хранителя, от белых владений повелительницы снегов, их ждал мрачный, обиженный на весь свет ветер. Его ярость то усиливалась, то утихала, засыпая под тяжелыми сугробами. Но сам он упрямо брел рядом с караваном день за днем, неделю за неделей, не отставая ни на шаг, привязавшись к странникам, словно бездомная собака. Пока еще его дыхание не было ледяным, а мысли не заполняла собой смерть, но люди не тешили себя наивными надеждами. Они знали: однажды ветру надоест дорога, он взметнется диким зверем, неудержимым вихрем закружится в ужасном танце, обращая в лед все, чего коснется его мертвящее дыханье.

Шло время. И вслед за ним шел караван. А, может быть, наоборот. Кто знает? Кто вообще замечает это движение до тех пор, пока не придет пора произойти чему-то: важному или не очень, хорошему или нет, — какая разница? главное — кладущему конец однообразию пустоты?

Вечером Атен, Лис и Евсей собрались в командной повозке. Из сундуков были извлечены священные карты, составленные когда-то давно еще поколением первых снежных караванщиков.

Эти карты путешествовали по отмеченным на них дорогам вместе со все новыми и новыми хозяевами не одну сотню кругов, каждый из которых оставлял на их полотнах свои следы-пометки. Они были нитями судьбы каравана, на которые полагались в пути, которым следовали неотступно, боясь заблудиться в бескрайних снегах. С них снимали копии, и те, блеклые и желтые, словно бестелесные призраки своих живых прообразов, хранились в каждой повозке. Так, для спокойствия. На всякий случай. Мало ли что.

Хотя никто в караване и подумать не мог о том, что бы произошло, случись что-нибудь с оригиналами. Первые карты были своего рода святыней, фетишем каравана. Они не часто доставались. Их касались с трепетом и рассматривали с почтением. И вообще, они мало походили на своих собратов-трудяг. Многоцветные, украшенные золотом и серебром, они хранили в себе историю мира, сберегая память о тех городах, которые давно погибли и были погребены под столетними снегами. С каждым веком, с каждым годом пустыня наступала все дальше, отбирая у людей новые и новые островки жизни. И потому карты, полные когда-то света и радости бытия, имели так много грубых белых пятен — заплат на тех местах, где раньше стояли круги городов.

Казалось, они знали, что им суждено продолжать свой путь лишь до тех пор, пока идет караван и что однажды наступит день, когда, на многие века пережив своих создателей, они, все же, угаснут в холодных объятьях бескрайней снежной пустыни.

Какое-то время трое мужчин напряженно всматривались в слабое мерцание полотна. В повозке висела тяжелая, напряженная тишина, нарушаемая лишь дыханием ветра да скрипом полозьев.

— Измерения не лгут, — наконец, пробормотал Евсей. — Мы уже должны были подойти к границе оазиса.

— Что ж, — Атен провел рукой по бороде. Его лицо было хмурым, настороженным, брови напряженно сошлись на переносице. — Одно из двух: или мы из-за встречного ветра шли слишком медленно, или город погиб раньше, чем мы предполагали и в нем давно владычит Метель.

— Мы не могли сбиться с пути? — спросил Лис, пытаясь найти другое объяснение случившемуся.

— Нет, — поспешил ответить Евсей. — Было несколько ясных ночей и я сверялся по звездам.

— Лис, тебе удалось что-нибудь разузнать в последнем городе об их соседях?

— Почти ничего: они упрямо не хотели о них говорить. Обо всем остальном — пожалуйста, но стоило завести разговор о соседях, все замолкали, словно Метель забивала рты снегом.

— И все же?

— С год назад чужаки присылали к ним что-то вроде посольства и умоляли сына Хранителя вместе с женой и новорожденным ребенком — а малыш, несомненно, и это было ясно еще тогда, наделен магическим даром — перебраться к ним. С собой они привезли дары для Хранителя, его сыну обещали у себя золотые горы и всю полноту власти… Их высмеяли и прогнали ни с чем: кто же станет отдавать чужаку свое будущее? Тогда, спустя какое-то время, соседи попытались выкрасть ребенка…