Тропа предела

Да простят мне ищущие исторической истины читатели, но я все же не решусь подробно описывать на этих страницах внешний вид Элронда. Скажу лишь, что из одежды на нем не осталось почти ничего, зато ее успешно заменял внушительный слой грязи, покрывавший его с ног до головы. Было очевидным как то, что Элронд долго куда-то катился, смываемый потоками ллировского дождя, так и то, что наше появление интересовало его довольно слабо. Владыка самозабвенно лепил из жидкой грязи некие подобия грядок и втыкал в них пучки зелени, которые ему удавалось отыскать в этом болоте. Приглядевшись, я даже увидел одну относительно целую морковку, воткнутую, правда, вверх ногами.

Не боясь испачкаться — надо отдать им должное! — друзья некоторое время пытались трясти Элронда за руки и за плечи, но тот никак не хотел отрываться от своего захватывающего труда.

— Оставьте, друзья мои, — сказал им я. — Вам не удастся ничего от него добиться. Он зачарован.

Это действительно были чары, наложенные, очевидно, Ллиром, и чары довольно мощные — я не был уверен, что смогу самостоятельно их разрушить. Однако, владыка Элронд по крайней мере не пытался поливать свои посадки, и это уже давало мне некоторую надежду.

Громкий вопль, исходивший, очевидно, из недр дома или с его крыльца, вынудил нас оставить Элронда наедине с огородом и еще раз пересечь болото. Вопль повторился, когда мы уже подходили ко входу дома: на крыльце стоял Ллир и громко ругался, выражая свое неудовольствие по поводу разорения садя и огорода. Мы остановились, не доходя до крыльца нескольких шагов.

— Сами виноваты, нефиг было дождь вызывать, — насупленно пробурчал кто-то из лихолесских.

Ллир вдруг смолк, недоуменно посмотрев на нас.

— А ведь и то верно, — задумчиво сказал он и повернулся, чтобы уйти в дом.

— Постойте, любезнейший Ллир! — поспешил я окликнуть Чародея, пока тот не исчез. — Мы вынуждены обратиться к вам с просьбой снять чары с того юноши, Элронда.

Ллир вернулся.

— С юноши? Так ведь он сам хотел…

— Возможно, он недостаточно точно сформулировал просьбу, — сказал я.

Старик пожал плечами.

— Да пожалуйста, мне не жалко. Это была такая простая магия, мне пришлось заплести только один узелок. Развяжите его, и чары спадут, — он снова собрался уходить в дом.

— Эй, а узел-то где? — спросили лихолесские.

— Узел? Да я его выбросил за окно — то, которое в сад выходит.

Ллир повернулся и теперь уже совсем ушел в дом, захлопнув за собой дверь. Все ошеломленно молчали, понимая, что после магического ливня искать узел бессмысленно.

Уже некоторое время терзала меня неясная мысль о том, все идет как-то не совсем так, как должно бы. Пророчество об Алой Книге свидетельствовало, что произойдет необычное и великое, когда Книга будет раскрыта. Конечно, встреча с полусумасшедшим творцом магической ограды королевства — это необычно, но необычно лишь в житейском плане; с точки зрения магии этого можно было ожидать. Разумеется, обретение предмета, являющего собой воплощение и олицетворение магической стены — это великое событие для всего королевства, но магия подразумевает иное под «великим»… Наверное, я подсознательно ждал чего-то иного, и иное произошло.

— Дядюшка! Дядюшка Гвэл! — голос принцессы раздался со стороны леса, и все мы вздрогнули.

Мы обернулись.

На границе, разделяющей залитый солнцем зеленый лес и образовавшееся не столь давно болото, стояла принцесса Джоан и махала рукой. Рядом с ней, с выражением страдания и покорности на лице, опирался о ствол дерева… — я не поверил тогда своим глазам, и до сих с содроганием в сердце вспоминаю мысли об автоматизированных пивоварнях, промелькнувшие в моей голове в тот момент, — рядом с принцессой стоял фон Маслякофф, барон из России.

— Дядюшка! — снова воскликнула принцесса.

— О, дитя мое! — воскликнул и я и, теряя последние остатки благолепия, положенного по этикету королевскому Чародею, через топь и грязь бросился к ней.

С определенным трудом, пользуясь поддержкой ненавистного барона, выкарабкался я из рукотворного болота на твердую, усыпанную прошлогодней хвоей, лесную почву, чтобы обнять принцессу. И лишь по-старчески расцеловав ее в обе щеки, я заметил, что и другие участники поисков владыки Раздола приблизились к нам. Тотчас вернулось ко мне и чувство ответственности наставника, и, придав лицу своему возможно более строгое выражение, я спросил у принцессы, как она здесь оказалась.

…История, которую поведала принцесса, была поистине удивительной. Точнее, каждая часть ее сама по себе была проста и понятна, но все вместе… Я слушал сбивчивое и торопливое повествование Джоан, и думал о том, что это и есть начало и смысл великого, которое должно свершиться. Я не смогу сейчас в точности вспомнить ее слова, и потому изложу то, что услышал, сам — так, как понял и запомнил.

Собственно говоря, все, что долго и с волнением рассказывала Джоан, можно передать буквально в нескольких фразах. Встретившись на королевском приеме с нашими заграничными гостями, и поймав на себе восторженный взгляд владыки Раздола, принцесса сделала то, что и должно делать молоденьким и прелестным девушкам — она влюбилась (это, разумеется, мои слова; принцесса говорила об этом совсем иначе, зато успела за несколько минут несколько раз покраснеть). Когда мы покинули королевскую залу, принцессе взгрустнулось, и она, нарушая заповеди этикета, оставила отца наедине с бароном и отправилась разыскивать меня и моих гостей, а нашла обеспокоенного хранителя, стерегущего двери своих покоев. Разумеется, простодушный Туклинн не сумел скрыть от девочки того, что произошло; принцесса разрыдалась прямо в замковом коридоре и…

На наше — как я знаю теперь — счастье тем самым коридором в то самое время проходил ненавистный фон Маслякофф, погруженный, вероятно, в нерадостные думы о задержках в осуществлении его планов касательно ввоза в Готред автоматизированных пивоварен. Надобно сказать, что в Готреде барона многие уважают за так называемую «деловую хватку», а кое-кто — даже побаивается его напора и энергии, но лишь один- единственный человек относится к барону с душевной теплотой. Это Джоан. И конечно, барон отвечает доброй девочке самой искренней дружбой, и это, к слову, одна из тех причин, которые не позволяют мне применить свое искусство, чтобы выжить барона из Готреда раз и навсегда.

Конечно, барон перепугался, увидев плачущую принцессу; и Джоан, конечно, поведала ему о том, что случилось. Я очень живо представляю себе, как хмурился и сопел фон Маслякофф, делая выбор, и наконец решился пожертвовать почти что последним шансом ввезти свои пивоварни в Готред ради принцессы…

А дело было в следующем. Оказывается, русский барон, разбирая королевские архивы, нашел старые планы замковых подземелий, сооруженных еще во времена, сокрытые непроницаемой завесой времени. У него хватило сообразительности перенести изображения особо длинных ходов на современную карту королевства, и — о чудо! — оказалось, что один из них подходит к самой готредской границе. Какая мысль могла прийти вслед за этим в его практичную голову? Конечно — удлини немного подземный ход, и он, миновав магическую ограду, выведет тебя во внешний «цивилизованный мир»!

И барон развернул жаркую деятельность: он отыскал нужный ход, нанял землекопов, действительно удлинил ход настолько, что он должен был уже выйти за пределы Готреда…

В другое время я посмеялся бы над потугами неграмотного в магическом отношении барона: магической стене нашего королевства совершенно все равно, идет ли человек по земной поверхности, или летит по воздуху, или прогрызается сквозь земные недра… Но тогда, когда часть стены была нарушена потребностями старого Ллира в материале для вязанья, могло случиться все, что угодно. И оно случилось — барон действительно вышел на поверхность за пределами Готреда, но совсем не в той стороне, где ожидал. Подземный ход, по которому он пробирался к «цивилизации», был ориентирован на север, а выбрался он на восток — туда же, откуда некогда явился в наш город. И к страшному его разочарованию, автоматизированных пивоварен в той стране тогда еще не продавали — по крайней мере, по соседству с Готредом…