Тропами северного оленя
Шрифт:
— Сам посуди, к чему копировать старые узоры? Их можно в музее увидеть.
Мы сидели на кухне, пили кофе и листали альбом с фотографиями работ Якова, которые уже разошлись по частным коллекциям. Особенно впечатляли фигурки чахкли [65] из капа и ножи. Костяные ножны сохранили особую форму ножа каменного века, но орнамент на них и на рукоятках был просто-таки модернистский: по-врубелевски переплетенные оленьи рога и орнамент с морошкой, которого не постыдился бы сам Бакст.
65
Чахкли — мифические существа, обитающие, согласно саамским верованиям, под землей.
— А для меня такой нож можешь сделать?
— Пожалуйста, я как раз получил с Чукотки обломок бивня мамонта. Только как ты его через границу перевезешь?
Уж как-нибудь.
Мы перешли в большую комнату. Со стен светились полотна Якова — за окнами
— Так раскулачили мою семью на Кильдине в 1934 году. Выжил один отец — его спрятала дальняя родственница. Родителей отца расстреляли, а остальные пропали неведомо где. У папы было десять братьев и сестер. Если бы его тогда нашли, мы бы с тобой сегодня не говорили.
Окна второй комнаты, то есть мастерской Якова, выходят на массив Луяврурт. Вид так меня восхитил, что я не сразу заметил небольшое полотно, на котором Яковлев изобразил лежащий в ягоднике старый саамский черпак (для сбора ягод). Деревянный совок с затейливой ручкой наполовину заполнен матово-синей черникой (так и хочется попробовать), а ягодник вокруг полыхает красками бабьего лета. Живой натюрморт…
В мастерской Яковлева я почувствовал приток энергии, которой прежде мне в Ловозере не хватало. Картины и скульптуры подсказывали сюжеты, стол манил взяться за перо. Поэтому я без колебаний принял предложение Якова — после возвращения из Польши пожить у него. [66]
В последнее время я получаю от читателей массу писем с вопросами о шаманах. Одни ищут литературу о шаманизме, другие — шаманскую силу. Первых я отсылаю к Харузину [67] и Серошевскому, [68] к Элиаде и Шиевскому, [69] вторых — посылаю к черту.
66
Увы, из этой затеи ничего не вышло: еще до того, как я вернулся в Ловозеро, Яков расстался с женой и поселился в своей мастерской. Зато благодаря нему я кое-что узнал о практике саамских нойдов. Более того, в декабре 2006 года (а точнее, на Рождество) Яша продемонстрировал мне «прикосновение смерти». Ни бубнов, ни медвежьих зубов, ни птичьих перьев у него не было, и все же во время его транса я заглянул во тьму правремен и улетел, едва не наложив в штаны от страха. (Более поздняя запись. — М. В.)
67
Николай Николаевич Харузин (1865–1900) — русский этнограф, историк и археолог.
68
Вацлав Леопольдович Серошевский (1858–1945) — польский этнограф-сибиревед, писатель, публицист, участник польского освободительного движения. В 1933–1939 годах был президентом Польской академии литературы. Участвовал в рабочем движении, в 1879 за сопротивление полиции приговорен к восьми годам тюрьмы. Приговор был заменен ссылкой в Якутию, где Серошевский провел двенадцать лет. Здесь он стал писать рассказы из жизни местных жителей, собирать этнографические материалы, женился на якутке. В 1892 Серошевскому было разрешено свободное передвижение по Сибири. В Иркутске он закончил научный труд на русском языке под названием «Якуты. Опыт этнографического исследования», который был издан (1896) и премирован Географическим обществом. Этот труд является одним из наиболее полных исследований состояния традиционного быта и культуры якутов конца XIX века. В 1898 Серошевскому было разрешено вернуться на территорию Царства Польского. В конце 1890-х гг. путешествовал по Кавказу. В 1903 вместе с другим польским этнографом, Брониславом Пилсудским, участвовал в экспедиции Русского географического общества к хоккайдским айнам, прерванной из-за осложнения отношений между Россией и Японией. После завершения экспедиции побывал в Корее, Китае, на Цейлоне, в Египте и Италии. Материалы, собранные на Дальнем Востоке, легли в основу второго этнографического труда Серошевского «Корея» (1905). На польско-русском съезде в Москве 12 апреля 1905 г. Серошевский произнес речь о совместной борьбе, в которой прозвучали знаменитые слова «за нашу и вашу свободу». В 1914 Серошевский вступил в легионы Пилсудского. В 1918 году был назначен на пост министра информации и пропаганды во Временном правительстве Дашинского. В 1935–1938 гг. член сената Польши.
69
Анджей Шиевский — польский религиовед, этнолог. Сотрудник Ягеллонского университета в Кракове.
Откуда берется это стадное чувство — стремление более или менее цивилизованного человека приобщиться к сокровенным
знаниям человека первобытного? Мода на экстатические полеты и галлюциногенные грибы? Повальное увлечение общением с духами? Нью-эйдж или Духовная смута? Поиски или свидетельство потерянности?Черт с ними, с малолетками и всевозможными недоумками — этих всегда тянуло на разную дурь. Хуже, что это безумие захлестывает и ученых — этнографов, антропологов и культурологов. То и дело организуются «научные конференции» о шаманских камланиях и «исследовательские экспедиции» к шаманам Якутии или Тувы. То и дело публикуется какой-нибудь новый вздор.
Ничего удивительного, что в 2000 году президиум Российской академии наук выступил с отчаянным обращением к российскому интеллектуальному сообществу: «В настоящее время в нашей стране широко и беспрепятственно распространяются и пропагандируются псевдонаука и паранормальные верования: астрология, шаманство, оккультизм и т. д. В отечественных государственных и частных СМИ не прекращается шабаш колдунов, магов, прорицателей и пророков. Псевдонаука стремится проникнуть во все слои общества, все его институты, включая Российскую академию наук». Стоит ли удивляться?
А ведь достаточно обратиться к определению шаманизма, которое дает Харузин, пожалуй, глубже всего из российских этнографов проанализировавший генезис явления и давший очень простую формулу: «шаманизм есть овладение силами природы». Так вот, чтобы овладеть силами природы, их нужно не только понимать, но и ощущать. Как, например, летучая мышь воспринимает ультразвуки. Первобытные северные кочевники, бывшие с тундрой «на ты», сами являлись частью природы. Ничего удивительного, что они умели ею управлять. При этом следует подчеркнуть, что прежде не существовало отдельной касты шаманов, а различные функции нойда — от гадалки и жреца до посредника между миром живых и миром мертвых — выполнял глава семьи или рода. Сегодня, увы, эта первобытная связь человека с силами природы утрачена (кто знает, не навеки ли), поэтому все псевдошаманские спектакли в диковинных одеяниях, украшенных блестками и перьями, а также камлание под звуки бубнов — не более чем лапша на уши туристов за их же деньги. Если шаманизм где-то и уцелел, то уж точно не в этой сувенирной упаковке.
В моих северных скитаниях мне не раз встречались самоедские тадибеи [70] и карельские ведуны, не говоря уж о саамских нойдах. Однако ни один из них и в подметки не годится величайшему шаману, с каким свела меня жизнь, — Чеславу Милошу. Вот как старый поэт описывал свой экстатический полет:
Мой единственный довод — сознанье. Окрыленное мной, оно реет Над людьми, надо мною И всей очевидностью мира. [71]70
Тадибей (тадибе) — самоедский шаман.
71
Пер. А. Гелескула.
Удивительно, сколько чепухи понаписано о саамах! Первые их следы в литературе можно найти уже в начале нашей эры — у Тацита. Римский историк называет саамов «фенни» — очевидно, сведения о них он почерпнул из древнескандинавских источников. А Прокопий Кесарийский, добавив слово «лыжи», получает «скифенни», то есть «фенни на лыжах». Павел Диакон, в свою очередь, превращает их в «скритифинов» и утверждает, будто саамы «умеют бегать на двух загнутых кусках дерева, благодаря чему способны догнать дикого зверя». Однако эти именования продержались недолго.
В литературе закрепилось лишь название «лапонцы» (от «лаппиа»). Так в начале XIII века окрестил саамов датский монах Саксон Грамматик. Происхождение этого слова не вполне ясно и по сей день. Одни связывают его с монгольским «лу-пе» (что означает «идущий на север»), доказывая тем самым, что саамы прибыли из Азии. Другие ассоциируют его с финским корнем «лап», к которому восходят как «лаппес» («изгнанник»), так и «лапу» («последняя граница» или «ведьма»). Третьи — со шведским глаголом «лопа» (то есть «бежать» или «уходить»). Каждая из этих коннотаций — словно стоп-кадр — отражает ту или иную отличительную черту саамов, которые кочевали вслед за оленями за северным солнцем, жили почти на краю мира, словно в изгнании, спасаясь от агрессивных соседей, а об их черной магии знала вся Европа. Сам Уильям Шекспир упоминает о «проделках чародейства лапландских колдунов» в одной из своих пьес.
Неудивительно, что о саамах рассказывали всевозможные сказки. И однооки-то они, и одноноги, и шерстью поросли, и собачьи головы имеют, и человеческое мясо едят, и под землей живут (или на верхушках деревьев), а зимой впадают в спячку подобно медведям. Поговаривали также, будто это и не люди вовсе, а гномы. К этим байкам приложил руку шведский священник Олаус Магнус, запечатлевший саамов в знаменитом труде «Historia de gentibus septentrionalibus», [72] изданном в 1555 году в Риме. На долгие годы эта книга стала для европейцев важнейшим источником информации о северных кочевниках.
72
«История северных народов» (лат.).