Тропами северного оленя

Наконец, сестра Вера. На год младше Николая, она не только сопровождала брата в северных экспедициях, а после его смерти издала прочитанные им лекции, но и сама всемерно способствовала развитию этнографии в России. Собирала сказки, легенды, песни и мифы. Интересовалась первобытными формами театрального искусства: охотничьей магией, отправлением культа огня, шаманскими танцами и акушерскими обрядам. Вера Харузина — автор научно-популярных работ о малых племенах Севера, в частности, о лопарях, вотяках, [90] тунгусах и юкагирах. [91] Преподавала на Высших женских курсах, а после революции — в Московском университете (до 1923 года). Ее лекции, также под названием «Этнография» (в двух томах), продолжили и дополнили труд брата.

90

Вотяки — удмурты.

91

Юкагиры (самоназвания: деткиль, одул, ваду, алаи) — восточно-сибирский народ. Относятся к древнейшему (аборигенному) населению северо-восточной Сибири. Традиционные занятия — рыболовство (с помощью невода), охота на диких оленей, ездовое собаководство.

В уютном Отделе редких книг петрозаводской Национальной библиотеки сотрудницам случается перепутать брата и сестру — порой вместо лекций Николая Харузина мне выдают один из томов «Этнографии» Веры Харузиной. Я люблю там сидеть, неторопливо бродя по страницам давно не читанных книг и вдыхая их старинный, вековой запах. Тоже своего рода тропа.

Лето 1887 года Николай и Вера Харузины провели на Севере. Сперва путешествовали по Олонецкой губернии (ныне Карелия), где Николай собирал материалы для исследования правового положения местного населения. Затем отправились на Кольский полуостров, где ученый знакомился с бытом и верованиями русских лопарей. Вера описала эту экспедицию в путевых заметках «На севере. Путевые впечатления». По этой книге можно реконструировать маршрут путешествия.

Начали они с Кивача — с чего же еще начинать путешествие по Карелии, как не со знаменитого водопада, о котором сложил оду Гаврила Романович Державин, первый поэт империи. В столице даже считалось модным совершать туда экскурсии. Кто-то посоветовал Вере и Николаю приехать на место вечером, переночевать у сторожа и встретить восход солнца у водопада. Мол, на рассвете в белой пене можно увидеть радугу.

Утром выдвинулись из Петрозаводска. Был день Святой Троицы. Звонили колокола. Местные жители спешили на службу в собор, обыкновенно безлюдные улицы ожили. Вера и Алексей проехали по главной, немощенной улице, миновали почту, выкрашенную в голубой цвет (сейчас здесь ресторан), величественный особняк губернатора и поросшую травой площадь перед ним с памятником Петру I (сегодня там торчит Ленин — Петра перенесли на набережную), затем казематы, высокое белое здание казарменного вида и окраинные домишки. На мгновение остановились — привязать под дугу колокольчик — и дальше понеслись рысью. «Негостеприимен и дик северный пейзаж, — записала в дневнике Вера Николаевна. — Перед нами пустая безмолвная дорога, редкий лесок, купы деревьев и грязь. На сером фоне пасмурного неба — силуэты чахлых елочек. Вдали свинцовая бездна Онежского озера».

Под Кончозером произошла авария, которая едва не перечеркнула все их планы. Возница, молодой да удалой, желая покрасоваться перед бабами, что шли на праздничную ярмарку, взмахнул кнутом, лошади понесли… удар… и очнулись наши путешественники уже в канаве. Перевернутая телега лежала посреди дороги, колесо валялось неподалеку, а возница орал благим матом, кляня себя и призывая на помощь. Окровавленные путешественники добрались до Чупы близ Кончозера. Деревенские жители крови испугались так, что даже воды побоялись подать — все посылали на озеро, которое, мол, совсем рядом. Наконец какая-то старуха смилостивилась и пустила их ночевать. Назавтра на новой телеге Вера и Николай попали в Кивач. Радугу так и не увидели.

В Пудож плыли на пароходе, с пересадкой в Вознесении (прямых рейсов в Шалу не было), потом ехали на тарантасе. Пудож Веру Николаевну не впечатлил. Ей показалось, что город беспробудно спит. Не то что в давние времена, когда там жили ссыльные поляки (в тексте Харузиной — «город был наводнен поляками»). Те ссыльные, что побогаче, давали концерты и балы. Эти «гости поневоле» развлекали весь город.

Далее коротко. Мои читатели, особенно те, что знакомы с «Волоком», вспомнят эту тропу: из Пудожа Харузины на телеге с полозьями (колеса ломались на вертепах) добрались до Авдеевки на берегу Купецкого озера (ворожба да суеверия) и до Водлозера (ой, забытое богом место!), где застряли в ожидании попутного ветра, чтобы переплыть на другой берег озера, осмотрели Ильинскую церковь и поболтали со священником, проехали сто десять верст до Тамецкой Лахты и переночевали в доме местного полицейского (вот кому в деревне жить хорошо), ночь Ивана Купалы провели на берегу Кенозера, вернулись на Онего и пароходом двинулись в Повенец (единственное развлечение местных жителей — трактир!), там наняли двуконную бричку и побыстрее (чтобы не расстраиваться) миновав скиты раскольников Выгореции, доехали до реки Выг, переправились на лодке к порогам, которые обошли пешком (более десяти верст) до Петровского Яма, оттуда по почтовому тракту — до Сумского Посада на берегу Белого моря, пароходом на Соловки и в Кемь (девки как на подбор), наконец, вдоль Карельского берега, мимо Керети, в Кандалакшу. С этого места буду рассказывать более подробно, потому что здесь начинается русская Лапландия. До Коли оставалось триста верст.

В Кандалакше Вера и Николай застали веселую компанию. Дело в том, что на Севере есть обычай — ни один пароход не пропускать без так называемых привальных и отвальных, короче говоря — без выпивки. А поскольку пароход Харузиных несколько запоздал, то гулянка началась раньше. Пришлось молодым путешественникам слушать пьяные советы и дожидаться, пока протрезвеют носильщики. Полтора часа промешкали и наконец тронулись в путь.

Первые двенадцать верст прошли пешком по берегу реки Нива, обходя ее скалистые пороги. Лесной мрак. Под ногами ягель и вороника. Пахнет розмарином. Справа, за деревьями, время от времени поблескивает река. Вода грохочет на порогах. А носильщиков нет. Они отстали, чересчур увлекшись выпивкой. Ночлег в лесу, без еды и теплой одежды. Назавтра появляются носильщики. Оказалось, один упал на полпути — пришлось нести его обратно и менять на трезвого.

Лодка, на которой они собирались продолжить путь… Боже мой! Не успели Харузины погрузиться, как она наполовину наполнилась водой.

Вокруг мрачный и дикий край. По сравнению с ним Олонецкая губерния уже не кажется суровой, а безмолвие ее — на фоне здешней немоты — не так ужасает. Вот где природа действительно молчит.

И молчит тягостно… Даже шум воды кажется безжизненным, лишь подчеркивая тишину.

И снова лес. Морошка еще не созрела. До ближайшей станции пять верст. Вдруг Вера и Николай слышат человеческие голоса и беззаботный смех. На поляне отдыхает живописная компания, среди низкорослых, пестро одетых людей бродит белый олень. Наивные простодушные лица, в глазах любопытство. Все знают русский, но между собой щебечут на каком-то диковинном, непонятном, птичьем языке. Интересно, о чем они могут столько болтать, — подумала Вера Николаевна, — тем более, что на вид не слишком развиты, да и местная жизнь, монотонная и серая, дает мало тем для разговоров. А вокруг — безмолвная природа. Это были первых лопари, встреченные Харузиными в русской Лапландии.

Наконец они добрались до озера Имандра. Впереди сто верст открытой воды. Сизое пространство с чуть затуманенными берегами слегка колышется. Словно спит или притворяется спящим. Страшно подумать, что будет, когда оно проснется.

На берегу — станция Зашеечная. Покосившаяся лопарская тупа. В ожидании перевозчиков заглянули внутрь. Темно от копоти, тучи комаров, грязь. Но стоило хозяйке, молодой лопарке, растопить каменную печь, сделалось уютно. А тут еще уха из свежего, только что выловленного сига. И самовар гудит. Самовар, по распоряжению властей, должен иметься на каждой почтовой станции, хотя сами лопари чай не пьют.

На Кольском полуострове почтовых трактов не было — и почту, и людей перевозили на лодках. Станцию сдали в аренду лопарям, хорошенько их при этом надув. Вера Николаевна не скрывала своего возмущения, описывая действия российских чиновников, которые пользовались станцией бесплатно, а порой даже поколачивали несчастных лопарей, вступиться за которых было некому.

Лодка готова. На веслах две лопарки. Увидев, как одна из них перед дорогой дает грудь младенцу, Вера Николаевна записывает, что лопарки (крепкие и выносливые, как почтовые кони) живее своих мужей, и глаза у них выразительнее. Затем добавляет, что лопарские женщины вообще необыкновенно восприимчивы и нервны, порой на грани галлюцинаций. [92] До ближайшей станции на Экострове плыли тридцать верст. Начинались белые ночи. Имандру окутывал туман.

92

Примеры этих галлюцинаций в книге «На севере» — одно из первых в литературе описаний так называемой арктической истерии (иначе: меряченье), в котором многие исследователи усматривают генезис северного шаманизма.

Проснулись от дождя и холода. Скоро Экостров. Бр-р, скорее бы в тепло. Полцарства за чашку горячего чая. Только тот, кто промерзал до самых костей за Полярным кругом, сумеет оценить лопарскую тупу, пускай даже самую бедную, а также роскошь, какой на Севере является огонь.

После короткой передышки двинулись дальше. Перевозчики твердят, что надо идти, пока Имандра позволяет. На сей раз на веслах мужчины. Дождь перестал. Из-за туч блеснуло желтым светом солнце. Справа появились из тумана Хибинские горы. Грандиозное зрелище! В первый момент Харузины думали, что на вершинах сверкает снег, но Афанасьев объяснил, что это кегоры, то есть огромные поляны ягеля, оленьи пастбища. Гребцы запели.

Песни у лопарей печальные, — пишет Вера Николаевна, — как и вся их жизнь. И столь же монотонны… В начале каждого куплета они повышают голос, заканчивают же почти шепотом. Ничто так не передает характер народа, как его песни, отражающие природу, их породившую. Достаточно вспомнить лопарскую мелодию, чтобы перед глазами возникли бесстрастные лица — покорные и истощенные, и сразу же фон — словно лапландские открытки — серо-зеленая тундра и скалы в зеркалах озер, под ярко-синим или мутно-белым, но всегда холодным небом. Солнце здесь только светит. Но не греет.