Тропами северного оленя

Напрасно просить совета у скитальца, Когда возводишь дом. Строительству не суждено закончится.

И тогда он осознал абсурдность этой идеи. Книгу о людях Пути написать невозможно. Можно лишь записывать собственную тропу, оставляя едва заметные следы — ряд «неоконченных» книг. Ведь закончится наша тропа лишь с нашей смертью.

Я смотрю на фотографию Брюса на обложке его биографии, написанной Николасом Шекспиром: потусторонний взгляд, кожаная куртка, рюкзак и ботинки на шее. Может, он как раз выходил от монаха: «Я снял ботинки, связал их шнурками и повесил на шею. Нагретый песок просыпался у меня меж пальцев». Думаю, больше всего Чатвину подходит слово «странник».

Странник — человек, порожденный Дорогой, и Дорога, вырастающая из человека.

ПИРАС (II) На тропе оленей

Скажи, мудрый человека, где они — ведь если мы есть, то и олени должны быть, а если их нет, так существуем ли мы сами?

Сказка о Мяндаше

Первых своих оленей на Кольском полуострове я увидел перед деревянным зданием железнодорожного вокзала в Оленегорске. Они стояли на гранитном постаменте, отлитые из чугуна и выкрашенные серебрянкой. Словно двое чекистов на памятнике в Великой Губе.

Зимой в Ловозере олени встречались на каждом шагу — одни, свесив языки, тянули сани, другие покорно ждали своей очереди на бойню. На праздник Севера в конце марта в село съехались из тундры оленьи упряжки, чтобы принять участие в больших весенних гонках. В ночь накануне соревнований кто-то убил всех четырех оленей прошлогоднего чемпиона. Случай беспрецедентный — вот ведь времена настали! Убить ездового оленя ничего не стоит — протяни руку, и ручное животное само пойдет к тебе, надеясь на угощение.

Смотреть совхозные стада не хотелось — хватит с меня фильма Вдовина об осеннем сгоне. На экране загоняемые в корраль [131] олени напоминали колхозных коров, а не гордых царей тундры.

Поэтому я с радостью принял предложение Лемминга — отправиться вместе с ним на предзимний обход Ловозерских тундр. Тем более, что как раз в это время собирался приехать Тадек Михальский (брат Янека) из Парижа, и я подумал, что хорошо бы показать ему Луяврурт с опытным проводником. А для меня это была последняя возможность увидеть оленей на воле.

131

В начале осени собирают оленей и загоняют их в корраль (загон) для пересчета.

С Янеком Михальским я познакомился в Варшаве осенью 1998 года. До этого мы несколько раз обсуждали по телефону планы издания французского перевода «Волчьего блокнота».

Мы встретились на улице Фраскати — в бывшей вилле Любомирских, где располагался офис издательства «Noir sur Blanc», со временем ставший для меня вторым домом. Янек сразу пришелся мне по душе. То, что по-русски называется — «настоящий мужик». Сильный, с открытым лицом. По крепкому рукопожатию я почувствовал, что в нем живет тот же беспокойный дух, который не давал покоя Чатвину.

— Здесь Гомулка держал своего пса, — вместо приветствия сказал Янек, махнув рукой в направлении особняка, — там возле виллы стояла его будка.

Мы быстро подписали бумаги (аванс дал мне возможность, вернувшись на Север, сосредоточиться на «Волоке», не заботясь о пресловутом хлебе с маслом), после чего Янек пригласил меня на русские вареники в SPATiF. [132] Закусывая этими варениками (кстати, отличными) водку, мы перескакивали с одного на другое (как обычно бывает, когда видишь человека впервые, но такое ощущение, будто вы знакомы многие годы), однако главной темой были путешествия. Именно тогда Янек открыл мне Николя Бувье (одного из величайших мастеров Дороги…) и рассказал о своей встрече с тогда уже тяжело больным писателем, незадолго до его смерти. Приканчивая графин, мы принялись строить планы совместных странствий. Речь шла о Новой Земле, Земле Франца Иосифа или Кольском полуострове. Остановились на Кольском.

132

SPATiF — Stowarzyszenie Polskich Artystyw Teatru i Filmu — Общество польских художников театра и кино.

Мы собирались начать с Соловков, на яхте вместе с Василем обойти вокруг Кольского полуострова, добраться до Мурманска, а оттуда по суше отправиться в Ловозерские тундры. Потом Ясь много раз звонил мне на Соловки, расспрашивал о Васе, интересовался, как идет строительство новой яхты, мы обсуждали детали экипировки. Иногда рассказывал о своих путешествиях — то он только что вернулся с Кордильер, то собирался на Северный полюс. Наша экспедиция на Луяврурт по разным причинам все откладывалась. И вдруг Янека не стало.

Прошло несколько лет.

И вот я познакомился с Тадеушем Михальским, приехавшим из Парижа на Варшавскую книжную ярмарку. После презентации «Дома на берегу Онего» в книжном магазине «Нежный варвар» мы пошли ужинать в ресторан «Диспенса». Уж не помню, чем мы угощались — слишком долго живу в тундре, чтобы оценить вкус лангустов, а разговор зашел о Янеке и былых планах. Тадек оживился.

— А может, мне приехать к тебе в Ловозеро?

— Почему бы и нет?

Глаза Тадеуша — точь-в-точь, как в свое время у Яся — заблестели в предвкушении приключений, и до самого конца ужина мы, не обращая внимания на официантов, бродили по Ловозерским тундрам.

Я словно вернулся в прошлое. Снова маршруты и экипировка, прогнозы погоды и меню. Казалось, Янек сидит рядом и, поглядывая на нас, удовлетворенно улыбается — наконец, мол, наши планы воплотятся в жизнь.

С Тадеком мы условились встретиться «на порошу» — когда в горах выпадет первый снег. Самое лучшее время для свидания с северным оленем.

В России Тадек никогда не был. Тем более — в провинции. Можете себе представить, как он был поражен, впервые соприкоснувшись с русской глубинкой. Да еще столь специфической! Сперва огни военных баз в пустынной тьме за окнами машины на шоссе Оленегорск-Ловозеро (по дороге Валерий пытался что-то рассказывать, но с русским у Тадека не очень, к тому же громко играла музыка), потом привальная, то есть большая пьянка по случаю приезда (северные традиции), а утром — трое пьяных саамов и похмелье в гнусной комнатке с видом на паскудный поселок. И ощущение, что Париж остался где-то в другой жизни.

Однако Тадеуш держался молодцом, не подавал виду, что потрясен встречей с северной реальностью. Лишь потом он признался, что при виде лодки, на которой мы должны были плыть в лагерь «Пирас», у него ноги подкосились. Суденышко и впрямь доверия не вызывало.

— У нас ни одна туристическая фирма не позволила бы себе такого. Потом ведь придется платить по страховке.

По дороге мотор несколько раз глох — то свечи заливало, то стартер подводил — приставали к берегу, Лемминг принимался за ремонт, так что по озеру мы поболтались порядочно. Но до лагеря под Пункаруайвом добрались целыми и невредимыми.

Принимали нас по-царски: малосольная икра кумжи и уха из налима плюс форель и жареный сиг. На столе была даже приготовленная на гриле оленина, хотя до забоя еще далеко. Хозяева постарались — не каждый день случаются гости из Парижа. Тадек раздал гостинцы. Валерке пришлась по вкусу шотландская водка, Серега предпочел свою, родимую, а Андрей забраковал «галуазы» — мол, «беломору» и в подметки не годятся. Первый лед был сломан.

За ужином Лемминг изображал из себя саамского сказочника и развлекал Тадеуша забавными историями из жизни пастухов, а я пытался выступить в роли переводчика-синхрониста. Но как передать нюансы русского языка — пластичного, позволяющего гнуть себя и переиначивать, да еще окрашенного «саамизмами» и местным сленгом? Вот, к примеру, рассказывает Валерий о всяких психах, что медитируют на Нинчурте (якобы «Горе жизни»): не раз, кочуя за стадами, он издалека принимал за пасущихся оленей неподвижно сидящих в позе лотоса людей. И лишь подойдя поближе, обнаруживал, что это снова кто-то «мудитует». Попробуй объясни, что в слове «мудитирование» скрыта ирония, отношение саамского пастуха ко всевозможным нью-эйджам.