Тропами тьмы

– Эйриэн, - между тем продолжал говорить эльф, кажется, ему было безразлично, слушает его девушка или остается глуха к его речи.
– Ивэна не вернешь, но остались еще этэны, которым ты дорога - я, Алессия, Литавий. Он очень плох, вряд ли доживет до конца сегодняшнего дня. И, я уверен, я много кого еще не назвал, просто потому что их имена мне незнакомы. Ты не должна умирать вместе с твоим учителем.

Лекари и сестры врачевания сбиваются с ног. Твои знания и способности могут помочь им спасти раненых, ты не должна бросать тех, кому нужна.

Анорию отстояли, страна спасена. Главный советник прислал письмо, в котором все подробно рассказывается. Орки били сразу по нескольким направлениям, вышли к столице, но не ожидали, что там уже все готово к их приходу. Им устроили горячий прием. Слышишь, сестренка, жизнь продолжается, ты должна жить!

Бесполезно. Верные, умные слова друга отскакивали, словно мелкие камушки от стены. Умом она понимала его правоту, но сердце оставалось безучастным, а душа пустой.

– Кто это сделал?
– спросила она, обведя рукой конструкцию, что бы хоть что-то сказать.

– Наши братья, они уже отправились обратно в столицу, - менестрель лишний раз подтвердил правоту мыслей королевы.

"Сорвали аплодисменты и сделали ноги", - желчно подумала она про своих ближайших родичей.

– Эйриэн, главный советник пишет, что приехали твои родители, слышишь? Ты разве не рада? Ты не хочешь их поскорее увидеть?

Эльфийка присела возле учителя и погладила его бесчувственными пальцами по щекам, затем резко поднялась на ноги, взглянув на Соловья пустым бездонным взглядом.

– У меня нет больше родителей, - глухо сказала она и почти бегом спустилась с пирамиды из знамен и щитов и застыла, не зная куда идти и что делать дальше. Сейчас ей хотелось больше всего свернуться где-нибудь в темном пустом углу калачиком и просто плакать до состояния, когда глаза, опухшие от слез просто уже не смогут открываться, но она понимала, что ей этого никто не позволит. Друзья и просто сочувствующие будут приходить со словами утешения и соболезнованиями, такими пустыми и такими глупыми. Эта мысль почему-то очень сильно разозлила её.

– Пойдем, я отведу тебя к Литавию, - помог девушке с выбором неслышно подошедший Мерилин.

Эйриэн кивнула, принимая помощь. Менестрель повел сестру по крови вдоль края лагеря к походному госпиталю, где её, собственно, и обнаружил совсем недавно Келл.

– Что это на тебе надето?
– изумился вдруг певец, которого, кажется, ничто не способно было вывести из равновесия, кроме его возлюбленной Алессии.

– Не знаю, - безразлично пожала плечами дочь весны. Ей сейчас и впрямь было глубоко все равно, что с ней, во что она одета и одета ли вообще.

– Ваше величество, позвольте вам сообщить, что вы выглядите просто неприлично для королевы. Ну что это за роба? Что за плащ, который явно вам велик? Вы что, его украли у кого-то!?
– изумился певец, приподнимая край её одеяния.

В другое время и в другом состоянии, Эйриэн, вспылила бы, вырвала плащ у менестреля из рук, ответила бы что-нибудь резкое и едкое. Но сейчас она лишь подняла на него усталый взгляд и промолчала. К тому же девушка совсем не помнила, откуда у неё эта одежда и где она её взяла.

– Ладно, - вздохнул обреченно менестрель, меняясь с королевой плащами.
– Раз тебе все равно, остальным-то нет.

– Он перекинул снятый с неё плащ через руку, поскольку посчитал его чересчур скромным для себя.

Эльфы вступили на территорию походного госпиталя, где перед ними предстали во всей красе последствия войны. Но память решила вновь сыграть с повелительницей злую шутку. Эйриэн помнила себя только с того момента, когда Келл на поляне перед Заколдованной рощей назвал её по имени. А о своем первом посещении походного лазарета она не сохранила даже малую толику воспоминаний, словно это и не она блуждала здесь, вглядываясь с наивным любопытством в лица раненных, покалеченных и страдающих, приветственно улыбаясь сестрам и врачевателям.

Но и в этот раз чужие страдания оставили её безучастной. Погруженная с головой в собственное горе, эльфийка почти не смотрела по сторонам, а даже если и смотрела, то ничего не видела - перед её недвижимым взглядом до сих пор стояло невероятно спокойное и умиротворенное лицо тайного советника.

– Литавий?
– удивленно воскликнул менестрель, и громкий звук его голоса вернул девушку к действительности.
– Эти костоломы все-таки нашли для тебя лекарство, а то все голову мне морочили.

Эйриэн несмело взглянула на бледного осунувшегося вампира и почувствовала, как на её глаза снова наворачиваются слезы, на этот раз слезы жалости. Синие обескровленные губы принца попытались сложиться в улыбке, но лишь вызвали новую гримасу боли.

– Лежи, не двигайся, - остановила его королева от более решительных действий, осторожно провела ладонью по черным волосам и удивилась тому, что пальцы вновь ничего не чувствуют.

Алые глаза дитя тьмы смотрели на девушку с бесконечной любовью. Было видно, что молодой человек порывается что-то сказать, но он не стал этого делать, повинуясь приказу эльфийки.

– Идите, идите отсюда ваше величество, - достаточно грубо замахал на стоящих возле вампира эльфов внезапно подошедший лекарь в желтом балахоне.
– Вы что не видите разве?! Господин только что вылез из лап смерти, ему нельзя беспокоиться, а вы тут вдвоем нависли над ним...
– маг поднес к губам вампира чашу с каким-то зельем кровавого цвета. А, может, это и была кровь. Врачеватель подозвал двух помощников и приказал им отнести носилки с вампиром в палатку.

– Ему нельзя на солнце сейчас находиться, - пояснил он в воздух, обращаясь то ли к помощникам, то ли к особе королевской крови, то ли просто размышляя вслух.

– Уважаемый!
– подскочил к лекарю слуга, одетый в ливрею цветов какого-то графа.
– Там мой хозяин вас просит, у него локоть вывихнут. Вправить просят, заплатят сколько надо.

– Какой хозяин?
– заорал на слугу маг.
– Какой локоть? У меня тут умирают на руках - ноги-руки раздроблены, головы на одном честном слове держатся, а ты ко мне со своим локтем лезешь! Что, собственного костоправа не привезли с собой?!

– Так привезли, но генерал Грозный Гвидо приказал всем лекарям идти вам на помощь, вот у нас и не осталось никого, - попытался оправдаться слуга.