Троя. Герои Троянской войны Книга 1
Шрифт:
– Сделай так же. Нужно, чтобы ты составил с ним одно целое, чтобы встречный поток воды не отрывал тебя от него. Не напрягайся, лежи ровно, как можно ближе к дельфину. Приказывать им буду я, этому нужно учиться, поэтому сам ничего не делай. Старайся голову держать над водой.
На миг у Ахилла похолодело в груди. «Да не обезумел ли я, что соглашаюсь!? Эти колдуньи, может, и под водой могут жить, а что будет со мной посреди моря, среди этих и других морских чудищ?!» И тут же словно какой-то насмешливый голос пропел ему в ухо: «Ну-ну! Как легко думать и говорить, что ничего не боишься, когда вокруг то, к чему ты привык... Теперь видишь, какой ты на самом деле бесстрашный?»
Базилевс стиснул зубы и сжал рукой кожаную петлю ошейника. Сигнала Пентесилеи он не слышал, но почувствовал, как могучее тело дельфина рванулось с места вперед,
Это было такое восхитительное ощущение, что он разом забыл обо всем на свете. Он много раз замечал, что в воде тело становится намного легче, чем на земле, и ему это доставляло немалое удовольствие. Он любил плавать, но плавание не шло ни в какое сравнение с тем полетом, который он совершал сейчас. Дельфин мчался, всем телом вонзаясь в волны, взлетая на них и опускаясь, не уходя в глубину и не отрываясь от поверхности. Вытянувшись вдоль его туловища, прижавшись к нему, Ахилл летел, вообще не ощущая никакого веса, слившись с водой, испытывая ни с чем не сравнимое чувство бесконечной и безграничной свободы.
Его щека приникла к гладкой коже морского «коня», перед глазами клубились и сверкали сонмы огненных брызг. Соленый вкус воды и воздуха, огонь заката, пронизавшего море, пена, обнимающая и улетающая назад и назад...
– Как ты?! – крикнула откуда-то, из пенного ниоткуда Пентесилея.
– Невозможно хорошо! – отвечал он и в первый раз сильно поперхнулся соленой пеной.
– Держись! – прокричала она.
Ночь упала внезапно, как бывает лишь в открытом море, когда алый разлив заката вдруг сразу тонет, и чернота воды смешивается с чернотой неба, а звезды пронзают пространство насквозь, и мерцание, идущее откудато из таинственной глубины, смешивается с неверным светом сотен тысяч небесных светил.
На миг приподняв голову над спиной дельфина, Ахилл увидел справа, слева, впереди черно-сияющую плоть моря, слившуюся с небом. Ему показалось, что откуда-то доносится то ли пение, то ли плач. Сирены? Из пропасти неба упали пять, шесть, семь искр... Звезды падали. И этому небу, этому морю, этому миру, где все было едино и связано, не было предела и конца, и что значили в нем двое людей, летящих среди мерцающих волн неведомо куда?
А полет длился, длился и длился. И вот обволакивающая легкость воды стала постепенно меняться – сначала немного, потом все сильнее начал ощущаться холод. Вода холодела, одновременно становясь все плотнее, упираясь в плечи и в грудь, стараясь оторвать от гладкого бока дельфина. До поры втертое в кожу масло защищало Ахилла, но мало-помалу он начал чувствовать, как острые иглы холода проникают в тело все глубже. Рука, сжимавшая петлю дельфиньего ошейника, онемела и отнялась первая. Он не разжимал пальцев, но понимал, что только конвульсия, сводившая руку, соединяет ее с петлей – сам он ею уже не владел и совершенно ее не чувствовал. Отнимались, леденея, ноги, судорога правой руки привела к тому, что ее отбросило, завело за спину, и в плечо вонзилась жестокая боль, точно сустав вывернуло безжалостным напором воды.
Боль все сильнее наполняла немеющее от холода тело, и не было никакой возможности смягчить или притупить эту боль. Ахилл подумал, что на дельфинах можно ездать и сидя верхом, наверное, амазонки иногда так и делают... Но сам он не усидел бы так и нескольких мгновений, и ему стало смешно, когда он представил, что попытается оседлать своего «коня». Да впрочем, сейчас он не смог бы шевельнуть и пальцем – все тело отнималось, стало чужим. В конце концов, он понял, что уже ничего не чувствует, кроме жгучих игл, вонзающихся мириадами в лицо – это брызги, вначале такие ласковые и свежие, добивали его, грозя выколоть глаза и задушить, ибо он уже раз двадцать вдыхал воду вместо воздуха и хрипел, задыхаясь.
«Если я и вправду твой сын, Фетида, появись же хотя бы один раз! Появись здесь, в твоей стихии, и спаси меня!» – с отчаянием подумал герой, понимая, что погибает...
И вдруг мелькнула другая мысль: «Но если прав Хирон, и не наши боги, подверженные человеческим страстям, управляют миром, то вовсе не важно, чей я сын... Где Он, тот, о ком говорил учитель? Ведь Он должен все видеть и все знать! Но смею ли я просить Его о помощи?»
Вода стала светлее, посветлело небо, и там, куда их несли морские «кони», обозначилось пунцовое зарево.
– Ахилл, как ты? – тревожно долетел голос Пентесилеи.
Он думал,
что не сможет развести сжатые судорогой губы, но преодолел себя и вместе с глухим стоном выдавил:– Хо-ро-шо...
Землю он увидел, когда она была почти рядом – высокий скалистый берег надвинулся вдруг и сразу, потом они обогнули несколько утесов, и открылась широкая песчаная коса, окрашенная рассветным золотом.
Дельфины влетели в мелководную бухту и замерли на воде, в двадцати локтях от берега.
– Это все невероятно! Совершенно невероятно! Ни о чем подобном мы не слышали, не читали, не знали!
Миша вскочил и заметался на нешироком пространстве между камином и огромным профессорским столом, так беспорядочно и нервно, что растянувшийся на ковре Кузя счел за лучшее одним прыжком перебраться на безопасную высоту кожаной спинки кресла, в котором утопал его хозяин.
– Совершенно новая, необычная, незнакомая нам цивилизация! Мы считали амазонок мифом, легендой, вымыслом, а они не только были – если во все это верить – но и обладали развитой и при этом замкнутой культурой, хранили какие-то странные тайны, умели приручать орлов, а теперь, выходит, еще и дельфинов... Просто поверить немыслимо, что в истории не осталось даже упоминаний обо всем этом!
Александр Георгиевич выслушал монолог своего аспиранта, не прерывая его, чуть кивая головой, с совершенно бесстрастным лицом. Потом глубоко затянулся трубкой и ловко выпустил одно за другим несколько дымных колец, которые Кузька тут же принялся ловить обеими лапами.
– Я думал над этим, когда читал и когда переводил, – проговорил, наконец, профессор. – Да, тут мы имеем загадку из загадок. Мифом и вымыслом считали и Трою, и это тоже вызывает недоумение. Но о троянской цивилизации, хотя ее так и не называли, по крайней мере, существуют какие-то разрозненные сведения, хотя бы намеки на нее и ее влияние на Древний мир присутствуют у известных нам историков и философов. Да само существование Троянского цикла уже говорит об этом – такое предание не могло родиться на пустом месте! Но амазонки... Да! О них есть немало мифологических сюжетов, и все они замыкаются на войне... Битвы, поединки, схватки амазонок с известными героями. И, заметьте, как правило, все мифы говорят вначале о непобедимости этого племени и тут же повествуют о том, как тот или иной герой их побеждает и разбивает в пух и прах! О чем это говорит? Да только о том, что историю, друзья мои, писали и пишут мужчины, и ничего с этим не поделаешь... Амазонки были, и они таили свои секреты, свой уклад, само свое существование от всего мира именно потому, что оказались иррациональны в мире, где царит господство тела над ребром, мужчины над женщиной. Из-за этого, видимо, амазонки и были обречены исчезнуть довольно быстро... я думаю, их государство просуществовало где-то около тысячи лет, а для истории это немного. Но они все же создали за такое короткое время уникальную цивилизацию, цивилизацию, которая могла оставить миру неповторимый опыт, если бы враждебное окружение и... уж прости, Аннушка! – женская твердолобость не заставляли этих удивительных воительниц так непогрешимо хранить свои тайны ото всех – от кого нужно и не нужно было хранить их! Кстати, о том, как появилось это невероятное государство, государство женщин, рассказывается в последующих главах нашей повести.
А что до мифов, то создатели их – мужчины, разумеется – старательно выискивали в истории непобедимого и действительно грозного народа только провалы, только такие моменты, когда можно было бы говорить о поражениях дев-воительниц, об их посрамлении перед мужчинами. Глупо вообще-то, ибо посрамлением оказалось само их кратковременное существование как государства и народа.
Профессор говорил так долго, что его трубка почти погасла, и он долго пыхтел, раскуривая ее вновь. Миша молчал. Молчала и Аня, не желая вторгаться в эту смущенную тишину. Но, в конце концов, не выдержала именно она.
– Вообще-то мне все равно, отчего о них молчали. Главное, что они были... И это здорово, что какой-то народ... мне все равно – женщины или мужчины, но что кто-то смог найти такие ключи к природе – приручать орлов, дельфинов. Но самое главное для меня, Александр Георгиевич – вы уж простите, знать, что там было дальше. Нам уже скоро ехать надо! Можно прочитать хоть еще немножко!
– Можно.
И Каверин снова раскрыл папку с переводом.
Глава 3