Троя. Книга вторая

– Панфой, ты знаешь моего Эсака. Милый тихий мальчик. Ну нахулиганит иной раз – не без этого. Ребенок есть ребенок. Может он по матери скучает – никак не пойму.

– А что случилось-то, владыка?

– Последнее время он стал говорить странные вещи. Я смотрю на него – глаза неестественно блестят и выражение лица… Не знаю, что и думать.

– Он, если не ошибаюсь, внук Меропа?

– Да, верно – подтвердил Приам.

Мероп был известным на весь мир прорицателем и отцом первой жены Приама Арисбы – сравнительно недавно переставшей ею быть из-за своего вредного характера.

– Иногда такой дар передается через поколение и проявляется в раннем возрасте. Сколько сейчас Эсаку?

– Девять.

– Вот, самое время. Он по малолетству сам может не понимать, что говорит. А между тем получается – его устами глаголет сама истина. Тебе стоит прислушаться к его словам, владыка.

– Но он говорит ужасные вещи. Требует, чтобы я убил Гекабу вместе с ребенком. Мне кажется, он ревнует и ревнует отчаянно – потому и твердит всякие гадости.

Панфой не сразу сообразил, что ответить. Перед мысленным взором жреца предстал длинный список необходимых для храма вещей. Если беседа и дальше пойдет в таком ключе – храм рискует остаться без помощи царской казны. Панфой постарался перевести разговор в более приземленное от всяких предсказателей русло:

– Так может, он просто не ладит с мачехой?

– Я сам так думаю. – оживился Приам. – Гекаба тоже нервничает. Во сне видит кошмары. Будто вместо ребенка рождается факел и все полыхает вокруг.

– Страхи беременных – обычное дело. Тем более – жара такая стоит. Вот ей и снятся пожары. – Панфой подумал немного. – Чтобы успокоить ее, поступим следующим образом. Если я правильно понял – роды ожидаются со дня на день?

– Да. Не сегодня-завтра.

– Сейчас посмотрим, благоприятен ли день…

Панфой извлек мягкий кожаный мешочек – из него на стол посыпались кости. Искусством гадания на костях этот жрец владел в совершенстве, и сами кости, коими пользовался Панфой, были ни какие-нибудь, а священные, самые что ни на есть настоящие – привезенные из самих Дельф. Он не часто пускал их в дело – потому как тратить чистую энергию ради мелочных просьб и пустых желаний Панфой считал недостойным и даже, если угодно, святотатством. Но сейчас случай был как нельзя более подходящий.

Кости упали на стол – раз, второй, третий. Ловкие руки жреца крутили их так и сяк, собирали в кучу и снова бросали – Приам едва успевал следить за хитроумными манипуляциями Панфоя. А тот уже вновь подбрасывал их. Лицо Панфоя сделалось пунцовым от невероятного напряжения, на лбу выступили капельки пота, а руки затряслись – он сбился с необходимого для гадания ритма – потому как комбинации выпадали одна хуже другой. Никакого просвета, ни малейшей надежды – пусть не на счастливое, но хотя бы нейтральное предзнаменование. Как не старался Панфой, по всему выходило, что сегодня лучше не рождаться вовсе. Следующий день также грозил неприятностями по жизни, но только девочкам. Наконец Панфой прервал очередную бесполезную попытку и отложил кости в сторону.

– Ничего определенного, владыка. Завтра лучше, чем сегодня – и только. Поступим по-другому. Калхас – повысил голос Панфой.

Тот сразу поспешил на зов. Приам так и не понял, откуда появился помощник Панфоя. Вроде двери не хлопали, а значит, он находился здесь, за стеллажами, и мог слышать весь разговор. С другой стороны – Калхас двигался бесшумно, как и подобает слуге. Возможно, он также бесшумно вошел, а значит, и подслушать ничего не мог. Не очень-то хотелось Приаму, чтобы по Трое поползли нелепые слухи. Так слышал или нет? Этот вопрос так и остался открытым. Калхас, в свою очередь, хранил невозмутимый вид.

– Вот что, Калхас. Немедленно зарежь черную овцу. – приказал Панфой. – И сразу извлечешь внутренности. Только аккуратно, как я тебя учил.

И, желая избавить и без того начавшего нервничать царя от жестокой сцены, добавил:

– Мы подойдем чуть позже. Ступай.

Чтобы отвлечь Приама, принялся нахваливать способного ученика.

– Не волнуйтесь, все будет в лучшем виде. Калхас – очень добросовестный малый. Хваткий, смышленый. Ревностный в служении. Еще мальчишкой мечтал посвятить жизнь богам.

– Откуда он взялся?

– Из купцов. Но душа его тянется к религии, владыка. Он далеко пойдет и многого добьется, поверьте.

Но Приама сейчас не слишком занимал пусть и хорошо вышколенный слуга. Лишь бы только оракул дал хороший знак. Тогда он успокоится сам, успокоит жену, а Эсак сегодня же отправится к деду – обучаться пророческому мастерству, а заодно и умению себя вести.

Герофила

Возле алтаря было все готово. Калхас промывал только что извлеченные внутренности, выкладывая их на широкой жертвенной чаше в каком-то замысловатом порядке. Помогавшая ему жрица собирала жертвенную кровь в золотой кувшин. Весь заляпанный кровью пеплос и выпачканные по локоть руки придавали девушке зловещий вид. Приам поймал себя на мысли, что, пожалуй, если отмыть ее как следует, да сменить длинный жреческий балахон на что-нибудь легкое, то, пожалуй, она станет выглядеть много симпатичнее теперешнего своего вида, и вообще такое дело, как разделка туши – не для молоденьких девиц – пусть даже и жриц. Однако то обстоятельство, что она посвящена в таинство сложного обряда, говорило само за себя. Действительно, Герофила – а именно так звали юную жрицу, занимала отнюдь не последнее место в сложной храмовой иерархии главным образом потому, что имела дар ясновидения. Во всяком случае, так считалось – потому Герофила была на особом счету и допускалась к таким обрядам – в надежде – быть может, ее в нужный момент осенит и она дополнит оракул.

Панфой принял из рук Калхаса чашу, расположил ее на алтаре и простер руки к небу, воззвав к Аполлону:

– Великого бога молю ниспослать нам ответ благодатный, ждать ли нам радости иль быть готовым к иным испытаньям?

– Милости ждем от богов, пусть просящему правду откроют – с этими словам жрица передала кувшин Панфою, церемонно поклонилась, и отошла в сторонку. На сем ее участие в обряде закончилось – Герофила стушевалась, едва увидела Приама, и сама сочла себя недостойной пророчествовать самому царю. Жрица выполнила лишь требовавшийся от нее минимум и скромно отступила. Возле алтаря остались одни мужчины. Приам молча наблюдал, как тонкая струйка крови постепенно заполняет чашу – наконец дно скрылось, и в этой кровавой луже одна за другой затрепетали, меняя цвет, внутренности черной овцы.

– Аполлон слышит нас – прошептал верховный жрец.

Лицо Панфоя сделалось бледно, он отставил кувшин и в ужасе склонился над чашей.

– Сейчас посмотрим, владыка, сейчас – твердил Панфой, не представляя себе, как сказать Приаму правду.

Ничего хорошего между тем в жертвенной чаше не происходило. Даже напротив – все было плохо, очень плохо – хуже и придумать нельзя. Недавнее гадание лишь получало подтверждение прямо на глазах расстроенного Панфоя. Он молчал, понимая – от него ждут ясных толкований, взволнованно дышат в спину, надеясь на счастливое пророчество, и, чем дольше он будет молчать, тем сделает только хуже – и, тем не менее, Панфой хранил молчание, не в силах озвучить те грозные знаки, что так недвусмысленно и четко посылали боги. На все их воля, но где найти силы, произнести это вслух, лишив тем самым троянского царя надежды? Так думал Панфой, стоя у алтаря, а, между тем, время шло, оно неумолимо бежало, напряжение лишь росло от такого вот его, Панфоя, молчания. Как долго это продолжалось бы – неизвестно, но жрица, до сих пор стоявшая в сторонке, обратила внимание на заминку в совершении обряда. Женское любопытство, как водится, взяло верх. А может, ее направил сам Аполлон?

Столпившиеся вокруг чаши мужчины не заметили, как подошла Герофила. Не видели, как побагровело ее лицо, и вздыбилась вена на шее. Между тем широко раскрытые глаза жрицы с ужасом смотрели, как по жертвенной чаше растекается кровь, как чернеют и трескаются друг за другом печень, почки, сердце -

– Смотрите, смотрите, все гибнет, все уходит в небытие – воскликнула она.

Мужчины расступились, и руки жрицы легли на края священной чаши. Пальцы сразу затрепетали, ее саму затрясло, а с губ сорвались жуткие слова пророчества:

– Ребенок, что родит сегодня царственная троянка, должен быть убит вместе с ней. Иначе боги ополчатся на Трою. Тогда разверзнется твердь земная, и все обратится в прах, и небо рухнет на землю, и выйдут порождения ехидны, и будет великий плач, и огненный дождь поглотит все и вся. Избавься от них, мой господин, молю, заклинаю тебя. Хотя бы этого ребенка не оставляй в живых. Иначе ты обречешь нас всех на погибель.

Ее голос звучал надрывно и жутко. Жрица рухнула наземь, прямо у ног Приама, страшно забилась, на ее губах выступила пена, тело сотрясали конвульсии, взор помутился, но, даже теряя остатки сознания, она продолжала невнятно твердить: