Тройное Дно

— Конечно, в ванну. Потом чаю. Закипает уже?

— Ага.

Отталкиваться приходилось от того, что нейтрализовать их в ночлежке, дать уйти подозреваемому, запростецкие бомжи не могли. Кто-то отключил свет и синхронно отрубил Фролова. Причем, по словам того, — профессионально, рациональным способом, особо не прилагая сил. Все, кто был в помещении тогда из обслуги, пребывали на своих местах и теперь. Бомжей всех, сидевших в столовой, идентифицировали после и аккуратно проверили. Никто не был ранее ни спортсменом, ни десантником, ни другим кем-то, могущим владеть приемами и способами, входившими в обязательный круг навыков определенных лиц. Искать следовало среди обслуги, и искать осторожно.

Располагало к некоторым размышлениям и то, что у «Соломинки» не было «крыши». Она существовала уже четыре года и не имела благодетелей. Была проведена сложнейшая комплексная проверка. Бомжи жили сами по себе. Вначале Зверев не поверил ушам своим и глазам. Не было благодетелей. Основатель — бывший журналист. В команду входили педагоги, офицеры-отставники.

На счет фонда поступали довольно скромные средства от меценатов. Имелась и гуманитарная помощь, работала коммерческая структура по мелкооптовой торговле, существовала сеть ларьков. И чудесным образом ни один из них не платил дани. Можно было предположить, что причина чисто нравственная, братская. Многие из клиентов «Соломинки», кушавших теперь бульон с булкой, вернулись из мест заключения. Они не имели контактов с группировками, вели себя пристойно. То есть если не удавалось зацепиться за работу, потихоньку подыхали, не делая вреда никому. И вообще, вокруг «Соломинки» как бы возникло силовое поле тайного и сильного свойства. Вся информация на «обслугу», начальников, наиболее видных бомжей собиралась у Вакулина. Он педантично переваривал ее, делал выводы и строил предположения, которые впоследствии Зверевым разбивались мгновенно. Зацепиться было не за что.

— Ну и что за маленький друг Хоттабыча?

— Чаю дай. Сейчас расскажу.

* * *

— Печальная история Владимира Кириллова, маленького друга старика Хоттабыча. Жилье Володя терял при большевиках неоднократно, после каждой ходки, коих было шесть. Поножовщина, пьянь, дикие бессмысленные кражи, опять пьянь, драки.

Маленького роста, очень маленького, гораздо слабее Хоттабыча, законченный алкоголик. Проживал на жилплощади своей сожительницы Хромченко (двое детей семи и девяти лет от прошлых браков) в двухкомнатной квартире в Центре города. После сказок про приватизацию решили продать квартиру, купить другую поскромнее, а на разницу — сарайку с участком в Синявине. Были «кинуты» при сделке, оказались на улице. Агентства, «кинувшего» их, не существует более в помине. История обычная. На оставшиеся деньги (аванс) гудели большой компанией несколько месяцев. Опомнившись, попробовали обратиться к адвокатам. Над ними просто посмеялись. Теперь избранница Вовы живет то у сестры в Колпине, то на чердаке вместе с ним. Пробовали заякориться в одной из бесхозных квартир в доме фонда, но были строго предупреждены Кузей. Затем повторили попытку — и Вова был избит, без последствий, но достаточно больно.

— Слушай. А что ты заговорил языком милицейских протоколов? Где твоя яркая образная речь?

— Потаскай мусор с пятого этажа в доме старинной постройки, послушаю, как ты излагать начнешь!

— А я, по-твоему, груши околачиваю? У тебя есть что еще добавить, пролетарий?

— Напрасно обижаешься, старик…

— Старик так старик. Ты не переживай. Излагай потихоньку.

— Кириллов, видимо, был свидетелем убийства неопознанного бомжа в правом подъезде фасада прошлой осенью. Он спал в помещении квартиры на первом этаже, выбив окно. Квартира тогда была бесхозной. Спал он там вместе со всей семьей. Его счастье, что не высунулся. На погибшего вылили ведро бензина. На момент возгорания он еще, несомненно, дышал. А вообще за год в окрестностях «Соломинки» случается пять-шесть трупов, которые милиция, осмотрев, просто увозит в неопределенном направлении. Некоторые замерзают зимой. Некоторые не делят чего-то с товарищами. Однажды в соседнем дворе нашли труп милиционера из соседнего райотдела. Он недалеко функционирует, и сотрудники, сами того не желая, знают всю «Соломинку» в лицо.

— Ты думаешь, их в нашем гараже утилизируют?

— Именно так.

— С тобой большую разъяснительную работу нужно проводить, Пуляев. Хочешь, я тебя потом на курсы пошлю?

— Вы бы лучше ко мне бабу прислали…

— Ты хочешь дожить до следующего купального сезона? В Астрахань хочешь?

— Пугать будешь?

— Если ты сюда хоть кого приведешь, тебе до следующего утра не дожить. Ты даже не представляешь, насколько серьезно это дело.

— Да ладно. Чего уж. От такой работы и времяпровождения у меня и не стоит вовсе.

— То-то же. Остальное в письменной форме покажешь завтра. Все. Я пошел. На работу не опоздай!

* * *

История падения Хоттабыча началась перед самыми новогодними праздниками в городе Петербурге, тогда Ленинграде, на сорок третьем году супружеской жизни, при последнем генеральном секретаре, который прямого участия в крушении жизни старика не принимал, оказывая, впрочем, косвенное, распространяя вокруг себя метастазы лжи и лицемерия. Речь Хоттабыча не была достаточно образной, и Пуляев при пересказе Звереву уснащал ее метафорами и реминисценциями, использовал инверсии и оправданные тавтологии, что, впрочем, не мешало оперативнику процеживать текст в надежде найти там если не нужное имя или событие, то их след.

…Она ушла, забрав свое личное имущество, не потребовав раздела нажитого, не оставив адреса. В записке, краткий смысл которой сводился к тому, что жизнь их была ошибкой и в общем и в частностях, претензий к нему она не имеет и просит ее не искать. Все добро Айболиты уместилось в двух чемоданах, так как ввиду наступления холодов теплую одежду она надела на себя.

Имущество Хоттабыча было более обильным и тяжеловесным, а о мебели говорить и вовсе не приходилось. Огромный шкаф, необъятный диван, неподъемный круглый стол, стулья, абажуры, слоники.

Накануне Айболита варила студень, и на подоконнике красовались миски. Хоттабыч встал с дивана, потушил цибарик прямо об пол, подошел к окну и стал разглядывать последнее, что связывало его с супругой. Выбрав миску поинтересней, Хоттабыч залез в нее пальцем, потом палец облизнул. За вечерним окном материализовалось ожидание праздника.

У Хоттабыча с Айболитой была комната. И холодильник был. Был когда-то и телевизор, но по приговору «военного трибунала» Хоттабыч вынес его на помойку, хотя тот и находился еще в рабочем состоянии. Старик открыл холодильник, а там чего только не было! И селедка, и горчица, и апельсины. А котлет должно было хватить ему на всю оставшуюся жизнь. Их было штук сто. Он ничего не взял из чрева белого аппарата, кроме горчицы и четвертинки хлебного вина. Хлебница стояла на холодильнике, и он не глядя пошарил там и отломил корочку от бородинского. Прежде чем начать первую холостяцкую трапезу — а в том, что Айболита не вернется, он был уверен, — вдруг вспомнил, что ему не хватает того важного и вечного, что присутствовало здесь всегда. Все сорок три года. И он включил репродуктор. Передавали концерт ленинградской эстрады. Хоттабыч выпил полстакана и погрузился в воспоминания — давние и тем не менее явственные.

— Воспоминания пропустим? — спросил Пуляев.

— Нет, отчего же. Излагай все.

…Пал туман на речку Укмерге. И не стало стрельбы, да и куда стрелять, когда вокруг явление божественное и непостижимое. Душа болот, рек и лугов — туман. И теперь, по мнению чинов из штаба, можно было без сучка и задоринки переправиться на другой берег. И плотик от берега оттолкнули.

Год ему тогда сравнялся малый и никак не призывной, но какие времена, какие судьбы! Любимое дитя полковой разведки, ни при каких иных обстоятельствах он не был бы допущен до такого дела, даже таким отъявленным человечищем, как Иван Крест. Но, знать, очень уж допекло штабных, и, одетого под Ваню-дурачка, его вытолкнули «в пасть зверя», а если не в пасть, то по крайней мере в логово.

— Закрой рот, Потапыч, пока мы на реке. Совсем закрой, — приказал напоследок Крест, и они погрузились в чрево тумана, в плоть его кромешную. Стояла роскошная весна, и река разлилась и оттого представляла теперь естественную и серьезную преграду, за которой германец ни пяди своей исконной земли решил не отдавать.

Крест должен был переправить Потапыча, как тогда звали его по доподлинному отчеству, затаиться, оборудовать «ямку» и ждать юного героя, коего после исполнения задания следовало вернуть в расположение части. И на все это давались сутки.

Невесомо греб Крест. Обстоятельно и скрытно продвигался плотик к середине речки Преголе, и смыкался за ним туман, когда возник и потом повторился всплеск и тут же, чуть подправленный течением, на них вышел другой плот. Германский. И на нем тоже двое.

…Одновременно захлопотали автоматы, и показалось, что прежде выстрела повалился куда-то вбок, начал съезжать с плотика, а затем медленно стал исчезать то ли в воде, то ли в тумане старший друг и защитник, мертвый и оттого не могущий более помочь. И в себе Потапыч ощутил тупую досадливую неизбежность, а в левой ноге пульку. А германцев как и не было. Срезало, должно быть, обоих. А вокруг уже шили и простыми, и трассирующими, а дальше — больше. Но повезло Потапычу.