Тройное Дно

В ленивой речке отыскалось теченьице, лихая струйка, и пронесло его мимо смерти, выкинуло километром ниже, на камышовый островок, что и вовсе рядом с неприятелем. И быть бы ему достреленным, если бы не отвлекающая операция полка. Едва стал таять туман и узрели плотик и те и другие, как двинули товарищи и справа и слева и кинжальным рывком катера сняли Потапыча с островка. Только вот положили при этом несколько бойцов, да чего уж теперь…

— Простите, товарищи полковые разведчики, и ты прости, Иван Иваныч, ведь у германца два ствола было на плотике, а у нас только твой. И ты обоих срезал. — Помянул Хоттабыч товарищей, и закончилась четвертинка. Зачерпнул студня из зеленой миски с отбитым краем, а хлеб только понюхал.

…А потом и вовсе повезло Хоттабычу. Вышел он из санбата и вернулся в полк, прихрамывая и гордясь, и получил совсем случайный удар осколком по своей юной голове. Думали — убит. Однако он очнулся, ужасно выругался, заплакал от тщеты и несправедливости. Посмотрел командир полка на это чудо и отправил его в тыл, посодействовав тому, чтобы впредь к линии фронта сей юноша не приближался.

От военных действий имел Хоттабыч две медали, и одна из них — «За отвагу». Ну а после войны пошли косяком юбилейные. В том числе и за победу над Германией, хотя он и Литвы-то почти не видел, не то что фатерлянда. Айболита раз в году доставала медали и чистила их зубным порошком.

После дембеля все закрутилось у Хоттабыча и взвилось фейерверком. Молодой военный разведчик с медалями и нашивками за ранения перемещался по послевоенной державе, выбирая себе место проживания и не находя его. Уже и деньги не один раз исчезали, кроме последнего рубля, зашитого в потайном месте, уже и двери милицейских «общежитий» захлопывались за ним не раз под вечер, а утром, получив назад документы, выслушав завистливые напутствия тыловых начальников, он садился с казенным билетом на новый поезд, пока однажды, в третий уже раз покидая Орел, не сел в прямой питерский вагон.

Вскоре он уже пил пиво с гулящей теткой на Петроградской стороне.

— Ха-ха-ха! Да какой ты разведчик?

— Конечно! Какой он разведчик? Сопля он рязанская, — подтвердил завсегдатай и тут же поплатился за это…

Питерские милиционеры оказались не чета прочим. Да и город понравился. Выйдя из КПЗ, Хоттабыч решил трудоустроиться. Жилья тогда имелось в достатке по причине умерщвления половины жителей, и, как только Хоттабыч «прилепился» к заводу, он мгновенно получил отличную комнату. Даже квартиру предлагали. Но на что ему квартира? Ему нужно было общество. Далее произошло необъяснимое: Хоттабыч навечно остался на заводе, как и в этой комнате. Со временем он стал квалифицированным слесарем-инструментальщиком. Общество в квартире менялось часто, а в цехе еще чаще, но Хоттабыч был вечен. Тогда его называли по фамилии, имени и отчеству и часто помещали на доску почета.

Альжбету он встретил случайно, слоняясь в воскресенье по Моховой. Привиделось ему знакомое в наружности и повороте головы, и не подвела разведчика память. Именно с ней, молоденькой медсестрой, обрел он на фронте мужское достоинство и ясность. Какова встреча? Альжбета пришла в комнату Хоттабыча и больше ее не покидала, исключая непредвиденные обстоятельства, события и хлопоты, до этого самого декабря, холодного и неживого.

Альжбета, как и герой повествования, была круглой сиротой и по роковому стечению обстоятельств лишена способности к деторождению, с чем Хоттабыч через некоторое время смирился. Так они и жили, укрепляя свои базисы и надстройки регулярным трудом, ибо воспринимали вялотекущую жизнь индивидуально и независимо. Хоттабыч изредка куролесил. Альжбета же была женщиной доброй до бесконечности. Ей ничего не нужно было от жизни, кроме Хоттабыча, этой комнаты и ощущения того, что страна к ней добра. Она простила его после вынесения приговора телевизору. С тех пор они общались с миром посредством слушания репродуктора, от гимна и до гимна, и даже обнаружили в этом свои преимущества.

Когда объявились «фашисты» из ПТУ и другие уроды, Хоттабыч сразу разрушил официальную версию.

— Это никакие не фашисты. Это нас товарищи из агитпропа морочат.

Ему показывали статьи, вырезки, фотографии. Он мудро отвечал: «Все вы дураки».

Потом «Саюдис» стал искать справедливых и добрых заступников.

— Вот это и есть фашисты и полицаи, — сказал, как отрезал, он, — ну и что, что писатели и кинематографисты? Там еще и другие найдутся. Лесное дело им привычное, бункера расконсервируют, граница рядом. Красота!

Генерального секретаря Хоттабыч слушать не мог, а потому во время его речевок выключал репродуктор.

Айболитой Альжбета стала со времен антипьяного указа. Хоттабыч слыл человеком запасливым, и спутница его тревог и разочарований не могла тогда противостоять просьбам товарищей Хоттабыча об опохмелке. Хоттабыч Айболиту не укорял, только после не разговаривал с ней ровно сутки.

Когда Айболита убедилась, что жизнь они с Хоттабычем прожили, коммунизм отменен, а помыться нечем, она решила, отчасти правильно, что жизнь прошла зря. Что это они со стариком во всем виноваты и лучше им этот балаган прекратить сразу и без возврата. Тогда она и уехала абы куда, а это значит, во Владивосток, так как дальше Камчатка, Сахалин и Курильские острова и туда без надобности не пускают. А Хоттабыч, по ее разумению, должен был пропасть сам по себе и не очень при этом мучиться. Студня и котлет она наготовила ему вроде как для поминок.

…А Хоттабыч, допив четвертинку, достал из холодильника следующую, и было их у него еще три в секретере. И рябина на коньяке была припасена для Айболиты. И польское пиво на 1 января. Целая коробка. Хоттабыч вышел на балкон и поглядел на коробку. Температура по всем прогнозам никак не должна была упасть ниже нуля, а стало быть, не стоило беспокоиться. От такой температуры пиво только слаще. Внизу мимо подъезда протащили елку. Репродуктор в комнате выдал гимн. Хоттабыч вернулся в комнату, мазнул по студню горчицей, сорвал пробку…

Часа через два он уснул прямо за столом.

31 декабря был рабочим днем, но на завод он не пошел, хотя чуть раньше решил было встречать Новый год в цехе. Каждый раз требовалось встречать так кому-то. Утром полежал в постели, привстал, поправился четвертью стакана и стал глядеть в потолок. В коридоре стукнула дверь, потом другая. Это ушла соседка.

В квартире были прописаны Хоттабыч с Айболитой, колдун Телепин без жены и призрачная соседка. Никто ее никогда не видел, даже на кухне. Как-то так получалось, что, когда кто-то выходил в свет, ее уже не было. А когда все возвращались в норы, она хлопотала. С санузлом та же история. Или она уже посетила, или ей еще не хочется.

— Ты сказал — «колдун», дружок. Почему колдун? — воспрял Зверев.

— Чернокнижник. Дальше будет понятно.

Телепин поселился в этой квартире примерно за год до происходивших событий. Хоттабыч вернулся в тот день около восьми вечера. Еще со двора он заметил неладное.

Бородатые мужики разгружали грузовичок, в коем находились книги, несколько картин, а также кое-что из утвари, и втаскивали все это на его этаж, в их коммунальную квартиру, в пустовавшую с лета комнату, куда поселил нового жильца коммунхоз. Телепин, а это был он, в очередной раз порвал со своей семьей и всей прошлой жизнью. Веривший в приметы искатель философского камня, в то время просто астролог и мракобес, решил привести свою жизнь к очередному знаменателю, не дожидаясь наступления нового года. Затем в его комнате зазвенели стаканы.

Алхимик оказался невредным. До обеда писал объявления и вывески, чем зарабатывал себе на жизнь, а после занимался опытами и поисками. За год они даже подружились с Хоттабычем. К удивлению последнего, Телепин сочинил на него гороскоп и тот лег на чертеж Хоттабычевой жизни совершенно классно.

Прошел год. Летом Телепин вернулся к жене, но комнату эту не бросил, хотя и появлялся в ней редко. Сейчас он в ней присутствовал и готовил себе завтрак. Кипятил чай и подогревал венгерский зеленый горошек прямо в большой жестяной банке, из чего Хоттабыч справедливо заключил, что семейная жизнь колдуна на пороге нового года опять порушена.