Труба Иерихона

…Бронетранспортер вернулся через полчаса. Десантники молча выпрыгивали из машины, почти все тут же отправились к вертолету. Сержант Лоранс, который командовал поиском террориста, хмуро кивнул Ляхичу на джип:

– Мы привезли труп террориста. Вы будете смеяться… но в лесу прятался всего один!

Ляхич отшатнулся:

– Один?.. Всего один неграмотный дикарь сумел убить двоих и ранить четверых? Не смешите!

Лоранс буркнул:

– Сэр, вам станет еще веселее, когда вы увидите труп этого террориста.

В голосе его звучал неприкрытый сарказм. Ляхич, чувствуя недоброе, заспешил к джипу. На заднем сиденье лежал простреленный в грудь и живот парнишка лет четырнадцати. Раны от пуль крупнокалиберного пулемета разворотили грудь, а из живота все еще с шипением выходил воздух. Парнишка был мертв, однако Ляхича поразило сосредоточенное и упрямое выражение на почти детском лице. Мальчишка умер, стреляя, это было видно по его плотно сжатым губам, по вздутым желвакам, по суровой складке на лбу. Возможно, он уже был серьезно ранен, но продолжал стрелять, преодолевая боль.

– Вы все проверили?

Сержант услышал, козырнул:

– Сэр, я был не последним следопытом в группе «Дельта». Но здесь следы никто не прятал, ясно даже слепому. Он там затаился один. И все пули выпустил он! Если их собрать, то ясно будет и без экспертизы.

Ляхич нагнулся, поднял из джипа залитый кровью охотничий карабин. Мощный, дальнобойный, с оптическим прицелом, но все-таки пули не боевые, рассчитанные разве что на толстую шкуру медведя или лося, но не на бронежилет. Мальчишка это знал, стрелял только в головы, не защищенные касками. Насколько же меткий стрелок мог бы вырасти из этого… этого…

Ляхич с отвращением швырнул карабин под колеса бронетранспортера.

…Армейский грузовик доставил гуманитарную помощь в поселок. Акция была подпорчена тем, что пришлось привезти и труп убитого. Ковалеф, спасая положение, велел в село, откуда террорист, отвезти все, что предполагалось распределить по трем ближайшим населенным пунктам. Жители, увидев такое богатство, забудут про ублюдка-односельчанина.

– К тому же, – сказал он с презрением, – русские самый неродственный народ на свете! Это чечены за своего пойдут мстить, а русские… Им всегда наплевать на своих. Так что дайте на мешок сахару больше в семью убитого, там вам сами станут предлагать прирезать еще кого-нибудь из своей родни!

– Ого, это бизнесмены! – заметил Ляхич.

– Да нет, это мы такое бы из соображений бизнеса… А русские… гм… даже не знаю, что у них за гадость в крови. Так что дуй в село смело. Сперва разгрузи все добро прямо на площади, увидишь, как будут расхватывать, передерутся, а потом хлопнешь себя по лбу…

– Зачем?

– Да вроде бы только вспомнил, дубина. Расскажешь, что вот, мол, так получилось. Парень принял слишком большую дозу героина… наши медики это обеспечат, не волнуйся, сорвался, обезумел. Пришлось принять меры по самозащите.

Ляхич спросил осторожно:

– А говорить им, что он двоих наших положил насмерть?

Ковалеф запнулся, словно спринтер в вольном беге, нервно пожевал губами:

– Какие ты неудобные вопросы задаешь! Никакого уважения к старшему по званию. Не зря все еще майор. Мог бы решение взять на себя…

Еще бы, подумал Ляхич. И отвечай в любом случае сам. Нет уж, лучше оставаться майором, чем потерять и эти погоны.

Ковалеф сказал раздраженно:

– Если скажем о потерях, то убийство преступника будет более оправданно! Но, с другой стороны, не хочу вы­казывать нашу слабость. Наша пропаганда миллиарды и миллиарды долларов тратит на то, чтобы образ непобедимого и несокрушимого американского солдата тиражировался по всему миру, отпечатался в слабых мозгах подростков! И что же, нам подрывать такую работу? Пусть наших коммандос ассоциируют с теми суперменами, не знающими поражений, которых они видят в голливудских фильмах!

Ляхич прищелкнул каблуками:

– Будет сделано! Но если со стороны русских будет выказано возмущение…

– А нам их возмущение, – ответил Ковалеф, – как говорят сами же русские, до лампадки. Мы лампадок не ставим. Но вы не дергайтесь, они о своем убитом и не вспомнят. Они вообще друг друга ненавидят… Беспричинно. Достоевщина!

ГЛАВА 34

Тяжело нагруженный грузовик вкатил в село. На вытоптанном месте, которое Ляхич определил как место для собраний, сгрудилось с десяток неопрятных баб, судачили. Он издали услышал визгливые вопли, даже мат.

Перед машиной не то что расступились, а даже разбежались, как вспугнутые куры. Ляхич улыбался как можно шире, кланялся, разводил руками, изображая искренние чувства.

Грузовик остановился, солдаты тут же начали вытаскивать мешки с сахаром, огромные картонные коробки сникерсов, брикеты с бройлерными цыплятами. Джозеф громко обратился к угрюмой толпе:

– Это все вам!.. Гуманитарная помощь!.. Разбирайте!

Ляхич крикнул с машины:

– Они не верят. Объясни, что это все бесплатно.

– Халява, – сказал Джозеф. – Халява, сэр… Тьфу! Это все вам бесплатно и безвозве… бездвоздмезд… словом, берите все, отчитываться не надо. Мы сюда пришли защитить вас от вторжения китайцев, но не можем же видеть, что вы тут голодаете!

Солдаты быстро и слаженно вытаскивали груз. Гора ящиков и мешков росла, но русские тупо смотрели на баснословные подарки, слишком яркие, красочные, праздничные, чтобы поверить в свое счастье. Одна сверкающая пленка, которой упаковано печенье, кстати с давно просроченным сроком годности, наверняка кажется им чем-то волшебным, а уж что внутри этих ящиков, боятся и поверить…

Ляхич выбрал момент, когда ящиков в грузовике осталось мало, но еще продолжали появляться из недр перед глазами изумленного народа, сказал громко:

– Кстати, совсем забыл… Когда мы грузили для вас эти мешки, из леса в нас начали стрелять. Солдаты открыли ответный огонь и убили несчастного маньяка. Наша медицинская экспертиза, самая точная в мире, определила, что маньяк был под сильным воздействием наркотиков… Приносим искреннее соболезнование семье погибшего! Командование экспедиционных сил готово выделить необходимую сумму, связанную с похоронами и местными ритуальными услугами.

Двое коммандос по его знаку быстро подали с машины тело убитого. Его положили в сторонке от гуманитарной помощи. Ляхич развел руками в жесте сожаления и сочувствия, на всякий случай попятился к машине. Когда подобное случалось при американизации горских народов, то обычно приходилось спасаться бегством.

И снова он поразился реакции местных. Смотрели тупо, как животные. Наконец-то кто-то опознал, начали замедленно поворачиваться, переговариваться. Говор рос, однако Ляхич не уловил ни гнева, ни ярости, ни даже удивления.