Труды

Но этот седьмой день – не только суббота в конце ветхозаветной недели, этот седьмой день – весь промежуток времени, который поручен человеку и который стелется со дня, когда Господь и Бог наш почил от дел Своих, до дня, когда Христос вновь придет, на этот раз во славе, судить живым и мертвым, установить Царство Божие, начало вечности.

И этот седьмой день, этот промежуток времени теперь, с Воплощением Христовым, получил совершенно новое значение и новое содержание. Это не время, когда Бог отступился от Своего творческого, всесозидательного труда с тем, чтобы оставить его человеку, это новое время, в которое Бог Сам включился милосердием, состраданием, любовью, Сам вошел с тем, чтобы быть с нами. В каком-то смысле с Воплощением Христовым этот седьмой день уже зачаточно носит в себе всю славу, всю глубину, всю победоносную силу того, что Предание называет Восьмым Днем, днем, когда воцарится Бог и когда больше ничего не останется ни от смерти, ни от зла, ни от разлуки с Ним. Когда мы думаем о конце времен, мы думаем большей частью о Страшном суде и о том, что будет потом. Христос ясно нам говорит, что суд уже пришел (Ин 3:19), – суд пришел тем, что Бог пришел в мир. Но в первый раз, Воплощением Христа, Он вошел еле приметно, Он вошел тихо, Он был узнан только теми, у кого совесть была чиста, кому Отец это открыл.

В каком-то смысле можно сказать, что конец всему уже пришел Воплощением Христа. Конец может значить две вещи: или последний момент какой-то линии времени, какой-то последовательности событий – конец книги, конец столетия, конец частной жизни. Это момент, когда все приходит к своему окончанию, когда прерывается какая-то чреда. Но конец может значить тоже нечто другое: цель, конец пути. Это не только момент, когда путь прерывается, это момент, когда незачем идти дальше, потому что цель достигнута. И в этом отношении, когда Священное Писание нам говорит, что Христос есть Альфа и Омега, начало и конец (напр., Откр 1:8), оно нам говорит о том, что Христос есть Начало нашего бытия, Слово, которым все стало, Образ, соответственно которому сотворен человек. Но вместе с этим Он является и Омегой – концом, завершением, полнотой, не только Тем, Который придет в конце времен, а Тем, к Которому все времена устремлены, Тем, к Которому мы идем с надеждой, с ожиданием, с тоской.

Но Он уже пришел, и в каком-то смысле можно сказать, что конец времен уже имел место Воплощением Христа, конец времен уже присутствует в нашем времени. С тех пор как Христос жил среди нас, как Бог стал человеком, мы одновременно находимся в том бывании, в том длении, в том времени, которое течет и стремится к своему завершению, и вместе с этим в точке совершенного покоя, где все уже совершено, где все дано. И только потому еще существует и дление, и время, и устремленность, и тоска, что все, что дано, нами еще не взято, что все нам дано, но не все воспринято.

Апостол Иоанн в книге Откровения постоянно делает одну грамматическую ошибку в тексте, который других ошибок не знает. Когда он употребляет слово «конец», которое по-гречески – среднего рода^{232}, он все время его ставит в мужском роде, для него конец – не «нечто», а «Некто», это Кто-то, а не мгновение или событие во времени. В этом смысле, да, конец уже пришел. И то время, в котором мы находимся, это время, где вечность присутствует, это уже не ночь; как Исаия пророк говорил – ночь проходит, уже брезжит свет (Ис 21:12). Это еще не полдень, это еще не полное сияние вечности, но вечность уже вошла, и тьма вся пронизана светом, тьма горит, нет тьмы, она не темна до конца.

И вот в этом времени, в этом дне седьмом, в котором мы живем, но в который уже внедрилась вечность, мы должны жить и творить. Христос это ясно нам показал в этом седьмом дне, субботе, когда Он творил чудеса, исцелял тела, обновлял души. Бог вошел во время, и мы приобщены этому Богу, и мы призваны в этом времени творить Его дело. Мы недостаточно это понимаем, мы недостаточно понимаем масштаб нашего христианского призвания, недостаточно понимаем, что мы призваны со Христом и подобно Христу преобразить мир. Он нас называет детьми света, когда Себя называет светом миру (Ин 8:12; 13:33). Мы должны бы, подобно Ему, быть светом, пронизывающим тьму, отнимающим у тьмы ее темноту, ее непроглядность. Западный духовный писатель говорит, что христианин – это человек, которому Бог поручил заботу о других людях, о мире, заботу обо всем, вот об этом я сейчас говорю. Об этом нам говорит то, что Христос творил чудеса в субботний день. Этот субботний день – время, когда должно быть исцелено все, что ранено грехом, воскрешено все, что поражено смертью, возвращено в образ, и в подобие, и красоту все то, что обезображено. И конечно, начинается этот труд для каждого из нас – в нас самих. Но не только в нас самих, наше призвание не в том лишь, чтобы самим измениться, но в том, чтобы быть светом, теплом, любовью Господними, потому что мы – Господни.

Я уже не раз упоминал тот отрывок Евангелия, который меня каждый год поражает после Пасхи, об исцелении слепорожденного, о том, как в конце этого рассказа слепорожденный, теперь зрячий, видящий, встречает Христа в храме и Христос его спрашивает: веришь ли ты в Сына Человеческого? Слепой Ему говорит: Кто Он, чтобы мне верить в Него? И Христос отвечает ему словами, которые проходят мимо нашего сознания, потому что для нас они слишком обычны, они не представляют для нас никакого события, ничего нового, это самая серая каждодневность. Христос ему говорит: ты Его видишь, Он перед тобой (Ин 9:35-39).

Мы все родились зрячими, с самого начала нашей жизни мы взором воспринимали тысячи и тысячи вещей. Но этот человек родился слепым, он всю жизнь прожил окутанным глубокой мглой, совершенной темнотой, окружающий мир для него не имел ни красок, ни стройных форм, он воспринимал окружающий мир только ощупью – даже не в потемках, а в полной темноте. И в какой-то день Сын Божий, ставший Сыном Человеческим, открыл – тоже в день субботний! – ему глаза. И первое, что этот человек увидел, был лик Христов, лик Бога, ставшего человеком, первое, с чем встретился его взор, были очи Христовы, в которых он мог прочесть все сострадание, все милосердие и всю любовь Божии. Вот первое, что он увидел.

Что бывает с нами, когда мы открываем наши глаза на жизнь, на мир? Когда мы еще малые дети, над нашей колыбелью склоняются мать, отец, мы видим любовь, видим ласку. Но очень скоро, когда мы начинаем различать другие лица, вглядываться в другие очи, воспринимать других людей, нам открывается другой мир: холодный, чуждый, враждебный. Вот чего не должно бы быть в христианском обществе, вот чего не должно бы быть благодаря тому, что есть христиане на земле. Люди, встречающие христианина, должны были бы останавливаться взором, в изумлении вперять свой взор с вопросом: что я вижу? Я вижу не только человеческие черты, я вижу в них то, чего я не видел никогда: Божественный покой, сияние света, бездонную Божию любовь крестную, Божие сострадание, жалость, радость обо мне, горе обо мне. Встречая общество христиан, люди должны бы, опять-таки, останавливаться мыслью и ставить себе вопрос: что это за люди? Откуда в их среде такой строй, такая любовь? Причем не просто человеческая любовь, но что-то превосходящее разум и воображение.

Вот к чему мы призваны, вот о чем речь идет. В седьмой день, в день и час человека, человеческого творчества это является предельным творчеством человека: стать таким человеком, видя которого, люди как бы через прозрачное стекло могли видеть Бога, стать таким, какой бывает иногда поверхность озера – тихого, неволнуемого, в котором в совершенстве отражается небо. Христос о Себе говорил: Видевший Меня, видел Отца (Ин 14:9). Христос и нас зовет к тому, чтобы люди, видя наши добрые дела, прославили Отца нашего, Который на небесах (Мф 5:16). Но для этого мы должны стать прозрачными, нам надо научиться так говорить, так действовать, так жить, чтобы люди видели наши дела и, однако, относили их не к нам, а к Богу, поняли бы, что мы движимы силой, которая превосходит нас, что через нас льется на них свет, который не в нас родился, что слово истины и правды, которое мы говорим, – Божие, не наше, потому что оно не ранит, а исцеляет.

И это делается возможным, только если мы научимся одновременно и созерцательной, и деятельной жизни. Спаситель нам говорит, что мы должны быть в мире, но не от мира сего (Ин 17:14-16), как про Себя Он сказал: приближается князь мира сего – но во Мне нет ничего, что принадлежало бы ему (Ин 14:30). Он весь был в мире, Он был сплошное творчество, и вместе с этим – неоскверненный, ничто в мире Его не ранило и не осквернило.

Нам часто кажется, что созерцательная и деятельная жизнь несовместимы, потому что о созерцательной жизни мы думаем в образах монастырей, затвора, пустынь, а о деятельной жизни думаем в порядке творчества, внедренного в современность. Но если задумываться, если задуматься над Христом и Его апостолами, то делается так ясно, что созерцание и творчество – одно и то же, оба являются только двумя выражениями одного и того же опыта Бога. В отрывке Евангелия от Иоанна, который читается на отпевании, Спаситель говорит: Якоже слышу, сужду, и суд Мой праведен есть, яко не ищу воли Моея, но воли пославшего Мя Отца (Ин 5:30): суд, который Я произношу, – не Мой суд, это суд Отчий, который Я воспринимаю слухом и провозглашаю устами, и потому он праведен; он не Мой, он – Отчий, провозглашенный в послушании. В других случаях Спаситель говорит: Отец Мой доселе делает, и Аз делаю. Он Мне показывает дела, которые Он творит, – и Я их творю (Ин 5:17, 20). Опять-таки: созерцание. Христовы очи вперены в Бога, как и слух Его открыт Отцу. Христос видит, что Бог задумал и что Бог творит, – и Он это осуществляет Своим человеческим творчеством. Потому Христовы дела все совершенны, что они являются выражением совершенной Божественной премудрости, слово Христово – это выражение той тайны, которая содержится в извечном молчании Бога, дела Христовы – это осуществление Божественного замысла. И потому только Он может их совершать, что Он весь есть слух и весь есть взор, Он вглядывается и вслушивается в глубины Божии, и из этих глубин Он выносит слово и износит дело.

Нам тоже Он повелел творить, совершать дела, которые Он совершал, мы тоже призваны к подобному, к такому же, как Он, творчеству, и оно возможно, только если мы достаточно – пусть и несовершенно – погружены молитвой в Бога, если наш слух открыт Богу, если наша воля Ему предоставлена, если мы отдали себя Ему, чтобы через нас лилась на этот мир Его любовь, изливала сострадание сила жизни. Но для этого опять-таки с нас требуется подвиг. Прозрачность, которая позволила бы Божественному свету проливаться через нас и достигать других, гибкость, которая позволила бы Божией воле осуществляться через нас в жизни, нам не даны, мы должны их искать. Мы должны искать той чистоты разума, той чистоты сердца, той всецелой чистоты, которую Отцы называют целомудрием, которая позволила бы свету и теплу Божию проливаться через нас, так чтобы мы сами оставались как бы незамеченными – как окно, через которое льется свет. Мы должны научиться творить Божию волю наперекор своей воле, несмотря на наше непонимание, недоумения, для того чтобы сломилось в нас своеволие, для того чтобы гибкой стала наша воля, для того чтобы Божественный замысел мог осуществиться и через нас.